Тихон и Цыплёнок
РЕХАВИТ
Глава 3. В изоляторе
Переступив порог изолятора, Тихон в замешательстве остановился. На кровати, раскинув в стороны руки, лежал маленький щуплый человечек, лысый и очень красный. Как только скрипнула дверь, ребёнок передёрнулся всем телом и начал громко стонать. Он что-то жалобно бормотал, тычась носом в подушку.
Ковалевский оглянулся. Та женщина, которая его привела, уже вышла. Дверь закрыла на ключ. Тишка не знал, что делать. В этой комнатушке, всего два на четыре метра, было тусклое окно с маленькой форточкой, деревянный стул со спинкой, тумбочка, низкий шкаф с пыльными и отсыревшими книгами. Но кровать всего одна. На мгновение в сознании Тихона промелькнула мысль, словно резкий панический отблеск: «Может, согласиться с требованиями директора Ларисы Вадимовны? Тут же невозможно находиться! Спёртый воздух, мечущийся в бреду беспризорник, да ещё и на замке!»
Страх на время сковал возможность думать. Когда больной издал очередной долгий стон, Ковалевский вздрогнул и подошёл ближе. Осторожно откинув одеяло, он увидел, что тело ребенка покрыто красными пятнами... При лёгком прикосновении мальчонка сжался и заскулил, совсем как дворовая собачка.
— Бедняжка... – прошептал Тихон.
Тут же раздался звук открывающегося замка. Зашла медсестра.
— Как его зовут? – у Тишки сам собой вырвался вопрос.
— Цыплёнок, – небрежно ответила женщина.
Она, в резиновых перчатках, кончиками пальцев взяла градусник и сунула его больному ребенку. Ковалевский решился помочь. Он осторожно приподнял голову мальчишки, когда ему давали разведённый в воде желтоватый порошок.
— Это что? – с интересом спросил Тихон, кивнув в сторону лекарства.
— Что выписали, – холодно ответила медсестра.
— Оно поможет? – искренне полюбопытничал Тишка.
— Тебе это надо? – женщина нервно оглядела Ковалевского с ног до головы.
— Ему бы постельное бельё поменять... – тихо сказал наказанный воспитанник. – И тёплой водой обтереть...
У медсестры глаза на лоб полезли:
— Ты за ним ухаживать собираешься???
— Да, – неожиданно для себя согласился Тишка.
— А ты... – женщина в белом халате набрала полную грудь воздуха, но дальше не продолжила.
Окинув быстрым взглядом помещение и больного, она торопливо сказала:
— Воду и две чистых простыни я тебе принесу. Дальше сам.
— Ладно, – пожал плечами Тихон и отошёл к окну.
Он пытался прийти в себя после опрометчивого решения.
Солнце стояло в зените, и воздух казался горячим и тяжёлым. Скоро стукнула дверь. Тихон принял жёсткие серые простыни и таз с едва тёплой водой. Сначала не знал, с какой стороны подойти к больному. Потом стал вспоминать, как мама ухаживала за парализованной бабушкой. Тишка, конечно, слабо помнил, как это было: ему едва исполнилось пять лет, когда бабуля Дуся умерла. Ковалевский, напрягая память, впервые, неуклюже и не совсем аккуратно, перевернул Цыплёнка на бок. Потом принялся вытягивать мокрую сморщенную простыню. Всё про всё заняло почти полчаса, зато потом, после не очень приятных дел, Тихон с улыбкой любовался спящим ребёнком в чистой постели. Пододвинув стул поближе, он устроился на нём как можно удобнее и стал наблюдать за всем, что попадалось на глаза.
Вот прямо из-за шкафа вылез усатый жирный таракан. Вместо того чтобы уничтожить такого нежеланного представителя мира насекомых, Тишка принялся рассматривать его. Даже стало интересно. По лицу скользнула улыбка.
«Наверно, размышляет сейчас, куда же ему сунуться?» – подумал Ковалевский. Будто услышав его, таракан выпрямил свои антенны и стал подозрительно «обнюхивать» воздух.
«Проход свободен. Врагов нет!» – прошептал Тихон. Таракан, видать, поверил, собрал усики в кучу и легкой трусцой побежал вниз, к дырке в деревянном плинтусе. Тишка засмеялся.
