прощание (4)

Назад к оглавлению

Праздник. Третье лицо

Какой вообще день сегодня?

Да какой-какой. Тот, что к ночи.

Хороший, правильный день.

Непоздний ноябрьский вечер, на сломе явления декабря, если уж совсем точно. И даже совсем не дождливый. Только немножко пасмурный. Когда и мутно, и уже очень по-зимнему, даже снежинки падают. Маленькие сугробы, лужицы с кромкой льда, грязь и слякоть. Всё вместе и всё нерешительное.

Мика знает две вещи: она одетая по погоде, а в кармане у неё леденцы.

Один лимонный, один апельсиновый.

Второй лимонный уже скушала, ещё утром. Эти — пока что при ней.

Ей бы сейчас, как в каком-то нуарном фильме — прислониться к мокрой стене какого-то кафе старого — вот так вот, плечами, отвести ногу в колене, упираясь в кирпич подошвой, руки в карманах, уши заткнуты музыкой. Чтоб голову отвести, чуть закинуть на скомканный капюшон, и сигарета дымится, торчит меж прикрытых губ.

Вот так бы она смотрелась, этакая томбой-панкуха, вся неправильная, молодая и злая.

Мика.

Ми-ка.

Когтями по коже, рваным граффити на заборе в каком-нибудь тупике.

Вот только не о ней обычно такие фильмы. А о всяких кривляющихся, кожаных нелепых мешках. А ещё томбои и панки ненавидят милые леденцы. А от них она отказываться не собирается: они же хорошие! Их, вообще-то, не так уж просто достать!

И она ненавидит курить. Даже ради красивой картинки. Так что, постер, может быть, и эффектный — но как-то мимо совсем. Не её, не её это мир. Зато Белая Маска в нём бы отлично, прекрасно смотрелся. Вот и не по пути им. Что, в принципе, хорошо.

А какой же тогда её?

Вот, Мика сидит на скамейке… Где-то, где-то сидит. Просто у фонаря, и никакого кафе нет рядом. Кутается плотнее в тёплую курточку, поджимает губы, держится за свои леденцы. Дедушка из зелёного радио рассказывал классные сказки. И мудрая Кобра всякое ей читала…

Из того же зелёного радио иногда ещё играла музыка. Эх, послушать бы это радио! Что же, что же там было…

Какая-то колыбельная… Вроде, даже, несколько раз и по разным дням. Мика слова же запомнить пыталась, записывала криво и как умела на слух…

«Глубоко в лес мы уходим, где зверь всякий уже давно спит. Подмигнём, с поцелуем, наши души разбудим, и любовью одарим мир». И ещё там было что-то вроде «Собирайтесь вы все здесь и сейчас, и не важно, во что кто горазд. Там, где звёзды вам светят, где луны колыбель — там настоящие вы, и с собою правдивы там вы. В той стране, где хранятся мечты. В той стране, где собой быть вольны».

Блин, криво-то как вспоминается… Но хорошо, хорошо ведь было! Ещё голос такой тихий, добрый. Манящий.

И звучит-то как… Где луны колыбель… Интересно, а та жар-птица, что средь моря и не знает границ… Она тоже, где-то вот в тех краях?

Мика поднимает ладонь в варежке, осматривает её. Держит так, чтоб словить снежинку — и навести взгляд на восходящий белый далёкий диск.

Вот в эту б страну ей ну очень-очень хотелось.

И зима уже почти наступила. Новое четвёртое декабря совсем скоро…

Не может быть так, чтоб четвёртое декабря — и совсем хмурое, правда? Оно ведь… Ну, хоть каким-то, но всё-таки всегда было. Очень её. И очень своим, Микиным.

И ей же ведь… Не как в музыке. А как там, у себя, на квартире бабушки маминой, с чаем и прекрасной принцессой хочется. Всего-навсего. Чтоб по радио дедушка с трубкой читал добрую сказку. И за окном фейерверк, и трамваи последние. Вот этого только и надо. И чтоб вечер, и гирлянды по стенам.

