Бог сохраняет все

Отрицательно завершённый скептиками спор догматических школ продемонстрировал невыразимость истины в суждении. Будучи всеобщим предметом познания, она требует соответствующего себе субъекта познания – невозмутимого мудреца. Если стоики и эпикурейцы ограничились поиском самосознания, способного знать истину, то выступившее вслед за ними объединение мыслителей провозгласило атараксию исходным пунктом философского познания. 

Основателем неоплатонического учения принято считать египтянина Аммония Саккаса. Будучи знаком с положениями Пиррона, он запрещал записывать содержание бесед и сам ничего не писал, поэтому о его мысли достоверно сказать ничего нельзя, но среди его учеников присутствовал соотечественник – Плотин, благодаря которому до наших дней и дошло неоплатоническое учение. 

«Достигши двадцати восьми лет, он страстно устремился к философии и направился в Александрии к славным по тем временам учителям, но ушел от лучших из них полным печали и мрака. Он поделился с одним из друзей своими переживаниями, и тот, поняв желание его души, отвел его к Аммонию, которого Плотин еще не изведывал. Придя к нему и послушав, Плотин сказал другу: «Его я искал». С этого дня он постоянно оставался с Аммонием и стяжал такой опыт в философии, что радел овладеть и упражнениями персов, и добродетелями индусов» [Порфирий. О жизни Плотина, 3; 15]

После смерти учителя Плотин переехал в Рим, где разъяснял образованным гражданам империи содержание философии Платона до конца своих дней. Несмотря на запрет учителя и скорее по настоянию учеников, он написал несколько трактатов. В дальнейшем они были собраны одним из последователей – Порфирием, который отредактировал и издал их, назвав сборник – «Эннеады».

Исходным пунктом учения Плотина становится экстаз (εκστάσις), достигаемый путем очищения сознания от конечных представлений путем самопознания.

«Несмотря ни на что, душа, направленная на себя и пребывающая в себе, остается спокойной. Изменение и беспокойство – в нас, они происходят от страстей и от присоединившегося к нам общего, которое никогда не бывает себе тождественным»[I, 1;9]

Чтобы описать это восхождение, философ возвращается к достижениям предшественников, а в первую очередь к методу Платона.

«Что же такое диалектика, которой должно обладать лучшим? Она есть разум каждого возможного по порядку того, что оно есть, чем отлично, а чем тождественно иному, в каком отношении, и где оно есть; и если есть, то сколько их; и, опять же, сколько не-сущих, отличных от сущих» [I, 3; 4]

Пройдя диалектическую голгофу, сознание становится равным своему предмету – истине, и созерцает её, тем самым достигая безмятежности, чаемой эллинистическими школами. В этом состоянии невозможно пребывать длительное время, оно мгновенно, но так, что заключает в мгновении целую вечность. Сам Плотин, по свидетельству Порфирия, лишь четыре раза за всю жизнь пребывал в экстазе. Путь к нему он характеризует следующими словами:

«Удержавшись от заблуждений о чувственном, душа располагается в умопостигаемом и, отвергая ложь, вскармливает себя тем, что названо равным истине, платоновским делением она различает особенность видов, и определяет, что есть что в особенности первых родов, и в сущности разумно связывает, пока не различит все мыслимое и, наоборот, не сочтет в безусловном начале, тогда она безмолвствует, и пребывает в молчании по крайней мере до тех пор пока присутствует в том бытии; она более не многовещательна, но обращена к единому роду» [I, 3; 4]

В созерцании единого, о котором по Плотину невозможно высказать ничего положительного, так как оно сверх всякого определения. Лишь негативно, апофатически (ἀποφατικός), сознание возвращается к источнику своего бытия – всеобщему единству. Это непосредственное начало не удерживается в чистой абстракции, заключая в себе противоположность – опосредованное многое, а поэтому единое истекает в свои особенные определения, позволяя нам исследовать его положения (υποστάσεων). Причину истечения Плотин не может объяснить и лишь предлагает очистить душу, чтобы самостоятельно удостоверить это первоначало. В описании единого он пользуется заимствованной из восточных религий аналогией света, являющего себя и все иное.