Цыплёнок зашевелился и приоткрыл глаза.
— М-м-м, – простонал он.
— Пить хочешь? – заботливо спросил Ковалевский.
Мальчик снова неопределённо промычал.
— Больно, да? – в голосе Тихона слышалось сочувствие.
Не дождавшись ответа, он встал и постучался в дверь. Открыли не сразу. Пришлось требовать настойчивее.
— Воды можно? – попросил он у Марьи Потаповны, которая, открыв, сразу отошла на безопасное расстояние.
— Можно, – ответила она торопливо. – Ты только ручку двери с этой стороны не трогай, ладно?
— Ладно, – недоуменно пожал плечами Тишка.
Незаметно наступил вечер. Стало тише и прохладней. За это время Тихон успел заново изучить всю комнату изолятора: каждую трещинку в потолке и дырочку в полу. Он даже переложил книги с одного места на другое и вытер пыль руками. К ночи устал, но только сел, как заныл Цыплёнок. Не зная, что уже сделать, чтобы успокоить больного, Тишка нерешительно взял его руку в свою и, поглаживая ладошку, как в детстве мама, принялся тихонько напевать: «Надейся на Бога, дитя дорогое...».
Только потом мальчик понял, что пел даже не для Цыплёнка, а для себя... Мотив вернул его домой, напомнил мамины песни перед сном и обнял теплом родных. Стало легче и радостнее. Ничто в жизни не сможет вытравить из него эту благоговейную атмосферу верующего детства!
Ночь вступала в свои права. Где-то рядом, пробиваясь сквозь форточку, раздавался стук одинокой шиферины, растревоженной ветром. Тихон никак не мог устроиться на стуле. Неприятно давили жёсткие деревянные планки и углы. Наконец кое-как задремал... Но часто просыпался Цыпленок, и ему нужно было уделить внимание: водички подать, успокоить, тряпочку холодную на лоб положить, потом поправлять, чтобы не сползала...
Утро показалось желанным гостем. Пока больной ребёнок мирно спал после ночных приключений, Тишка попытался найти себе занятие. Перебирал книги. Они были о каких-то науках: про яхты и корабли, про разнообразные виды животных в тропических странах, даже старинный справочник по высшей математике. Ковалевский ни на чём не задерживался. Страсть к чтению у него проявлялась, но после почти бессонной ночи ничего в голову не лезло. Принесли завтрак. Тишка с радостью отметил, что в тарелке лежала овсяная каша без всяких ненужных добавок, а ещё хлеб с маслом и чай.
«Спасибо, Господи!» – с восторгом взмолился Тихон. После всех испытаний хоть какое-то утешение. Вдруг он посмотрел на Цыпленка.
«Тоже, наверное, голодный...» – обожгла мысль. Как бы ни хотелось съесть всё самому, нужно было делиться.
— Кушать хочешь? – тихо спросил мальчик, легонько потрепав подопечного за плечо.
Ребёнок издал что-то вроде согласного мычания и стона одновременно.
— Значит, будешь? – попытался угадать Тишка.
Больной ухватился за его локоть горячими пальцами. Минутку подумав, Ковалевский зачерпнул в ложку немного каши, а другой рукой приподнял голову Цыплёнка. Мальчонка разлепил сонные веки и едва приоткрыл рот. Больше трёх ложек он не осилил.
Тихон повертел в руках столовый алюминий и, помолившись, неторопливо стал кушать сам. Хлеб оставил напоследок. Чтобы растянуть удовольствие. Особенно радовал сливочный вкус подтаявшего масла. Он так напоминал родной дом...
Бутерброды с маслом для Ковалевских были не таким уж и частым лакомством. Желтоватый кусочек немного крошился под ножом, но собирать поломанное масло на хлеб – давняя детская «традиция». Главное, не забыть потом облизать пальцы!
Пока Тишка дошёл до чая, он уже остыл. Выпив половину, мальчик оставил остальное Цыпленку: ему нужна глюкоза.
Дверь приоткрылась.
— Посуду помоешь сам. Вот ведро и кусок мыла... Не дай Бог кому ещё заразиться, – проворчала помощница технички в щель.
— Хорошо, – согласился Тихон.
Он забрал из коридора ведро и, вздохнув, принялся за работу. «Что за болезнь такая? – думал он, поглядывая на спящего подопечного. – Она и вправду такая заразная? Спросить бы у кого-то надо... А то вдруг сам заболею...»