Да и только-то… Она ведь немного просит, правда ведь, да?..

Как бы там ни было, она очень любит. И очень ценит. И каждый раз ждёт новое четвёртое декабря. Каким бы ни было ни пятое, ни седьмое, ни даже всеми хваленое тридцать первое. Ничто не важно так, как именно этот день.

Ничто не важно, как её личное четвёртое декабря.

Мика ещё больше, плотнее кутается. Носом шмыгает.

— Здарова, чего приуныла?

Голос мягкий. Кроссовки розовые, в полоску тёмную. Шерстяные штаны широкие мешковатые. Простая холщовая курточка, как у Мики. И руки тоже в карманах. А сама-то высокая-высокая! И без шапки. Прямые волосы, сизые.

— Ты тут?

Губы мягкие. Глаза… Прищур такой, как… Нет, не куница и не лисица. И не белочка там какая-то… Но такие… Такие… И лицо ещё чуть-чуть вытянутое…

— Есть чего, нет? Поделишься?

Смеётся и щурится, голову набок склонила. Так падает рядом бесцеремонно, закидывает ногу за ногу.

— Круто? Завидую-понимаю. Можем и подождать.

Она так пахнет… Это же вроде совсем-совсем какой-то простой шампунь. Ячмень, может быть. И чуть-чуть жасмина. Семян обычных. Хоть и под воротником пряди спрятаны, а всё равно ведь — такие пышные… Мягкие, даже на вид.

Красивая…

— Я — Мика. А ты кто?

«Красивая» складывает лодочкой ладони у губ, в них прячется, выдыхает, закрывает глаза, головой мотает, прячет голову в плечи. Моргает, всё ещё улыбается, и не разобрать, то плачет она так, смеётся ли.

— Тебе совсем хорошо, да?

— Очень-очень, — Мика согласно кивает.

— Заметно, — та всё ещё головой мотает. — Осталось ещё? — чуть спокойней.

Девочка поджимает губы.

Перебирает две палочки леденцов.

«Красивая» очень красивая. Как… Как фея, правда. И что, что совсем без крыльев! Крылья под курткой спрятаны, вообще-то на улице холодно! И даже феи должны быть в курточках!

Одним… Да, да, да, можно. Нужно с ней поделиться… Вот только, какой?.. Ей апельсин подходит. Или Мике просто уж очень лимонный нравится. Ну… Как-то так.

— Вот, — честно протягивает кругленький, оформленный в широкую дольку. Оранжевенький по краям, с белыми прожилками.

Лицо Феи… Лицо лица. Очень задумчиво то открывает, то закрывает рот. Широко, да. Моргать перестала. Косится то на сладость в варежке, то на Мику. Судя по её взгляду, то на робко поджатые губы, то на глаза.

Бровь почёсывает. Тихо, одним только выдохом как бы откашливается.

— Ну… — девочка грустнеет, снова смотрит уже на свои кроссовки. — Это всё, правда. Есть с лимоном ещё… Хочешь лимонный?

И на конфетку на застывшей ладошке смотрит.

Фея… Она выдыхает. Рот всё ещё приоткрыт.

— Тебе сколько лет-то?

— Зим, — поправляет Мика.

«Ей не нравятся леденцы, да?».

— Оке-е-ей, — протягивает и кивает. — Сколько зим тебе, девочка?

А та опять носом шмыгает. Не то, чтобы любит говорить об этом. Сами зимы ей очень нравятся. А вот цифры вот эти всякие… Ну, чем больше их, тем просто лучше. И чтоб много-много как-нибудь было. Но и врать не хочеться. Вот совсем нет, вдруг. Почему-то. Не может она Фее врать.

— Втрое меньше, чем на весах, — и сама голову в плечи прячет.

