прощание (3)

Назад к оглавлению

Прятки. Фрагментарно

Как-то раз Белая Маска затеял очень увлекательную игру.

Он вот что предложил Мике.

Сел рядом с ней на диван, внимательно заглянул в её большие-большие глаза.

А потом и указывает жестом на ведёрышко с красной краской, и большой малярной кистью в нём. И кивает при этом, мол, вот эти штуки — на грудь, пальцами к себе тянет — он себе возьмёт.

— Ага, — кивает задумчивая, поджавшая губы Мика. — Ты себе возьмёшь краску и кисточку. Так?

Тот твёрдо-твёрдо кивает. И сетчатая прорезь рта вытягивается по дуге вниз. Это у него улыбка такая довольная и широкая. Всегда такая, если его понимают.

— А мне что делать?

Белая Маска складывает руки в боки, склоняет голову, Мику осматривает. Приставляет ладонь ко рту, потирает выпирающий подбородок и оглядывает просторный зал. Поднимает указательный палец — и медленно им указывает на выход из комнаты. И средний туда добавляет. Двигает ими, как ногами маленького человечка. Ещё и чуть-чуть рукой помахал, мол, давай, подальше. Потом опускается на пол, садится на корточки, закрывается. Глядит на девочку из своего импровизированного «укрытия».

— Прятаться? — догадывается Мика.

Пальцы Белой Маски, которыми он изображал «ноги человечка», задвигались ещё чаще.

— И убегать?

Довольный-довольный кивок.

Ага! Мика догадалась.

Белая Маска будет красить комнаты — а ей нужно бегать и прятаться!

Девочка довольно складывает ладони в кулачки, ими хлопает, прыгает, сидя на диване. Ей очень-очень нравится идея такой игры!

Белая Маска берёт за ручку ведёрышко с краской и малярной кистью, с ногами поднимается на диван, прислоняется локтями к стене. Складывает к ним голову.

Девочка заключает: «Угу! Считает!» — и тихонько-тихонько, аккуратно, стараясь не скрипеть половицами, пятится к коридору.

И где бы спрятаться?

Тут же утыкается взглядом на запертую дверь уборной. Отшатывается от неё. Там крест чёрный. От пола до потолка.

Не-не, спасибо. Там Мика не станет прятаться.

Нет, там ей прятаться не хочется. Вот совсем не хочется.

Мика приставляет указательный палец к губам.

Точно! Ведь есть её спальня! Да, убегать оттуда будет не просто, но...

Она уже почти пересекла коридор.

Застывает.

Нет, мастерская — очень, очень плохой вариант. Там и фигурки мелом на полу нарисованы всякие, и сама комната — открытое, залитое солнцем пространство. Никакой мебели, очень плохо. А вот дверь напротив...

Игра разума, да? Мика рассчитывает спрятаться в комнате Белой Маски, зная, что тот станет искать в её спальной, и поэтому...

Девочка за голову хватается, приставляет ладони к вискам.

Всё-таки решается на свою комнату. В своей комнате, хотя бы, как в крепости.

Главное — не шуметь. И оставить дверь чуточку приоткрытой. Вот так, как было. И толкнуть дверцу у порога в кабинет Белой Маски. Её очень неосмотрительно как бы «забыть» закрыть.

Мика приставляет ладошки к губам, хихикает этой складной идее — и шустро ныряет к себе.

Как раз вовремя.

Уже у себя.

С дальней стороны коридора девочка слышит тихонько скрипящие половицы, под осторожными, аккуратненькими шагами.

И вязкое хлюпанье. Липкий шелест такой.

От одних звуков перед глазами тут же картинка рисуется: кисть чуть не по рукоять утопает в густой алой жидкости. Смачивается там, в ней вся-вся измазывается, а потом — шумно ухает, наседает на поверхность обоев — и сильный, давящий, с нажимом мощный мазок, а за ним — сочащийся, чуть не пульсирующий, почти что болезненный красный след.

И ещё, и ещё один. Методично, на одной, на второй стене.

