Это нужно живым. Часть 7.

Игорь Хлопов

Уверен, что знаковый статус МГИМО получил не благодаря уровню преподавателей или учеников, а тому, что во времена глубокого Советского Союза институт был единственным окном для прорыва за границу. К тому самому, чего не было здесь. Инстинктивно люди возвели на пьедестал то, что давало свободу. Пусть и ограниченную территорией посольства. Хотя, с другой стороны, вполне возможно, что я излишне романтизирую среднестатистического советского гражданина, и квартирный вопрос уже испортил его к тому моменту в достаточной степени, чтобы ценить не свободу, а факт наличия видеомагнитофона.

Подъезд – всегда самое надежное пристанище для торчка. подъезд укроет тебя от жары днем и от холода зимой. Поможет спрятать в распределительных щитках, темных углах и батареях тару, спрячет тебя от мусоров, родителей или приятелей, встречи с которыми необходимо избежать. Подъезд даст тебе побелку, которую можно досыпать в чек, откроет тебе почтовый ящик, через который можно передать медленный или мусорный ящик, в который можно скинуть ненужный тебе баян. Предоставит тебе ступеньку, на которой можно сидеть во время бесконечного ожидания. подъезд это твой главный друг, если ты — наркоман. подбери код к домофону, и у тебя есть всё.

Отсутствие всякой информации о любых признаках наркотического опьянения тоже потворствовало употреблению. Никто не знал даже элементарного – что у человека от героина зрачки узкие как игольное ушко, он теряет в весе, постоянно чешется, не любит воду (не знаю почему, но то, что это так – непреложный факт) и постоянно залипает, то есть его глаза смыкаются, как будто он не спал несколько дней и готов вырубится прямо сейчас.

Мальчиком я был именно что «солнечным». Не, то, что я пытаюсь приукрасить действительность, тем более, что те времена 100 лет как прошли, просто стараюсь объективно смотреть на вещи. Любая девчонка в школе была моей, я плотно увлекался спортом и театром. Я смотрел на все широко открытыми глазами, мне казалось, что дальше со мной может происходить только хорошее, несмотря ни на что.

Мать уже подошла к краю отрицания того факта, что я наркоман. Дошло до того, что деньги нельзя было держать дома. Постулат «never underestimate the power of denial» висел на волоске.

Чтобы полностью осознавать этот бардак, могу сказать, что в тот момент, когда мы с Настей вовсю употребляли героин, меня, вместе с 90 другими процентами учащихся курса вызывали в кабинет, где предложили пойти служить во внешнюю разведку. Что они собирались разведывать, предлагая службу наркоману неизвестно. Середина 90–ых полный бардак.

В том случае, когда я из–за родителей не мог слишком долго мутить, Галкин оставался дожидаться один, а потом клал аккуратный маленький конвертик на прутья черной внешней двери. Я, чтобы забрать свой вечерний дозняк, выходил на лестничную площадку под предлогом того, что выношу мусор. Просто сказать, что я иду встречаться с Галкиным было нельзя – мать уже знала от новых дворовых знакомых, что он «бывший» наркоман, и общение с ним мы старались не афишировать, тем более, что уже пришел тот период, когда она стала интересоваться с кем это я разговариваю по телефону.

Вы заметили, как часто воров в законе сажают в тюрьму из–за наркотиков? Это происходит по двум причинам: им запрещено работать их законами (а их законы это некий абсолют морали «объективность поступка»), и у правоохранительных органов всегда есть возможность «подкинуть» им статью.

Алла Ивановна посматривала на все происходящее с недоверием и скептицизмом. Она явно не хотела иметь ничего общего с тем, что происходит. Она была врачом – наркологом и, видимо, знала, что борьба с наркоманией с помощью гипноза, веры в бога, пробуждения в них самых лучших побуждения обречена на провал. Она твердо верила в фармакологию, и это мнение основывалось на многолетнем опыте общения с подобными нам. Она была вынуждена смотреть на все, что происходит, не вмешиваясь, ее полномочия сводились только к выдаче таблеток. Насколько я могу судить, бригада мозгоправов, занимавшихся нами на третьем этаже подписала какое–то соглашение о разделе полномочий, согласно которому Детокс отвечал за таблетки, а они за психологическую подготовку наркоманов к трезвой жизни, так что полномочия Аллы Ивановны сводились к заполнению пластиковых стаканчиков необходимым количеством таблеток. Что именно она туда клала, я не знаю, но мое сознание было настолько непривычно к трезвому образу жизни, что мне казалось, что после принятия таблеток по моему мозгу и восприятию действительности проходит ковшовый экскаватор. Всем остальным обитателям это состояние явно нравилось и они постоянно просили подбавить себе чего–нибудь еще, начиная от простого снотворного, и заканчивая «чем–нибудь на ваш вкус». Алла Ивановна как могла боролась с этими желаниями кайфануть хоть на чем–то и отказывала.

