Стивен Пинкер «Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше» - конспект П. Можейко (02/07)
Pavel MazheikaНАЗВАНИЕ: Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше
АВТОР: Стивен Пинкер
ОРИГИНАЛЬНОЕ НАЗВАНИЕ: The Better Angels of Our Nature: Why Violence Has Declined
ISBN: 978-5-00139-171-5
ГОД ИЗДАНИЯ: 2021
ИЗДАТЕЛЬСТВО: «Альпина нон-фикшн»
ИСТОЧНИК: Оригинальная книга
Пинкер приходит к выводу, что самый частый мотив убийств – моральный, а не материальный, как можно иногда подумать.
«В известной статье «Преступление как социальный контроль» социолог права Дональд Блэк показывает: то, что мы называем преступлением, с точки зрения его исполнителя — восстановление справедливости. Блэк начинает со статистики, давно известной криминологам: только небольшая доля убийств (вероятно, не более 10 %) совершается в практических целях, например, убийство хозяина дома в процессе ограбления, полисмена в момент ареста или жертвы грабежа или изнасилования (потому что мертвые не болтают). Самый же частый мотив убийств — моральный: месть за оскорбление, эскалация семейного конфликта, наказание неверного или уходящего любовника и прочие акты ревности, мести и самозащиты. <…> Другими словами, исторический процесс цивилизации не устранил насилие полностью, но отодвинул его на социально-экономическую обочину.»
Насилие в мире: данные ООН по убийствам по 2004 году для сравнения:
«Средний уровень убийств по всем странам мира в этом наборе данных составляет 6 на 100 000 в год. Общий же уровень убийств по миру в целом, вычисленный без разделения по странам, в 2000 г., по оценке ВОЗ, составил 8,8 на 100 000 в год. Оба показателя выигрывают в сравнении с трехзначными величинами для догосударственных обществ и двузначными — для средневековой Европы.»
Насилие в США (культурный раскол между северо-востоком и юго-западом страны):
«Изучение цивилизационного процесса на Западе и Диком Юге Америки помогает понять смысл политического ландшафта Америки сегодняшней. Многие интеллектуалы с Севера и обоих побережий озадачены обычаями своих соотечественников из традиционно республиканских штатов, одобряющих свободное владение оружием, смертные казни, слабое правительство, евангелическое христианство, «семейные ценности» и сексуальную сдержанность. А те, в свою очередь, озадачены нерешительностью демократических штатов по отношению к преступности и зарубежным противникам Америки, их доверием правительству, интеллектуальным неверием и терпимостью к распутству. Эта так называемая культурная война, как я подозреваю, следствие того, что исторически белая Америка пошла двумя разными цивилизационными дорожками. Север страны — это продолжение Европы, которая со Средних веков все быстрее продвигалась по пути цивилизации под влиянием придворной жизни и коммерции, Юг и Запад сохранили культуру чести, которая возникла в обходившихся без контроля властей районах растущей страны, уравновешивая ее собственными цивилизационными силами Церкви, семьи и трезвости.»
Скачок насилия в 1960-х. В чем особенность поколения беби-бумеров?
«Беби-бумеры были особенным поколением (да, мы, беби-бумеры, вечно говорим, что мы особенные). Их объединяло вдохновляющее чувство общности, словно это поколение было чем-то вроде этнической группы или нации. (Десятилетием позже их с претензией называли «нацией Вудстока».) Они не только численно превосходили предшествующее поколение, но, благодаря электронным медиа, сами ощущали силу своей численности. Беби-бумеры были первым поколением, выросшим перед включенным телевизором. Телевидение, особенно в эпоху трех национальных телесетей, помогло им осознать, что свой жизненный опыт они делят с другими беби-бумерами, и понять, что другие знают, что они про них тоже знают. Это общее знание, как называют его экономисты и логики, способствовало формированию горизонтальной сети солидарности, разрезающей вертикальные связи с родителями и авторитетами, которые раньше изолировали молодых людей друг от друга и заставляли их подстраиваться под старшее поколение. Подобно протестующим, которые чувствуют свою силу, собравшись на митинге, беби-бумеры видели, как такая же молодежь отрывается под песни The Rolling Stones на «Шоу Эда Салливана», и знали, что каждый молодой человек в Америке тоже смотрит это шоу, и знали, что те знают, что они тоже это знают.»