Вот так это всё Мика слышит. Силой заставляет себя очнуться. Ну, как силой: щипает себя за щёку, указательный палец прикусывает. Моргает много и часто, головой, волосами встряхивает. Пытается именно что вырваться, пробудиться.

А хлюпанья-то, а чавканья-то всё ближе и ближе.

Срочно выйти из ступора, по возможности — не дышать.

Под кровать? Нет! Плохо, там очень плохо. Там в первую очередь искать будет.

А куда тогда? Куда, куда?

В шкаф залазить! И то, потому что больше здесь правда некуда. Гардины подвязаны по углам, и развязать их — себя со всеми же потрохами вывалить. За подушками, под одеялом — всем смешно, и Мике смешно, а Белая Маска-то как посмеётся!

Так что шкаф, где, впрочем, не так-то уж много вещей.

А! Да!

Мика улыбается. Мика слышит шаги.

Медленные и удаляющиеся. И вязкий, липкий, оставляющий сочащийся плотный красный след звук вот совсем близко, чётко-чётко по поверхности двери в её спальню.

Он клюнул! Он уходит к себе!

Окрылённая, Мика на цыпочках подкрадывается к шкафу. Выгребает оттуда свою вторую кофточку, ещё одну пару джинс. Как-то худо-бедно их вместе складывает. Носки, трусики, запасную простыню сложенную в них запихивает. Всё это делает в спешке и чтоб ну хоть как-нибудь. Руками трясущимися, с проступающей на лбу испариной, но старается, старается изо всех сил.

Осматривает своё детище.

Гомункул... Ну, получился. Безголовый, да, излишне толстый, кривой, но по темноте — нормально, нормально. Сойдёт.

Вот эту странную куклу в джинсах Мика тут же под кровать укладывает. Конечно же, с дальней стороны, у окна. Вдавливает это чучело на всю длину рук. Ну, чтоб ощущение было, что Мика пыталась, очень пыталась, но не успела вот там далеко спрятаться. Но как бы сникла к паркету, не дышит, и очень-очень на удачу, на всё самое лучшее, вжавшись в пол пыльный, сейчас надеется.

Ещё и одеяло подтянуть, и простынь, подушки. Всё-всё-всё вот туда, к окну, к дальнему-дальнему краю. «Мика прячется, Мика прячется под кроватью».

Пусть Белая Маска, зайдя сюда, подумает именно так!

Девочка выдыхает, смахивает пот со лба. Тихо, конечно же, выдыхает. В принципе по возможности старается не дышать.

Вслушивается. Будто бы ушки даже под косичками навострила, идёт ли там кто-то по коридору.

Нет, даже и хлюпанье совсем-совсем глухое и гулкое. Отдалённое, через несколько стен. Возится! Всё ещё у себя возится!

Кабинет Белой Маски — он же широкий, просторный! Не меньше, вот совсем не уступает размерами опустевшему новому залу бывшей мастерской.

Даже нет, не так!

Он же просто огромный! Там искать-обыскаться, зарыться и закопаться! Гитары, синтезатор, тетрадки нотные, и всё повсюду, без ящиков, не сложено, а развалено. И тряпки всякие, много тряпок. Два кресла ещё, раскладушка, человечки надутые — такой, такой хлам! Нет, храм даже, очень-очень по-своему. Вот Белая Маска сейчас ходит, тот храм раскрашивает.

Но Мика опять теряется, опять выпадает в свои картинки.

Жмурится, кулаком, чтоб беззвучно, себя по щеке хлопает — и вот теперь — да, теперь точно-точно, обязательно затолкаться собою в шкаф.

За щеколду схватиться пальцами. Цепко-цепко схватиться, даром, что с металла они соскальзывают. Будто бы ещё выбор есть. А нет выбора, есть дверь плотная. Вот её бы попридержать.

Затаить дыхание.

Прятаться ей велели?

Очень-очень велели!

Ей нравится эта игра?

Ещё как нравится!

Повторить как-нибудь?

... Зависит от того, как сейчас сыграются.

Дверца шкафа прилегает к его порогу. Прикрытая, не шатается.

Мика пробует отпустить щеколду. Ну, как пробует: удержать не может.

