Карл Брюллов. Итальянский полдень.

Никто из русских художников не пожинал при жизни такие лавры, как Брюллов. Зато уже через несколько лет после его смерти началось охлаждение и переоценка. Когда Брюллов в 1852 году умер в Италии, известный художественный критик В. В. Стасов, тогда еще молодой, написал статью о его последних произведениях, полную пылких дифирамбов.

И тот же Стасов всего девять лет спустя с неменьшей пылкостью "разоблачал" Брюллова как представителя фальшивого, пустого академизма, соглашаясь признать лишь некоторые, и то не бог весть какие достоинства за его портретами. Любопытно, что пламенные поклонники Брюллова видели в нем новатора. Ему ставили в заслугу обновление русской живописи, поворот от рутины "заученных приемов", от "идеализации" к "верности натуре", к "разнообразной прелести самой натуры". Сам Гоголь писал о "Последнем дне Помпеи": "Это светлое воскресение живописи, пребывавшей долгое время в каком-то полулетаргическом состоянии".

Критики же Брюллова, выступившие позже, ставили ему в вину именно рутинность, именно приверженность академизму, идеализацию и отсутствие реальности. Кем же он был в действительности — новатором или рутинером? Отказавшись от предубеждений той и другой стороны и сохраняя историческую объективность, можно сказать, что решительных преобразований в искусстве Брюллов не произвел, их, скорее, произвел скромнейший Венецианов. Брюллов шел традиционным путем академической школы, но в силу своей замечательной одаренности, своего огромного живописного темперамента пошел дальше, достиг большего. Чисто академические понятия о "благородной натуре" он напоследок заставил заиграть в яркой вспышке, сумел их одушевить, романтизировать и приблизить к современному строю чувств. Такого рода новаторство — новаторство в уже проложенном ранее русле — обычно пользуется успехом у современников, в отличие от новаторства, прокладывающего еще неизвестное русло. Последнее находит признание только у следующих поколений, а первое они подвергают пристрастной критической переоценке. Так произошло с искусством Брюллова: более эффектное, чем глубокое, оно перестало импонировать людям 1860-х годов. Резкость этого поворота свидетельствует о резкости перемен в жизни и сознании общества. Теперь с большой исторической дистанции легче оценить наследие художника по справедливости — без преувеличений и принижений.

Карл Брюллов (или Брюлло — русское окончание фамилии было ему "высочайше пожаловано") родился в семье академика, мастера орнаментальной резьбы по дереву, был отдан в Академию десятилетним ребенком и с самого начала обнаруживал выдающиеся способности.

По окончании курса, в 1822 году, его отправили пенсионером в Италию вместе с братом Александром, впоследствии архитектором и незаурядным акварелистом (все семейство Брюлло было причастно к художествам). В Италии Брюллов прожил долго, она и впредь оставалась для него, как и для Сильвестра Щедрина, обетованной страной, куда он всегда рвался.

В первые же годы он написал и отослал в Общество поощрения художеств картину "Итальянское утро" — красавица, моющаяся у фонтана; затем "Итальянский полдень" — красавица, срывающая виноградную кисть. Обе были приняты с большими похвалами, хотя по поводу "Полдня" комитет Общества замечал: " ... ваша модель была более приятных, нежели изящных соразмерностей" (красавица была полненькая), а "целью художества вообще должно быть изображение натуры в изящнейшем виде".

На что художник отвечал, что чистота форм необходима в статуях, живописцу же позволительно "посредством красок, освещения и перспективы" больше приближаться к натуре. Так он деликатно, но решительно начинал вносить поправки в академические каноны, впрочем не собираясь их отвергать.

Блестящий художник, умный и обаятельный человек, баловень славы, Брюллов не дал славе вскружить себе голову: он сознавал ее обманчивость, и чувство неудовлетворенности собой ему было знакомо, особенно в последние годы жизни, проведенные опять в Италии. Здесь он, отчасти под влиянием "Страшного суда" Микеланджело, задумывал весьма пессимистическую по концепции картину "Всеразрушающее время", где падают в Лету великие люди мира, кончая Наполеоном; он хотел написать там и себя — уже почти погрузившимся в волны Леты (эскиз этой картины не сохранился, и известно о нем только из подробного описания Стасова). Возможно, он смутно чувствовал отыгранность своей роли и готовящийся в русском искусстве поворот. Незадолго до смерти он сказал П. А. Федотову: "Вы меня обогнали ..."

Н.А.Дмитриева. Краткая история искусств. 2004