За те несколько дней, которые Ковалевский провёл в изоляторе, Цыплёнку стало значительно лучше. Жар стал спадать. Несколько раз приходила Лариса Вадимовна: разговаривала с Тихоном через коридор.
— Ты хоть головой думаешь! – возмущалась директор. – Тиф же заразный! А ты с этим... ребёнком... в одной кровати спишь!
— А кто меня сюда посадил? – без тени злобы произнес Тишка. – Я же не сам. И кровать же здесь одна...
— Так кроватей полный дефицит! Где я ее тебе возьму?!
Ковалевский пожал плечами, невольно вспомнив то, о чём говорила директриса. Последние ночи Тихон почти не спал. Он, вымотанный до предела, уже не мог отдохнуть, сидя на стуле. Поэтому тихонько пристроился на край кровати Цыпленка. Вытянуть ноги в лежачем положении было удовольствием. Так он и уснул...
— Ковалевский, вот если бы не твоя необъяснимая упёртость, ничего бы этого не было! Ты же сам виноват! – напирала Лариса Вадимовна.
— Да, сам, – Тихону ничего не оставалось, как согласиться.
Директор не знала, что на это смирение ответить.
— Ну, хочешь, в подсобке спать будешь? – развела руками она.
— Я Цыплёнка не брошу, – твёрдо ответил Тишка, подняв на директрису ясные глаза. – Я чувствую себя хорошо. А никто, кроме меня, за ним ухаживать не будет же! Он – мой друг.
— Как знаешь, – Лариса Вадимовна развернулась на каблуках.
— А можно спросить? – Ковалевский нерешительно сделал шаг вперед.
Директор обернулась.
— От этой болезни умирают? – Тихон задал давно волновавший вопрос.
— Естественно, – Лариса Вадимовна неприятно улыбнулась. – Так что, если это случится, можешь винить только себя... И своё упрямство.
«У сильного всегда бессильный виноват», – сразу вспомнилась знакомая и до боли правдивая фраза. И как тут ни пытайся, всё равно окажешься крайним и сам будешь нести последствия выбора... Хотя выбора, как такового, и не было. Предать веру? Учиться в субботу? Кушать мясо? Разве так вообще можно? Разве не будет невообразимо больно верующим родителям? Разве сам сможешь потом посмотреть им в глаза? А в глаза Иисуса? Нет! Пусть лучше смерть за Господа, чем свободная и красивая жизнь без Него! Пусть опасности, риски и страхи, но в промысле Божьем, чем плыть, как все другие, без цели, без смысла по сточным водам человечества!
Как ответили три отрока в Вавилоне на угрозу царя? «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся!»
Ещё целую неделю Ковалевский провёл в изоляторе. Цыпленок быстро поправлялся, но по-прежнему молчал. Тихону, по просьбе технички, выделили тонкий матрац, который он стелил на пол, в углу. Иногда захаживал старый знакомый тараканчик. Самое интересное, что у Тишки не было к нему отвращения. Мальчик с улыбкой спрашивал: «Как дела?» И тогда насекомое деловито вытягивало усики и принимало знак внимания.
— У тебя, наверное, в той щели, под полом, семья... – однажды задумчиво произнёс Тихон, лёжа на своем матрасе в утренние часы.
Он совсем не заметил, что Цыпленок пристально наблюдал за ним. Когда Тишка увидел это, то улыбнулся и помахал подопечному рукой.
— Удивляешься, что я с ним разговариваю? – Ковалевский задорно показал на дырку в плинтусе.
Цыплёнок засмеялся и мотнул головой. Он уже мог приподниматься на локтях и даже садиться спиной к стенке.
— Доброе утро! – несмотря на то, что холод просачивался сквозь щели в полу, Тихон выспался.
Цыплёнок кивнул. По всему было видно, что ему явно лучше.
— Голова уже не болит? – заботливо спросил Тишка.
Он, не колеблясь, присел рядом со своим подопечным на кровать и обнял его за худенькие плечи. Цыпленок отрицательно покачал головой и расплылся в улыбке.
— Ты немой, что ли? – Ковалевский решился задать этот вопрос.
Мальчонка быстро и часто закивал головой и приложил руку ко рту.