Кабинет Аллы Ивановны был последним по коридору, сразу после кабинета мозгоправов и напротив тренажерного зала. Я постучал и вошел, врач сидела над какими–то бумагами. – здравствуйте, Алла Ивановна, — да, Игорь, добрый день. – вы знаете, я к Вам с просьбой. Я как–то не очень хорошо себя чувствую, и хотел бы, чтобы мне давали минимум таблеток. – а что у тебя не так? – я чувствую как будто смотрю на мир сквозь мутное стекло, мое сознание расплывается, мне трудно концентрироваться, я чувствую как будто реальность очень далека от меня и я не могу к ней пробиться. – понятно, хорошо, я буду тебе давать только витамины и таблетки для печени. – спасибо большое. Алла Ивановна встала со стула и подошла ко мне – ну, а как у тебя дела в целом? – нормально, — я пожал плечами, — тебе нравится здесь находится? Есть какие–нибудь жалобы? – нет, других жалоб нет, а находиться здесь никому не нравится, я хочу домой. – и что дальше? Что ты будешь делать? – ну, я совершенно точно не собираюсь в первый же день выпить банку джин–тоника и выкурить плитку гашиша, как многие из здесь присутствующих, — большинство лежавших действительно собирались запихнуть в себя что–нибудь при первой же возможности, я действительно и честно не хотел этого. Никакого смысла в том, чтобы возвращаться в реальность, в которой ты постоянно испытываешь боль, я не видел. Алла Ивановна вздохнула – почему–то мне кажется, что шансы выкарабкаться из этого всего есть только у тебя. Ладно, посмотрим, у тебя есть минута? –она говорила с такой интонацией, будто делала мне одолжение. – я думаю, что пролежу здесь еще несколько недель, так что минута у меня есть. Алла Ивановна снова кивнула и подошла к своему столу. Взяв несколько листов А4, она положила их на пол и озвучила инструкции: — я буду задавать тебе вопросы, а ты постарайся отвечать на них максимально правдиво. После каждого ответа, тебе нужно будет сделать шаг вперед и наступить на следующий лежащий лист, ты понял? – да, я понял, — я встал на начало дорожки из белых листов, — Алла Ивановна встала рядом.!

Я не понимал, что происходит, и мне было трудно сконцентрироваться. – кого ты в этой жизни любишь? – я задумался, — наверное свою семью, свою собаку… — я не знал кого люблю и ответил первое, что пришло в голову. Героин не признает любви иной, кроме любви к самому себе.

На день рождения мать подарила мне месячный проездной на метро. Естественно, она понимала, что я был причиной продажи такого количества денег. И естественно она могла обвинять меня в воровстве, но этот подарок стал квинтэссенцией наплевательского отношения родителей к моей жизни. Говоря образно, я с самого детства получал на дни рождения только проездные, пока родители были увлечены получением кайфа от жизни. Мой способ в отличие от их оказался незаконным, опасным для жизни и социально неприемлемым. Мать жалела денег, отцу, как и прежде, было все равно. Я даже думаю, что в том, что пропадали деньги, он обвинял ее. Женщинам часто не хватает бифштексов в морозилке и бриллиантов на шее.

Я всегда хотел быть не тем, кем хотели меня видеть родители. На все мои увлечения им было наплевать с самого детства. К окончанию школы при выборе дальнейшего жизненного пути я склонялся к лицедейству, и всем казалось, что у меня может получиться. Желанием же родителей было обеспечить себе спокойную старость, в которой они бы имели возможность не тратить на меня деньги, а в оптимальном варианте, получить собственное полное содержание. Они хотели вести в старости тот беззаботный образ жизни, который вели большую часть своей сознательной жизни. Основная идея была проста и понятна – актеры не зарабатывают ничего, юристы зарабатывают много, а значит, я должен был стать юристом – международником.