Новое явление ХХ века, это т.н. «процесс деформализации». С одной стороны, это низвергло старые авторитеты, но с другой, избавив общество от ориентиров, привело к повышению уровня насилия в 1970-1980-х гг.
«Социолог Каз Воутерс, переводчик и интеллектуальный наследник Элиаса, утверждал, что, после того как европейский цивилизационный процесс прошел свой путь, его сменил процесс деформализации. Цивилизационный процесс представлял собой поток норм и правил хорошего тона, движущийся вниз по социально-экономической лестнице. Но по мере того, как западные страны становились более демократичными, высшие классы все сильнее дискредитировали себя в качестве образца для подражания и иерархия норм и манер выравнивалась. Деформализация повлияла на моду: люди отказывались от шляп, перчаток, галстуков и платьев в пользу повседневной спортивной одежды. Она повлияла на язык: друзья стали называть друг друга по имени, а не мистер и миссис. Речь и поведение в целом стали менее шаблонными и более естественными. Напыщенные леди из высшего общества вроде тех, кого играла Маргарет Дюмон в фильмах братьев Маркс, становились мишенью для насмешек, а не образцом для подражания.»
ХХ век – это век активизация движения за гражданские права. Особенно это заметно было в середине века в США. Движение стало еще одним фактором, влияющим на снижение уровня насилия в мире.
«Движение за гражданские права обнажило позорные пятна на нравственности американского истеблишмента, а стоило критикам присмотреться к другим частям общества, проявилось и множество других изъянов. Угроза ядерного уничтожения, всепроникающая бедность, угнетение коренных американцев, грубое военное вмешательство в дела других стран, в частности Вьетнамская война, а впоследствии хищническое уничтожение окружающей среды, дискриминация женщин и гомосексуалов. Главный враг западного мироустройства — марксизм — начал пользоваться уважением как идеологическая база «освободительных» движений третьего мира, и стал особенно популярен в среде богемы и модных интеллектуалов. Социологические опросы с 1960-х до 1990-х гг. показывали падение доверия абсолютно ко всем общественным институтам.»
Постепенно поменялось и отношение к домашнему насилию. Исследуя это, Стивен Пинкер приходит к интересным и неожиданным выводам. Так, например, многие считают, что безотцовщина увеличивает уровень насилия в обществе из-за того, что некому заниматься воспитанием детей. Но статистика показывает, что виной тому не столько дети, сколько сами «бесхозные» отцы, не занимающиеся воспитанием собственных детей, а болтающиеся в поисках развлечений по улицам города.
«Хотя я не сторонник теории родительского влияния, утверждающей, что мальчики без отцов растут агрессивными, поскольку им не хватает ролевой модели или мужской дисциплины, распространение безотцовщины приводит к росту насилия по другой причине. Молодые мужчины, не воспитывающие своих детей, в это время где-то болтаются, соревнуясь друг с другом за доминирование. В гетто такая комбинация взрывоопасна так же, как в ковбойских салунах и поселках золотоискателей, — на этот раз не потому, что женщин нет рядом, но потому, что женщины утратили свою выгодную переговорную позицию и не могут заставить мужчин вести цивилизованную жизнь.»