«Красивая» снова откашливается. С вполне искренней задумчивостью её оглядывает.

— А… — прикусывает край губы, — на весах сколько?..

— Десять палочек, круглое.

Фея кивает, прикрывает веки. Покачивает головой так, словно и правда считает-прикидывает. Испускает тяжёлый вздох.

— Отоспаться тебе есть где, нет?

Отоспаться… Темнота тёплая, лёгкий и мягкий ветер. Прилив и шелест травы.

— В лодочке… — и совсем краснеет.

— А л-л-лодоч-к-ка — где?..

— Сломалась, — и не лицо, а сплошной грустный смайлик: «:С».

Фея откидывается на спинку скамейки, закидывает голову к небу, вся в сиденье вжимается, кутается плотнее в куртку, ладонями карманы сжимает.

— Куришь? — косится, как бы со стороны.

Мика не любит курить. А Фея вот леденцы не любит. Не скажет же Мика Фее, что она ненавидит курить? Если Фея такое спрашивает, то она-то ведь точно курит. А… Какие сигареты у фей? Может, с ними всё не так плохо?.. Может, они другие?

— А они у тебя вкусные? — о чём думает, то и спрашивает. — Хочешь, мы поменяемся?

А глаза у той уже и не с прищуром, а большие-большие. Распахнутые. Сказочные.

— Да чтоб я ещё конфеты у девочек отбирала, себе оставь, — отодвигает по-прежнему протянутую ладонь. — Не то, чтобы вкусные, — пожимает плечами. — Выдохнуть помогают. С ментолом.

Выдохнуть.

Да, выдохнуть очень нужно.

Мика кивает и соглашается. Всё-таки чуть обиженно, но прячет предложенный фее подарок обратно в карман. Принимает от неё тонкую бумажную палочку, набитую сухой чуть-чуть бурой травой.

— Да табак, табак там, ничего тяжелее б не дала, даже если бы было, — та всё-таки уже не так нервно смеётся. — Ладно, чего уж там, — огонь подносит, как пальцами щёлкает.

Мика затягивается. Ротовая полость, гортань тут же заполняются густым и тяжёлым дымом. И голова кругом. Скрючивается и кашляет. Но сигарету меж пальцев держит, хоть жмурится и сжимается.

Фея опять выдыхает, сквозь слегка сомкнутые губы. Тут же обнимает девочку, гладит и успокаивает, усаживает обратно.

Обнимает. Гладит. Усаживает. Прикасается.

Добрая.

Мика вздёргивается, трясёт головой.

… «Приятно»…

— Они же с капсулой, ну. Вот так, — на какую-то кнопочку щёлкает.

И… Да, с новой затяжкой становится уже легче. Но всё равно, даже через ткань куртки всё ещё импульсы мелкие-мелкие. И у шеи. И по щекам. Вот как и дым этот, такие же леденящие. Да, ментоловые. Ментоловые касания.

— Моя «лодочка», — говорит Фея, когда сама закурила. — С брачной ночи вообще свалила. До последнего пыталась себя убедить, что мне хорошо будет. А потом, ну, как дошло до дела… Да к чёрту всё… Давно было. Мика, правильно?

— Правильно, — Мика кивает, старается повторить то, как Фея сидит свободно, как закинула ногу за ногу. Как изящно приставляет сигарету к губам. Откидывается, пускает дым густой в ночь.

— Аяна, — в той же позе, руки не протягивает. — Будем знакомы?

— Будем.

— Хочешь гулять?

— Веди.

Потерянная девочка и явившаяся на её немой зов Фея — они гуляют. Гуляют по ночно-вечернему парку. Вот да, тому самому парку аттракционов. Над ветвями деревьев прокинуты мерцающие гирлянды, а с высоких небес мерно падает тихий снег.

И парковая аллея сейчас, с лампами-фонарями, огоньками меж крон почти лишённых листвы, шатры и палатки, многоголосье, музыка — это всё напоминает какой-нибудь лагерь, стоянку на опушке в большом лесу.