Отпускает замок и очень, очень надеется.

Главное — не дрожать.

И что, что щёлочка? Она тоненькая. Маленькая прореха — и как раз хорошо просматривается пол у кровати.

Прятки — игра выжидания. А в смеси с догонялками — ещё и позиционирования.

Вот Мика очень хорошо позиционируется и ждёт. Так гордится своими решениями, что аж сердечко совсем не на месте.

Не затаилась девочка, забурилась! По самое-самое. Наблюдает. Не закрыла глаза, просто на слабо покачивающуюся дверь, на прореху поглядывает. Всё прочее не столько видит, сколько воображает, хорошо представляет картинками через звук.

Да, Белая Маска пересекает порог её спальной.

И первый же хлюпающий жирный мазок — пульсирующая алая линия по стене у входа.

Стоит, руки в боки.

Похоже, заметил кровать.

Мика хорошо представляет, как, должно быть, довольно сужаются его треугольные прорези глаз. И как дуга сетчатого рта сейчас вниз вытягивается. Как улыбается он широко-широко.

Матрас девичьей постели поскрипывает под чужим весом.

Наволочка, скомканная-смятая простынь, одеяло воздушное — всё, всё, всё покрывается размашистыми красными линиями. Вязко и липко, обрызгиваясь жирнющими каплями.

Уже не хлюпает, уже шлёпает, возит, выводит — один мазок за другим, широченнейшие полоски, через белое, через сизые обои на стенах, прямоугольниками и дугами, крестами и треугольниками — всё-всё-всё, везде и повсюду Белая Маска охотно, обильно багряными красками заливает. Кистью малярной как мечом по воздуху водит, едва ли не рубит ею с плеча. С выпадами картинными, театральными. Хаотично — и так старательно — и всё продвигаясь, шагая по кровати к её дальнему краю, где свалена большая часть белья. И даже слегка одёрнута, чуть развязана занавеска.

Белая Маска уверен в том, где именно Мика сейчас.

А Мика… А что Мика? Мика затаилась и ждёт. И у неё есть единственная попытка.

Прятки — это когда хорошо спрячешься, зная, что тебя точно-точно найдут.

Прятки с догонялками — это когда ты так прячешься, чтоб вовремя убежать. И чем дальше бежишь — тем лучше.

Мике нравятся именно такие прятки. Очень и очень нравятся.

Белая Маска отставляет ведёрышко, опускается на колени. Да, наконец-то! Он заглядывает! Он лезет — теперь по её стрелочкам.

Девочка легонько-легонько, будто шёпотом — надавливает на дверцу шкафа.

На носочках одних — и быстро-быстро, как в игре или мультике — шустро, вот — бесшумно бегом на выход.

Лишь на мгновение застывает уже за порогом, не в силах сдержать всё-таки поражённого взгляда.

Коридор… Коридор выглядит вот как в тех фильмах, которые ей обычно запрещают смотреть, а она — подглядывает. Очень такой, характерный. Ещё и с подтёками, с запахами. Очень сложно пытаться его не рассматривать, и делать вид, что всё, всё-всё-всё в рамках нормы. И под одеялом уже не спрятаться.

И не то, чтоб у Мики есть время на очередной ступор. Конечно же, она не прикрыла за собой шкаф. И, конечно же, Белая Маска быстро доберётся до куклы.

Нужно что-то решать, и чем скорее — тем ей же лучше.

Из оставшихся комнат выбор не то, чтоб большой. Те, которые уже измазаны — ей туда по правилам игры зась. Да и не сильно хочется.

Кухня. Последний приют.

Нет, не последний. Но очень важный. Там должно быть хоть что-то, что ей поможет.

Мика пытается не шуметь. Пытается не вступать в пятна-линии на полу, не касаться разводов по стенам. Добралась до кухни, которая также — столовая. И интересует её здесь ровно одна полочка. Та самая, что под раковиной.

Ей везёт. Она находит желанное: три банки красок: зелёная, жёлтая и коричневая.

Слышит шаги в коридоре. Хлюпанье и мазки, тянущиеся за ними.