«Ибо источник мыслится тем, что не имеет кроме себя иного начала, но наполняет собой реки, отнюдь не истощаясь в них, но покоясь в себе; реки же исходят из него, и пока ещё не вытекли, но уже знают, где они начнут вытекать и куда потекут» [III; 8, 10].

Первое положение единого – ум. Он есть сразу вместе с единством, не как его порождение, но как отражение. В отличие от единого ум двойственен, так как в нем есть мышление и мыслимое. Если единое бытие безусловно, то бытие ума первое множество единства. Здесь Плотин включает в свое учение открытие Аристотеля, но отмечет, что разум не есть само первоначало, а лишь его рефлексия.

«То что ум не может быть первым, ясно из того, что ум по необходимости есть в мыслимом, и что лучший, не смотрящий извне ум, мыслит то, что прежде него; ведь обращаясь в себя, он обращается в свое начало. И если ум есть мышление и мыслимое, то он раздвоен, а не прост и един; если же он всматривается в иное, то оно всех лучше и прежде него» [VI, 9; 2]

В уме единое различается и для мышления открывается его теоретический, умозрительный, предмет, порожденный им в стремлении восстановить всеобщее тождество первоначала. В отличие от ума в понимании Анаксагора, ум Плотина самодостаточен, подобно изначальному единству, ему не требуется что-то помимо себя, поскольку он содержит в себе сущность всего сущего, которая и определяет дальнейшие положения.

«Ведь ум способен мыслить не в возможности, а мыслит в действительности, иначе он бы нуждался в предшествующем не из возможности, но ведь в нем есть всё» [II, 5; 3].

Ум творит из себя виды единого и сразу уничтожает их, так как несмотря на все их совершенство, они не вполне соответствуют искомому им единству. Эту деятельность можно назвать подлинно вечным творением.

«Ум видит единое и нуждается в едином; а оно в нем нет; и рожденное от превосходного ума мыслимое бытие, превосходит все кроме ума, так как оно после него; один только логический ум в душе действителен как он сам» [V, 1; 6]

Чтобы объяснить этот процесс творения умом теоретического, Плотин обращается к достижениям пифагорейцев. Уподобляя мыслимое единство числу, он отмечает, что само оно не может быть определяющим началом, но возникает лишь благодаря единому.

«Ибо число не первично и прежде диады одно; вторая двоица происходит через единое, имея предел в нем, сама она беспредельна; когда же она определена, то уже число, число же подобно и сущности, и душе» [V, 1; 5]

Таким образом, бытие ума заключается в его вечном самопознании – созерцании единого, порождающем мыслимое и отрицающим его различие.

«Ведь не родственно мышлению различие, равно как и сущностям тождественность» [V, 1; 4].

Конечное сознание по Плотину ещё должно приобщиться к этому всеобщему самосознанию, очистив душу от всего несовершенного, исчерпав все возможные убеждения и заблуждения, связанные с ними. Ум для него выступает не господином, указующим рабу должное, но скорее наставником для непутевого сына, стремящегося уподобится отцу.

«Ибо разум души смутен, ведь он лишь видимость ума, потому ему и следует смотреть в ум; а уму точно также в единое, чтобы быть умом. Видит же он не различное, а то, что между ними ничего нет, как нет ничего между душой и умом» [V, 1; 6]

Если для Платона мышление представлялось частью души, то для Плотина душа есть лишь момент ума необходимый для его совершенства, поэтому нашу приобщенность к уму он характеризует двояким образом.

«Мы обладаем им или как общим, или как обособленным, или сразу и общим для всех, и обособленным. Ум есть общее, поскольку не разделён и всюду тождественен себе; обособлен же поскольку каждый имеет его целым в душе первоначально» [I, 1;8]

Будучи еще более дифференцированным, чем ум, бытие души есть единство множества, которое движется к породившему её началу. В этом стремлении она ограничена отношением к иному. Только через размышление она освобождается от чуждого ей инобытия и преодолевает собственную множественность.

«Существуя от ума, душа разумна, и в её разумении есть ум и совершенство от него, который, словно отец, вскармливает в сравнении с ним несовершенное, порожденное бытие. И положение души от ума, и действительный логический ум побуждает её. Ибо когда она смотрит в ум, она имеет изнутри родственным и мышление, и действительность» [V, 1; 3]

Благодаря разумному мышлению душа преодолевает свою генетическую ограниченность и полностью реализует себя в космосе, включаясь в логическое мышление и делая его своим предметом.