Вот как тот самый праздник, где все собираются и танцуют у большого костра.

Да-да-да, как тот самый праздник на противоположном берегу тихого одинокого озера, чьи просторы теряются в нависшем густом тумане.

Неужели, Мика наконец-то пересекла это озеро? Неужели, она наконец попала на вот тот, тот далёкий, раньше только слышимый, только эхом и отголосками долетавший до её уютной, укромной, качавшейся на мерных волнах лодочки волшебный, манящий праздник?..

Неужели всё именно так? Она здесь, и это всё происходит?..

Аяна добыла себе и Мике по большой-большой, сладкой возудшной вате.

Заверяет, что это лучше, чем леденцы.

… И… Ничего не лучше! Просто другое! Очень липкое — но тоже очень хорошее!

Мика сладкой ваты раньше не пробовала. Но ей нравится!

… Но лимонный леденец — вкусней! Вот!

И не то, чтоб они особо о чём-то общаются. Просто вдвоём, тихонечко. Ходят на опушке этого высокого, густого дремучего леса. Сладкую вату кушают.

А ещё Мика вдруг замирает. Смотрит восторженно — нет, и вовсе не на большой костёр, от которого отбрасываются пляшущие, гарцующие весёлые тени. Нет, лучше — треугольная башня, пирамида — как основа высокая. А на ней, и вокруг неё — медленно крутящееся колесо. С кабинками-лампочками на крышах, которые то нисходят, как маленькие кораблики — то плывут под самые облака!

Лодочки!

Настоящие небесные лодочки! Вот же, вот же! Вот они все! Синие, жёлтые, зелёные, красные — они мерцают, они зовут. Они приглашают её к себе!

Вот-вот особенно та, нисходящая. Коричневенькая такая, и правда, как будто из дерева. И спокойно раскачивается, дрейфует будто на тихой стоячей воде.

— Хочешь туда? — Аяна становится рядом, кладёт ладонь на плечо девочки.

А та и ответить не может. Кивает только, очень часто и очень сильно.

Фея глаза прикрывает, цокает языком. Берёт Мику под руку. Не тянет и не спешит. Да, вот, действительно — приглашает её с собой.

Только на причале заминка.

— Ам… Дашь конфетку свою? Я не то чтобы, но чёт покачивает.

Фея, которую укачивает высота?

Но ей виднее. Да и… Она и так собиралась ей его подарить.

Судёнышко пришвартовывается. Паромщик-жабка квакает, кланяется, любезно указывает на трап.

Потерянная девочка и боящаяся высоты фея поднимаются на борт маленького воздушного корабля.

Мика любит сладости и воспоминания.

Да. Её лимонненький леденец достоин такого вечера.

И лицо у самой такое. Вот как самый-самый уютный смайлик. Как хомячок: «С:».

Вместе с её личной феей, они плывут. Мерно покачиваются на мягких волнах — и восходят, восходят всё выше. Над кронами густого-густого леса. Над всеми зверятками, что гуляют, таятся в нём.

Когда-нибудь Мика сюда вернётся. Обязательно познакомится со всеми-всеми здешними обитателями. Быть может даже, с радостью станет одной из них.

Но это потом, когда-нибудь и однажды.

Сейчас — сейчас её вечер. Её личный праздник — и, словно то подтверждая, чуть дальше в небе рассыпается шумный салют. Дробью-осколками, вокруг и повсюду вспыхивают уже не гирлянды, а самые настоящие: зелёные, синие, оранжевые, красные звёздочки — и блики от них отражаются на мягком лице сидящей рядом улыбающейся подруги.

Их тихая лодочка поднимается к облакам — высоко-высоко, вот-вот, к той самой большой луне. К колыбели луны, в её царство.

То самое, которое рядом. Где — средь вод, и не зная границ.

Следующий раздел