Распространенные ошибочные суждения о связи неравенства и экономических кризисов с ростом уровня насилия:
«Криминологи давно знают, что уровень безработицы не влияет напрямую на уровень насильственных преступлений (при этом наблюдается некоторая корреляция с уровнем преступлений против собственности). Да что там говорить, через три года после финансового кризиса 2008 г., который стал причиной худшего экономического спада со времен Великой депрессии, уровень убийств в Америке упал еще на 11 %, заставив криминолога Дэвида Кеннеди объяснять журналисту: «Идея, застрявшая у каждого в уме, — что, если экономика летит в тартарары, преступность растет — неверна. И никогда не была верна». Среди экономических показателей лучшим прогностическим фактором уровня насилия является неравенство. Но коэффициент Джини, стандартный индекс неравенства доходов, в США с 1990 до 2000 г. рос, а преступность продолжала снижаться, в то время как в 1968 г., во время взлета преступности, этот индекс был на рекордно низком уровне. Объясняя подъемы и спады насилия наличием неравенства, мы сталкиваемся с проблемой: хотя неравенство коррелирует с насилием в штатах и государствах в целом, оно не коррелирует по времени со скачками насилия внутри отдельно взятой страны, вероятно, потому, что реальная причина различий — не неравенство само по себе, а постоянные особенности культуры или государственного управления, которые влияют как на неравенство, так и на насилие. Например, в обществах с высоким уровнем социального неравенства бедные районы остаются без полицейской защиты и рискуют стать зонами жестокой анархии.»
Пинкер остроумно отмечает, что в анализе социальных тенденций следует быть весьма наблюдательным и осторожным в выводах.
«Любая сенсационная гипотеза, которая объясняет крупные социальные тенденции одним-единственным недооцененным событием, практически со стопроцентной вероятностью окажется неверной, даже если в настоящий момент имеются данные в ее поддержку.»
«Третья натура», как результат рецивилизации мира после 1990-х:
«Наша первая натура состоит из сформировавшихся в ходе эволюции побуждений, управляющих жизнью в ее первозданном виде, вторая — из укоренившихся привычек цивилизованного общества, а третья — из сознательной рефлексии над этими привычками: именно с ее помощью мы оцениваем, каких культурных норм стоит придерживаться, а в каких больше нет необходимости. Столетия назад нашим предкам приходилось подавлять всякую спонтанность и индивидуальность, чтобы цивилизовать себя, но сейчас нормы ненасилия укоренились, и мы можем отказаться от некоторых запретов, ставших лишними. Согласно этой точке зрения, то, что женщины не скрывают тело под одеждой полностью, а мужчины сквернословят на людях, не есть признаки культурного упадка. Напротив, это знак, что мы живем в обществе настолько цивилизованном, что не приходится бояться оскорблений или нападения в ответ. Как сказал писатель Роберт Говард, «цивилизованные люди более бесцеремонны, чем дикари, потому что знают, что за невежливость никто не проломит им череп».
В четвертой главе Стивен Пинкер рассматривает такое явление в нашей истории, как Гуманитарная революция. Как на смену жертвоприношениям, религиозным убийствам, казням еретиков, рабству, деспотизму и большим междоусобным войнам пришли Просвещение и гуманизм.
Для начала, Пинкер подробно останавливается на каждом типе насилия, проявляемого в обществе до эпохи Просвещения.
Чем опасна доктрина святости души (о борьбе с еретиками)?
«Произошли интеллектуальные и нравственные перемены: сдвиг от признания ценности души к признанию ценности жизни. Доктрина святости души звучит возвышающе, но на самом деле она весьма пагубна. Она обесценивает земную жизнь как временную фазу, в которой человек проводит бесконечно малую часть своего существования. Смерть в таком случае лишь граница, переход, вроде подросткового возраста или кризиса середины жизни.»
Вот отличный пример того, как должен выглядеть разумный скептицизм:
«Фрэнсис Бэкон, которому часто приписывают слова, что убеждения должны опираться на наблюдения, писал о человеке, которого привели в молитвенный дом и показали изображения моряков, которые спаслись от кораблекрушения, выполнив свои святые обеты. Человека спросили, неужели это не доказывает могущество богов? «Ага, — ответил он, — а где нарисованы те, кто утонул, выполнив обеты?»