“Конечный результат употребления мусора — особенно это касается пристрастия к героину, когда наркоману доступны большие дозы, — постоянное подавление затылочных долей и состояние, весьма напоминающее предельную шизофрению: полнейшее отсутствие аффекта, аутизм, практически полное прекращение деятельности мозга. Наркоман может по восемь часов кряду только лишь разглядывать стену. Он осознает все, что его окружает, но это все не имеет эмоциональных коннотаций и, следовательно, — не интересно. Вспоминать период тяжелой наркомании — это как прокручивать назад пленку с записью событий, пережитых только передними долями мозга. Плоские констатации внешних происшествий. "Я сходил в магазин и купил бурого сахарного песку. Пришел домой и съел пол-коробки. Вкатил себе три грана, и т.д." Полное отсутствие ностальгии в таких воспоминаниях. Однако, как только потребление мусора падает ниже нормы, субстанция отказа затопляет все тело”.

День за днем и день изо дня, оглядываясь назад ты видишь только серую массу похожих друг на друга дней. видишь последовательность простых действий, никак не очерченных эмоционально. на этом сером фоне вспоминаются только мусора, особо жестокие ломки и особо блаженные облегчения после ломок. все остальное серый поток равнодушия и однообразия.

Пожирая весь возможный подкожный жир, медленный иссушает твою кожу, делая ее совершенно невосприимчивой к инфекциям. никаких прыщей, только искушенность и обтянутость скул. Идеальный череп.

Критическая точка соскока — не ранняя фаза обостренной болезни, а финальный шаг на свободу от мусорной среды… Начинается кошмарная интерлюдия клеточной паники, жизнь зависает между двумя способами бытия…

LAST

Пока я писал все эти буквы, передо мной встал вопрос, который, наверное, должен был встать изначально, но почему–то не встал. Самый простой вопрос из всех, которые можно поставить. «Зачем ты пишешь это?» Я задал себе его и не нашел ответа. Перебрав возможные версии, я был вынужден отбросить их как несостоятельные: я не пытался выговориться, чтобы облегчить себе жизнь, скинув с плеч груз воспоминаний, не пытался упредить кого–то от ошибок, благо это в любом случае бесполезно, и уж если вам суждено в своей жизни колоться героином, то вы от этого не убежите. Я не пытался показать убожество жизни законченного наркомана, не пытался заставить родителей следить за детьми. Нет, это все не то. Наиболее близким ответом мог бы стать девиз У. Берроуза «не поддавайтесь наркоистерии». На том я и остановлюсь, потому что главное заблуждение нашего общества состоит в том, что наркомания это безнадежно. Поверьте мне, вовсе нет, любой наркоман имеет кучу шансов на то, чтобы излечиться. Просто для этого должно придти его время. Время, когда он достаточно устанет от боли, чтобы сказать себе «стоп» раз и навсегда. У 90%, кто каким–либо образом упоминался в повествовании, уже давно нет никакого отношения к миру наркотиков. Чуть ли не у всех есть дети. Остальные 10% мертвы. Думаю дети тех, кто выжил никогда не будут употреблять наркотики, у них будут те, кто им просто и откровенно расскажет о перспективах.

Меня много раз спрашивали «как тебе это удалось?» — любой врач нарколог, если бы ему потребовалось ответить за меня сказал бы «а ему не удалось. Ему и не удастся никогда. Жажда уколоться в нем будет жить вечно. К нам приходили и 50–летние, которые сначала хотели вспомнить молодость, а потом вдруг обнаружили себя сидящими на жесткой системе». Да, нарколог, конечно, прав. Жажда кайфа будет сидеть в наркомане всегда. Нарколог ошибается в другом, — эта самая жажда кайфа была во мне, по моему глубочайшему убеждению всегда – с самого рождения. А героин был самой мощной и самой тяжелой формой жажды. Для меня желание чувствовать себя хорошо, ничего для этого не делая естественно. И вот, на момент, когда я пишу эти строки, я 8 или 9 лет (не буду считать срок точно, потому что мне, в отличие от нарколога, он не интересен) я ни разу не срывался. Передо мной много раз лежал героин, я ни разу к нему не притрагивался. И сколько бы раз не лежал, думаю такого желания не возникнет. Почему? Для меня вполне очевидна связь боль – героин. За те 6 лет, что я провел, употребляя его, я понял, что наслаждение есть оборотная сторона, героина, а не лицевая. И только так. Чем дольше ты его употребляешь, тем дольше ты видишь эту самую лицевую часть, она увеличивается пропорционально тому времени, что ты торчишь. Какой идиот выберет жизнь в постоянной боли? Я, разумеется, не гений, вполне понимаю, что избежать в этой жизни боли совсем не удастся никоим образом, но зачем же увеличивать тот срок, во время которого ты ее испытываешь?