— Понятно, – вздохнул Тихон. – Значит, я тебе что-нибудь расскажу, хочешь?
Цыплёнок тут же согласился. Тишка прочитал в его глазах такую восторженную благодарность, что даже как-то неудобно стало.
— Ну что ты так на меня смотришь? – смущённо спросил он.
У Цыплёнка загорелись глаза ещё больше, он положил руку на грудь, а потом уткнулся головой в Тишкино плечо. Совершенно явно это было: «Большое спасибо!»
Тихон поневоле улыбнулся. Немного растерянно.
— Ладно, давай... Давай я тебе расскажу... Как мы с папой, когда я был маленький, на лодке катались...
Ковалевский рассказывал долго, с подробностями, часто останавливаясь. Он хотел, погрузившись в воспоминания, забыть детский дом, забыть неопределенное будущее, забыть тихий, но ледяной страх, сжимавший грудь... Тихон боялся заболеть. После слов Ларисы Вадимовны о том, что от тифа можно умереть, он потерял покой. Мальчик пытался убедить себя, что всё будет хорошо, что умирают не все, в конце концов, – Цыплёнок же выздоровел! Но страх не отпускал. Было такое чувство, что кто-то нашептывал ему: «Ты умрёшь, ты умрёшь, ты умрёшь...». Тишка догадывался, кто был наветчиком, но от этого было не легче. Хотелось, как когда-то Иаков, ухватиться за ноги невидимого Ангела завета и умолять об одном: «Не отпущу, пока не благословишь меня!» Сомнения терзали душу.
Когда через несколько дней снова пришла Лариса Вадимовна, Тихон поймал себя на том, что, стоя перед ней, паникует, боится. Директор это тоже заметила.
— Ну и как ты, Ковалевский, подумал? Будешь по субботам учиться, а не отсиживаться где-то в углу со своими молитвами? – почувствовав нетвёрдость в настроении воспитанника, она решила взять реванш.
— А что будет потом? Вы отпустите меня домой? – вдруг спросил Тишка. В горле першило от волнения.
Этот вопрос застал Ларису Вадимовну врасплох.
— Домой? – повторила она, будто думая, что ответить. – Ну подумай, Ковалевский, разве твои родители могут дать тебе высокое будущее? Нет, конечно. А если ты послушаешь нас (в этом случае директор, как и тогда, в кабинете, не взяла ответственность только на себя), то отучишься последний год здесь, а потом поступишь в университет, получишь престижную работу. Твоя семья не может тебе этого дать! Зачем тебе убивать в себе стремление к знаниям, к учёбе, к более высокому обществу? Подумай.
Тишка почувствовал резкую слабость в ногах и прислонился спиной к косяку. Директор стояла напротив, на другой стороне коридора.
— То есть... я в любом случае не попаду домой? – отрешённые глаза Тихона смотрели мимо Ларисы Вадимовны.
— Ну, я этого не сказала, – поспешила на попятную директриса. – Съездишь к ним, всё объяснишь. Они тебя не осудят, не поругают. Религия – это же добровольно, правда? Свободная воля. Ты уже почти взрослый, можешь сам планировать свою жизнь...
— А как я им в глаза смотреть буду? – сдавленным голосом произнёс Ковалевский.
— Ну, а в чём ты виноват? – совсем добрым тоном спросила Лариса Вадимовна. – Они не могут тебя заставить. Ты сам можешь сделать разумный выбор...
В конце мягкой речи в голосе директора слышались материнские нотки. Изголодавшемуся по домашнему теплу подростку казалось, что это происходит не с ним. Его уже не ругали. Просто советовали, нежно... ласково. Он уже готов было согласиться, как по рукам странно пробежали мурашки. Потом то же ощущение перешло на спину.
— Вы тоже не можете меня заставить... – внезапно прошептал Тихон.
Всё тело пронзила резкая слабость, ноги подкосились, в лицо ударил жар.
— Только бы не тиф! – сквозь звон в ушах Ковалевский услышал то ли возмущённую, то ли растерянную фразу Ларисы Вадимовны, потом испуганный вскрик Цыплёнка, соскочившего с кровати, на которой до этого сидел...
Тишке казалось, что он стремительно падает в какой-то колодец и где-то рядом громко стучит поезд...
Рехавит