О запрете смертной казни:
«Можно себе представить, какой легкомысленной могла показаться в XVIII в. идея запрета смертной казни. Считалось, что, не опасаясь страшных мук, преступники будут без колебаний убивать ради выгоды или мести. Но сегодня мы убедились, что отмена казней вовсе не повернула вспять многовековой тренд снижения уровня убийств; он продолжился, причем самый низкий уровень убийств в мире — в странах Западной Европы, ни одна из которых не казнит людей. Это только один из примеров того, как после отмены институционализированного насилия, считавшегося непременным условием нормальной жизни общества, оказывается, что общество отлично обходится и без него.»
О рабстве:
«Заявление Кевина Бэйлса, президента организации «Свободу рабам», хоть и начинается с сомнительной статистики, позволяет увидеть ситуацию в перспективе: «В то время как абсолютное количество рабов сегодня больше, чем когда бы то ни было, оно составляет, вероятно, меньшую, чем когда бы то ни было, долю населения мира. Сегодня нам не нужно выигрывать битвы в судах: рабство повсеместно запрещено законодательно. Нам не нужно приводить экономические обоснования: ни одна экономика не основана на рабстве (в отличие от XIX в., когда с отменой рабства целые отрасли могли прийти в упадок). И нам не нужно выигрывать моральные споры: никто больше не пытается оправдать рабство.»
Известны споры о первопричине: либо мы стали миролюбивее и тем самым дали дорогу гуманитарной революции, либо революция сделала нас такими вопреки нашему желанию. Стивен Пинкер считает, что оба процесса неотделимы друг от друга и пишет об истоках Гуманитарной революции следующее:
«Чтобы понять истоки Гуманитарной революции, не нужно выбирать между негласными нормами и четко сформулированными этическими доводами. Они влияют друг на друга. Чувствительность обостряется — потому чаще появляются мыслители, критикующие жестокие обычаи, а их аргументы чаще находят отклик. Эти аргументы не только убеждают людей, в чьих руках находятся рычаги власти, но и влияют на общую восприимчивость, проникая в споры, ведущиеся в трактирах и гостиных, помогая людям постепенно прийти к новому согласию. И когда объявленный вне закона обычай исчезает из обыденной жизни, люди не могут даже представить себе, что подобное было когда-то возможно. К примеру, курение в офисах и школьных классах раньше было обычным делом, потом было запрещено и сегодня абсолютно невообразимо. Точно так же обычаи рабства и публичных повешений с течением времени, когда уже не остается в живых ни одного очевидца, кажутся настолько немыслимыми, что даже не обсуждаются. Если говорить о чувствах, сильнее всего в процессе Гуманитарной революции изменилась реакция на страдание другого живого существа.
<…> Развитие письменности и грамотности кажется мне самым подходящим кандидатом на роль внешней причины, запустившей Гуманитарную революцию. Изолированный мирок деревень и кланов, постижимый с помощью пяти чувств и обслуживаемый единственным провайдером контента — церковью, уступил место феерии народов, мест, культур и идей. И в силу разных причин расширение границ мышления вполне могло добавить человеколюбия чувствам и убеждениям людей.»
Интересный парадокс о роли городов в общей демократизации:
«Экономист Эдвард Глейзер связал рост городов с появлением либеральной демократии. Деспотичные автократы могут сохранить власть, даже если граждане их ненавидят, благодаря парадоксу, который экономисты называют социальной дилеммой, или проблемой безбилетника. В условиях диктатуры автократ и его подручные очень мотивированы оставаться у власти, но каждый отдельный гражданин не очень-то стремится противостоять им, поскольку от ответных действий диктатора пострадает конкретный мятежник, в то время как выгоды демократии достанутся поровну каждому в стране. А вот плавильный тигель города способен объединить финансистов, юристов, писателей, издателей и торговцев с хорошими связями, которые, сговорившись в пабах и ратушах, могут бросить вызов действующей власти, разделяя между собой усилия и риски. Античные Афины, Венеция эпохи Ренессанса, революционные Бостон и Филадельфия, города Нидерландов — вот где зарождались новые демократии. Да и сегодня урбанизация и демократия тоже, как правило, идут рука об руку.»