Так ли сложно себя…

Да плевать на метафоры и точки зрения!

Мигом, мигом раздеться! Всё к чертям с себя снять и скинуть. Носки эти, клятые джинсы, кофточку… Да, и её, и её тоже. Расстегнуть лифчик. Да, одним точным, заученным выверенным движениям. Не путаясь и не мешкая.

Всё, всё, всё с себя скинуть. И быстро. Пока время тянется.

Дальше — откупорить коричневую банку. Нет, не хлюпать. Погрузить в неё одну руку. Да, нормально, да, по плечо. Холодное, липкое? Лучше холодное, лучше липкое. Зато живое!

То же самое со второй рукой.

То же самое с головой. Ай, не жмуриться, можно жмуриться, не глотать, не дышать пока что. Да, заливает глаза, да, запах — ну, тот ещё, красочный запах, а чего ожидать-то! Да, конечно, все волосы перемазаны. И лицо, и шея, и плечи — подтёками, каплями, линиями всё расходится.

Нормально, нормально всё. Очень правдоподобно. Между прочим, почти настоящее.

С коричневой — всё, закончили.

Теперь зелёное. Зелёное-презелёное. Спелое, молодое. Вот молодое так молодое, живот, грудь, спина, талия — она молодая — и краска, и цвет такой же. Да плевать, что кожа под ней проступает, в целом-то — в целом-то видимость! Видимость есть.

Шаги. Чёртовы шаги приближаются.

Времени почти нет.

Но и тела тоже-то почти нет.

Последние, последние пару штрихов осталось.

Коричневую, зелёную банку — ай, разлились… Ну да и чёрт, и бывает, отфутболить, не моё, ничего не знаю, вот так всё было.

Жёлтая!

Откинуть крышку. Ляпнуть в неё стопой. Измочить, хорошенько да по лодыжку, по лодыжку самую-самую.

Со второй — да, естественно, повторить.

Глаза… Да, глаза сейчас лучше не открывать. И рот заткнуть. И вообще. У тебя нет сейчас ни носа, ни глаз, ни рта.

Ничего у тебя нет. И тебя у тебя тоже нет.

Встать по струнке.

Ты всё знаешь. Всё-всё-всё хорошо знаешь. Ты уже видела это. И тебя это сохранит.

Дверь кухни тихонько приоткрывается.

Белая Маска пересекает порог.

Отставляет ведёрышко с краской на край стиральной машинки.

Его глаза-треугольники сужаются в неопределённых фигурах. Рот — не дуга, а задумчивый длинный прямоугольник.

Подбородок задумчиво потирает. Внимательно смотрит перед собой.

В сердце помещения, среди разводов в тонах разной степени бурости и болотистоти раскинулось невысокое молодое деревце.

Корни его в основном валяются плашмя на земле. Грязно-коричневые и путанные. Такие обычно у совсем-совсем старых растений — а это вот уж раскинулось! Лапища свои расставило!

Стебель деревца — совсем тонкий, зелёненький. Дрожит робко, чуть-чуть пошатывается.

Две длинные ветки расходятся из середины ствола. Обе как бы подруга подругу зеркалят — и всё же по-разному изломлены и изогнуты. Одна — прямая, и лишь чуть-чуть прогибается. А вторая — как будто бы опадает, а потом — по дуге тянется к потолку.

И по жёлтому листику на конце каждой колышется.

Хорошее дерево. Умное.

Сетчатый рот Белой Маски вытягивается в большую дугу к подбородку, а глаза из треугольников сменяются на прорези пятиконечных звёздочек.

Явно не помнит, чтоб сажал на кухне настолько живые растения.

Но так кивает довольно, что, видимо, заключил: «Ладно! Пускай растёт!».

Но всё же смачивает правую ладонь в своём красном ведёрышке: указательный, средний палец. Алый слой ложится поверх матерчатой белой перчатки.

Подходит к деревцу — и проводит аккуратной багряной линией по зелёному стеблю, плавно и медленно, меж двух раскинутых, едва дрожащих ветвей.

Покидает растение, закрывая за собой дверь.