«Ум, следовательно, делает её ещё более божественной как благодаря тому, что есть её отец, так и тем, что присутствует в ней; хотя между ними нет ничего, кроме различного бытия, однако, ум как бы заключает и принимает тот же вид; красива ведь и материя ума, поскольку мыслима и проста» [V, 1; 3]

Все одушевленное в разной степени приобщено к деятельности ума, и для человека это неизбежный путь, так как его сущность заключается в разуме, без которого он живет по законам царства множественной природы, поэтому безумие противоестественно для людей.

«Бытие человека же совпадает с разумной душой, когда мы мыслим, мы мыслим разумной душой действительное бытие» [I, 1;7].

Философ утверждает, что первостепенная задача каждого человека стремится к этому высшему благу, недостижимому без отказа от привычного способа отношения к действительному и истинному. В логике всей античной философии Плотин полагает, что разум един, и если люди мыслят, то приходят к единому заключению, и лишь в убеждениях возникает различие между ними.

«И мышление есть в нас, так как душа разумна, и мышление есть её высшая жизнь: и когда душа мыслит, ум действует в нас. Ум же есть и наша часть, и то, к чему мы восходим» [I, 1;13]

Материалистические представления об организации вселенной Плотин считает заблуждением, и придерживающиеся положений Эпикура не раскрыли свою подлинную сущность и пребывают в области данного, относительно которого рассуждают, будучи не способны познать истину из-за несоответствия ей.

«Тот, кто считает, что сущее случайно, само собой управляется и удерживается телесными причинами, тот далёк от бога и мысли о едином; разум не обращен к ним, но к тем, кто полагает иную природу помимо тел, и уже взошли к душе» [VI, 9; 5]

Даже нравственные добродетели не могут возникнуть вне разума, на что указывал ещё Аристотель, так как требуют от человека понимания блага и преображения в соответствии с ним.

«Как звучащее слово подражает душе, так и душа подражает иному. Действительно, как отображенное в произнесенном соответствует тому, что в душе, так соответственно в душе истолковывается то, что предшествует ей. Добродетель души не есть ум, но и не по ту сторону его» [I, 2; 3]

Ко всему материальному Плотин относился крайне отрицательно, даже отказался позировать скульптору, приглашенному учениками, для создания его бюста, сказав, что они хотят создать «копию копии» Также он никогда не упоминал в разговорах ничего из истории своей индивидуальной жизни.

Последнее положение единого – материя. Философ пишет о ней, как об источнике зла и всякого несовершенства.

«Она есть видимая действительность, действительная ложь, то есть истинная ложь, сущее ничто. И если в действительности есть не-сущее, то она и есть сущее ничто» [II, 5; 5].

Материя в учении Плотина пассивная неорганизованная возможность, безмерное множество, в ней самой нет никакого единства. Только по необходимости связанная с ней душа привносит порядок и приобщает её к разумному определению.

«То, что совсем не обладает мерой, есть материя, которая есть совершенно неподобное; но насколько она выражает вид, настолько становится подобной безвидному нездешнему бытию» [I, 2; 2]

Если теоретическое мышление уподобляется уму и познает его виды, то практическая деятельность занята материей, поэтому Плотин считает практику лишь несовершенной теорией. 

«Умозрение восходит из природы в душу, и из неё в ум, и вечно роднит созерцаемое – возникающее и пребывающее; в ревностной душе подлежащее ей стремится стать тождественным уму, ведь из уже явленного оба не родственны, как в наилучшей душе, но таковы лишь по сути, и только в уме бытие и мышление тождественны» [III, 8; 8]

Философ завершает изложение учения указанием на историю мышления – путь совершенный его предшественниками, без которых он бы не смог изложить свое откровение, поэтому скромно называет свой труд лишь истолкованием (ἐξήγησις) их учений.

«Эти наши утверждения не новы и не принадлежат дню сегодняшнему, но свёрнуто присутствуют у древних, так что наши сегодняшние слова были экзегезой их положений» [V, 1; 8]

Таким образом, в учении неоплатоников все принципы античной философии находят свое законное место в виде простых логических определений всеобщего единства, сохраненных в христианской религии через представление о триединстве бога, которое невозможно понять без разума.