Пятая глава посвящена т.н. «долгому миру» и подробному анализу насилия на протяжении последних веков.
Действительно ли ХХ век самый кровавый? Какие искажения формируют это распространенное мнение?
«Похоже, что домыслы о самом кровопролитном веке просто иллюзия, и для такого предположения есть две причины. Во-первых, если по сравнению с предыдущими столетиями в ХХ в. было, несомненно, больше насильственных смертей, то в нем и людей было больше. В 1950 г. население Земли составляло 2,5 млрд человек — это примерно в 2,5 раза больше, чем в 1800 г., в 4,5 раза больше, чем в 1600-м, в 7 раз больше, чем в 1300-м и в 15 в раз больше, чем в 1 г. н. э. Поэтому, чтобы сравнить, например, кровопролитность войн XVII и XX вв., число погибших в 1600 г. нужно умножить на 4,5. Вторая причина — историческая близорукость: чем ближе к нам во времени какой-либо исторический эпизод, тем больше деталей мы можем разглядеть. Историческая близорукость может влиять и на общественное мнение, и на выводы профессиональных историков. Когнитивные психологи Амос Тверски и Даниэль Канеман показали, что люди интуитивно оценивают сравнительную частоту явлений сквозь призму так называемой эвристики доступности: чем легче вспомнить примеры явления, тем более вероятным оно кажется.»
Тенденции войн (по исследованию Льюиса Ричардсона):
«Ричардсон проанализировал 315 конфликтов (не обладая компьютером), чтобы представить общую картину человеческого насилия, и проверил несколько гипотез, предложенных историками и его собственными предубеждениями. Большинство из них не выдержали столкновения с фактами. Общий язык враждующих группировок (вопреки «надежде», давшей имя языку эсперанто) не снижает вероятности того, что они вступят в войну, — вспомним о большинстве гражданских войн или о войнах между странами Южной Америки в XIX в. Экономические показатели тоже плохая основа для прогнозов: например, не происходит никаких систематических нападений богатых стран на бедные и наоборот. Войнам, как правило, не предшествует гонка вооружений. Но кое-какие обобщения подтвердились. Устойчивые правительства подавляют назревающие конфликты: народ по одну сторону национальной границы с меньшей вероятностью вступит в гражданскую войну, чем в межгосударственную с людьми по другую сторону границы. Чаще в войну вступают соседние страны, но большие державы воюют со всеми подряд, поскольку империи, расширяясь, превращают в своих соседей почти всех. Общества, исповедующие воинственные идеологии, ввязываются в войны чаще других. <…> Изучив статистику войн, Ричардсон сделал два основных вывода: сроки их случайны, а магнитуды распределены согласно степенному закону.»
Какова хронология войн (начинаются ли войны через определенные интервалы и влияют ли на их начало и конец определенные события)?
«Главное, что выяснил Ричардсон о хронологии войн, — они разражаются случайным образом. <…> И это заставляет интервалы между войнами распределяться экспоненциально: много коротких и меньше длинных.
Пуассоновская природа войн отрицает исторический нарратив, который видит созвездия в иллюзорных кластерах. А заодно опровергает теории, выделяющие в истории человечества великие закономерности, циклы и диалектику. Катастрофический конфликт не заставляет мир почувствовать усталость от войн и не обеспечивает ему мирную передышку. Образ пары забияк, которые чихают на планету и заражают ее инфекционной болезнью войны, также не выдерживает критики. Да и мирное состояние не порождает желание войны, как нестерпимое вожделение, которое рано или поздно должно разрядиться внезапным бурным спазмом. Нет, Марс просто продолжает кидать кости. При жизни Ричардсона и позже были скомпонованы еще полдесятка наборов данных о войнах, и все они подтверждают тот же вывод.»