Но этот аргумент не главный. Мой организм помнит о нем на клеточном уровне, но приказы всегда исходили не от твоего тела, а от твоего духа. И вот этот самый дух нашел совсем иные источники кайфа, источники наслаждения. Вполне социально приемлемые и не укорачивающие жизнь. Самую большую услугу, сам того не зная, мне оказал Штанга. Начав заниматься железом, качая его каждый день, день ото дня, я получал ту самую мышечную радость, которой называется вброс в мозг эндорфинов, получаемый после физических упражнений. Прекратив колоться, я перерастал получать кайф из внешних источников, занятия же в тренажерном зале, пусть и не в таких количествах, которые возможны, после хорошего укола, приносили организму то самое химическое соединение, которого не хватало. Но это не было самым главным – через три – четыре месяца упорных тренировок, я увидел реальные результаты в зеркале. Прибавив n–ное количество килограмм, я стал все больше напоминать уверенного в себе человека. Трудно быть не уверенным в себе, нарастив такое количества мяса (настоящего мяса). Трудно бояться встречи с кем–либо, будучи готовым противостоять насилию. Все героиновые наркоманы при встрече с грубой, физической силой, а то и с просто реальной угрозой ее применения, убегут, и это я могу вам гарантировать. В основе любой героиновой зависимости лежит слабость, порок воли, неуверенность в себе. Когда ты с каждым упражнением становишься дальше от слабости внутри, ты перестаешь бояться. И это неземной кайф, которого ты до этого никогда не испытывал, когда ты всего боялся. Тренажерный зал стал первым кирпичиком, из которого выстроилась моя замена героину. Уже через полгода на этом – первом кирпичике можно было строить другую жизнь. Тогда же отец нашел мне низкооплачиваемую работу по юридической профессии.

Я всегда воспринимал литературу сквозь призму плохого учителя в школе и творчества Максима Горького. Каково же было мое удивление, когда я открыл свою первую книгу Чарльза Буковски, который бывал так пьян, что не мог открыть дверь. Потом первую книгу Шарля Бодлера, который чувствовал себя богом, съедая кусок гашиша. Потом первую книгу Уильяма Берроуза, который валялся в потной койке на третью ночь ломки. Передо мной был совершенно другой мир. Мир людей, пишущих о реальном, о том, что существует, о том что действительно есть. Мире, полном того, о чем я раньше не знал. Мире о том, который я знал, но, о котором, думал нельзя писать – мире алкоголя, женщин, наркотиков, ужаса, боли, страданий, изысканий. И это было началом. Я увидел тысячу жизней, которые можно прожить. Полных всего. Полных чего–то помимо зависания на лестничной клетке в ожидании барыги. Все они ждали меня: Гамсун и Фанте, Сартр и Хаксли, Селин и Керуак, Рембо и Верлен, Достоевский и Эллис. Книга за книгой мои новые знакомые заставляли меня проживать чью–то еще жизнь, и все эти жизни были тем, что я каждый раз видел за окном. Эта литература отражала реальность и была этим безумно хороша! Сидя в съемной квартире, частенько голодая и не имея денег, чтобы добраться до работы, я жил вместе с героями книг, понимал их и радовался, что я такой не один, что существовали тысячи таких же ребят, как я. В этом было очень много романтики. Вокруг меня плясали стены, я был жив, и это, безусловно, был кайф! Отличный от героинового, другой, живой и гораздо более многообразный.

Конец.

Темная сторона интернета на канале Darknet.

Это нужно живым. Часть 7.

Report Page