Волк, или Анатомия страха, часть 2

<Предыдущая часть

Среди ночи Коля внезапно открыл глаза.А МОЖЕТ, ЕМУ ПРИСНИЛОСЬ, ЧТО ОН ОТКРЫЛ ГЛАЗА?

Открыл глаза.

И почему-то сразу увидел дверь. Не книжный шкаф, хотя он был поближе, а именно притворенную дверь. Папа покрасил ее белилами, но сумрак превратил ее в черный контур. Черный контур, окаймленный волосинками света, просочившегося сквозь щели. Может, поэтому Коля и заметил прежде всего дверь. Но почему горит свет? Разве мама не спит? Разве уже утро?

Темно.

Что-то скрипнуло, и Коля от неожиданности вздрогнул. Что-то определенно скрипнуло, но что?

Дверь. С ней творится неладное. Три узких полоски света вдруг исчезли, а одна, вертикальная, слева, осталась, и она расширялась!

Опять скрипнуло.

Конечно, скрипнуло, дверь открывается, вот и скрипнуло. Но раньше… раньше она никогда не скрипела!

КТО-ТО ИДЕТ.

Мама?

А ЕСЛИ ТАМ ВОЛК?

Дверь открывалась, медленно, скрипуче, но — открывалась! Коле стало жутко, он с головой закрылся одеялом и затаил дыхание.

Все, больше не скрипит.

И тут его за ногу схватил… ВОЛК! Да, это ВОЛК, это у ВОЛКА такие холодные и мохнатые лапы, это он схватил ногу, а кто же еще, открывается пасть, зубы, острые зубы касаются кожи, нет, нет, он меня съест, МАМА!!!

Коля отдернул ногу и закричал.

— Что с тобой, Коленька, проснись, что ты?

Испуганный мамин голос. Мамин. Пришла мама, а не ВОЛК. Коля осторожно выглянул из-под одеяла.

Вспыхнул свет.

Мама, над ним склонилась мама.

— МАМ!

Он приник к ней, вжался в нее, и она гладила его дрожащее тельце.

— Ну все, все, не бойся, я здесь, тебе просто приснился худой сон…

— Мам, ВОЛК… — он не мог говорить.

— Что Волк?

— ВОЛК… Он схватил меня… — здесь, — Коля выпростал из-под одеяла правую ножку.

— Что ты, нет никакого Во…

Она запнулась.

Колину щиколотку рассекали две ярко-красные царапины. Совсем свежие и глубокие, чуть ли не до крови.

— Где это ты?

— Это Волк, мам, ВОЛК!

— Волк тебе только приснился, ты, наверно, оцарапался об угол спинки кровати, вон она какая острая. Испугался во сне, дернул ногой и оцарапал. Я отцу давно говорю, чтоб заделал все острые углы…

НО ВЕДЬ ЦАРАПИН ДВЕ. НЕУЖЕЛИ ОН ПОЦАРАПАЛСЯ ДВАЖДЫ ОБ ОДНО И ТО ЖЕ МЕСТО?

Лина испуганно прогнала возникшую было мысль.

А ВДРУГ И ПРАВДА ВОЛК?

— Надо помазать, я зеленку принесу…

Она осторожно отстранила Колю и встала. Он схватил ее за руку.

— Ну что ты, что ты, успокойся, пожалуйста…

— Мам… я боюсь.

— Нечего бояться, свет горит и совсем не страшно, правда? А ночь за окно убежала, она Коленьку не тронет… Посиди, я сейчас.

Пока она уходила, Коля сидел смирно и лишь тихонько подвывал от страха.

Царапины помазали, Коля вроде бы успокоился, но спать в своей комнате отказался наотрез. Лине пришлось взять его к себе в кровать. Коля крепко сжал в кулачке ее палец и притих.

ТИКИ-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ… Надоедливый будильник. Мешает спать. Время, не торопясь, струится в темноте, крутит его колесики-пружинки. Время, тебя нельзя остановить, ты прыгаешь с секунды на секунду, шагаешь через минуты, переползаешь часы, монотонно отмечая дни и ночи. Будильник ловит тебя, миллионы будильников, и — ТИКИ-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ...