Классификация войн Эвана Луарда:
«В книге «Война на международной арене» (War in International Society), самой структурированной попытке совместить численные данные о войнах с повествовательной историей, Луард предлагает разделить всю историю вооруженных конфликтов в Европе на пять «эпох», каждая из которых определяется природой союзов, оспаривавших лидерство. На деле «эпохи» Луарда больше похожи на переплетающиеся нити в веревке, чем на вагончики, следующие друг за другом, но, если держать этот факт в уме, очерченная им схема помогает систематизировать главные сдвиги в истории войн.»
1) Войны эпохи династий:
«Первую из выделенных им эпох, длившуюся с 1400 по 1599 г., Луард назвал Эпохой династий. В то время королевские «дома», или коалиции, основанные на кровном родстве, бились за контроль над европейскими землями. Базовые знания по биологии объяснят, почему идея передачи лидерства по праву рождения — прямой путь к бесконечным войнам за наследство.»
2) Войны эпохи религий:
«Начало Эпохи религий Луард отсчитывает с 1559 г., а продлилась она до Вестфальского мира, в 1648 г. положившего конец Тридцатилетней войне. Противоборствующие религиозные коалиции, часто объединяясь с королями в соответствии с правилом Un roi, une loi, une foi («Один король, один закон, одна вера»), боролись за контроль над городами и странами как минимум в 25 межгосударственных войнах и 26 гражданских. Обычно это была война протестантов и католиков, но в России в Смутное время (междуцарствие от правления Бориса Годунова до прихода к власти династии Романовых) соперничали католическая и православная церкви. Религиозная лихорадка не ограничивалась христианским миром: христианские страны бились с мусульманской Турцией, а мусульмане — сунниты и шииты — участвовали в четырех войнах между Турцией и Персией.»
3) Войны эпохи суверенитетов:
«Именно постепенное становление суверенных государств (кульминация процесса, начавшегося задолго до 1648 г.) породило два противоположно направленных тренда, заметных в каждом статистическом исследовании войн: они становились реже, но наносили все больше ущерба. Главной причиной снижения числа войн стало уменьшение количества политических единиц, способных воевать друг с другом. Вспомните, что во времена Тридцатилетней войны в Европе насчитывалось 500 политических единиц, а к 1950-м гг. их было уже меньше 30.
<…> Это еще одна иллюстрация логики Левиафана. Когда мелкие графства и вотчины сливались в королевства, централизованная власть больше не позволяла им выяснять отношения друг с другом по тем же самым причинам, по которым власти не одобряют убийства (а фермеры не разрешают своей скотине драться): с точки зрения властителя, локальные войны на его территории — это чистые убытки. Таким образом, снижение частоты войн — еще одно проявление процесса цивилизации, по Элиасу. А вот повышение смертоносности войн — результат революции в военном деле. Государства взялись за вооружение всерьез. Совершенствовалось оружие, особенно пушки и ружья, кроме того, государства могли увеличить число новобранцев, предназначенных убивать и умирать.»
4) Войны эпохи национализма:
«Писатели прославляли войну как минимум с XVIII в., но постнаполеоновский XIX в. ознаменовался двумя беспрецедентными по длительности периодами мира. Первая мировая стала идеальным штормом, в котором по воле железных игральных костей Марса внезапно слились самые разные деструктивные течения: милитаристские и националистические идеологии, внезапное столкновение амбиций, угрожавшее подорвать авторитет каждой из великих держав, гоббсовская ловушка, попав в которую напуганные лидеры атаковали, чтобы не быть атакованными, самонадеянность, убеждавшая каждого из них, что победа будет быстрой, военная техника, способная доставлять многочисленные армии к линии фронта, где те гибли сразу по прибытии, и игра на истощение, вынуждавшая обе стороны тратить все больше и погружаться в гибельную ситуацию все глубже, — а нажал на спусковой крючок сербский националист, которому выпал шанс.»
«Война грамотных» - о роли искусства после первой мировой:
«Когда люди осознали урон, нанесенный Первой мировой, о ней стали говорить, как о «войне с целью положить конец войнам», и, когда она закончилась, мировые лидеры пытались законодательно претворить надежду в реальность, формально отрекшись от войн и основав Лигу Наций для их предотвращения в будущем. Какими бы обреченными ни казались эти попытки задним числом, в то время они были радикальным прорывом по сравнению с временами, когда война считалась славной, героической, доблестной или, говоря известными словами военного теоретика Карла фон Клаузевица, «продолжением политики другими средствами». Первая мировая война к тому же стала первой «войной грамотных». К концу 1920-х гг. возник жанр горьких воспоминаний, сделавший трагедию и бессмысленность войны общим знанием. Среди великих книг той эпохи стихи и воспоминания Зигфрида Сассуна, Роберта Грейвса и Уилфреда Оуэна, прославленная книга Э. М. Ремарка и снятый по ней популярный фильм «На Западном фронте без перемен», поэма Томаса Элиота «Полые люди», повесть Хемингуэя «Прощай, оружие!», пьеса Шерриффа «Конец пути», фильм Кинга Видора «Большой парад», фильм Жана Ренуара «Великая иллюзия» — название позаимствовано из памфлета Энджелла. Как и другие облагораживающие произведения искусства, эти истории создавали у читателей и зрителей впечатление, что они сами прошли сквозь горнило войны, заставляя публику сочувствовать страданиям других.»
5) Войны эпохи идеологий:
«В Эпоху идеологий, начавшуюся в 1917 г., курс на войну был предопределен системой фаталистических верований Контрпросвещения XIX в. Романтический воинствующий национализм подстегнул экспансионистские планы фашистской Италии, императорской Японии и нацистской Германии, которая к тому же испытала влияние расистской псевдонауки. Элиты этих стран выступали против упаднического индивидуализма и универсализма либерального Запада, руководствуясь убеждением, что судьбой им назначено править некой частью суши: Средиземноморьем, Тихоокеанским кольцом и Европейским континентом, соответственно. Вторая мировая война началась с вторжений, предпринятых диктаторами с целью исполнить свое предназначение. В то же самое время романтический военный коммунизм вдохновил на завоевания Советский Союз и Китай, которые стремились поторопить диалектический процесс свержения буржуазии и установления диктатуры пролетариата во всем мире.»
КОНСПЕКТ-ЦИТАТНИК (Часть 1/7):
https://telegra.ph/pavelmazheikabooksreview---234---konspekt-1-09-29
КОНСПЕКТ-ЦИТАТНИК (Часть 3/7):
https://telegra.ph/pavelmazheikabooksreview---234---konspekt-3-09-29
КОНСПЕКТ-ЦИТАТНИК (Часть 4/7):
https://telegra.ph/pavelmazheikabooksreview---234---konspekt-4-09-29
КОНСПЕКТ-ЦИТАТНИК (Часть 5/7):
https://telegra.ph/pavelmazheikabooksreview---234---konspekt-5-09-29
КОНСПЕКТ-ЦИТАТНИК (Часть 6/7):
https://telegra.ph/pavelmazheikabooksreview---234---konspekt-6-09-29
КОНСПЕКТ-ЦИТАТНИК (Часть 7/7):
https://telegra.ph/pavelmazheikabooksreview---234---konspekt-7-09-29
https://vk.com/pavelmazheikabooksreview
https://t.me/pavelmazheikabooksreview
=> Ссылка на основной текст моей рецензии на данную книгу <=
https://telegra.ph/pavelmazheikabooksreview---234-09-29