Коля уснул. Осторожно, боясь его потревожить, Лина высвободила палец и повернулась на бок: затекла спина. ТИКИ-ТАКИ. Хорошо еще, что завтра суббота, на работу не надо, можно поспать подольше. ТИКИ-ТАКИ. Поспишь тут со всеми этими кошмарами. ТИКИ-ТАКИ. А глаза закрываются… ТИКИ-ТАКИ… закрываются… прочь, страхи… ТИКИ-ТАКИ… ой, как хочется спать!.. закрываются глаза, веки тяжелые… ТИКИ-ТА… голос будильника уплывает куда-то далеко-далеко… уплывает… закрываются…

Спальня исчезла.

Это другая комната, темная жуткая комната. В ней кто-то есть. Лина видит черный силуэт и никак не может понять, кто это. Тень не замечает Лину, тень поворачивается — в руках у нее красный альбом для фотографий. Тот самый, который нашел Коля. Непонятно, почему альбом виден так отчетливо, ярко-красное пятно на фоне безмолвной Тени.

Альбом стал приближаться.

Нет, тень неподвижна, это Лина приближается. Будто в кино, когда камера наезжает и дает крупный план. Перед глазами только альбом, огромный красный альбом, он занял все поле зрения. Вот обложка переворачивается — и Лина видит в центре первой страницы фотографию. «МАМА, ПАПА, ЛИНА И ТОЛИК. 1970 ГОД». Какая большая фотография.

Из ниоткуда возникли руки, две руки в черных перчатках. Руки аккуратно поддели фотографию, уголки ее выскользнули из прорезей. Потом одна рука исчезла, а когда вновь появилась, в ней был уже какой-то блестящий предмет.

Ножницы!

Несколько мгновений рука поигрывала ими, пощелкивая и примериваясь, как в парикмахерской, и вдруг сверкающая острая сталь вонзилась в фотографию. Отвратительный звук, Лина слышала его, слышала!.. Р-Р-А-З — и отрезанная мамина голова упала на страницу.

Лина вскрикнула.

Бедная мама, ведь она давно умерла, умерла с горя, десять лет напрасно прождав, что Толик вернется. А Толик пропал, его так и не видел никто после 13 сентября. В тот день ему было ровно ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. Четыре, четное число. Знак смерти. Бедная мама.

Отрезанная мамина голова весело улыбалась.

Опять сверкнула нержавейка. Папа, милый папочка, ты сидел справа и безжалостная жадная сталь отсекла тебя от нас с Толиком, и ты упал в альбом к маминой голове, такой счастливый и молодой. А ведь ты сдал после маминых похорон, сильно сдал, спился, и когда тебя с расплющенной грудной клеткой вытащили из-под грузовика, под который ты шагнул, изо рта у тебя сочилась кровь и несло перегаром, я ведь помню, это случилось почти возле нашего дома.

Теперь Толик.

Ножницы не просто отрезали его — они его искромсали, исстригли в бахрому, жесткую завивающуюся бахрому. И Лина осталась одна, смешная девчонка с веснушками на носу. Вот ножницы наставлены на горло, сейчас — Р-Р-А-З и…

Лина обмерла.

В этот момент изображение застыло. Камера вдруг отъехала назад, опять стала видна тень, это человек, какой-то человек, камера объезжает его, но он не шевелится, камера поднимается к его голове… и повязанная черным голова неожиданно оборачивается; лицо знакомое, камера приближается к нему, оно растет, чудовищное лицо.

Лина узнала его и закричала.

ЭТО БЫЛО ЕЕ ЛИЦО.

И все исчезло, провалилось куда-то. Опять уютный сумрак спальни укутывает ее, стоит на страже будильник — ТИКИ-ТАК, ТИКИ-ТАК, ТИКИ… Вот и все, Лина, а ты боялась, сон кончился.

Какой кошмарный сон.

В груди молотом колотилось сердце, губы обсохли. И приснится же! Лину всю трясло, она по-настоящему испугалась. Коля лежал рядышком и спокойно посапывал во сне. Лина выскользнула из-под одеяла. У нее мелькнула одна мысль.

Она нащупала в темноте на шкафу большой альбом. На месте. Так и должно быть, спокойно, только спокойно. Она взяла его, и тихонечко пошла на кухню. Там зажгла свет и положила альбом на стол. Это был лишь сон, худой сон, вот открой альбом и посмотри, убеждала она себя. Но… страх тугим обручем сдавил горло. Она не могла заставить себя открыть первую страницу. Она чувствовала, что этот сон… не просто сон. Здесь что-то не так.

Ну же, сказала она себе. Она коснулась ладонью красного бархата, провела по нему. Мягкий какой. Сейчас.

Она решилась.

Рывком, будто боясь обжечься, Лина перевернула обложку. И отшатнулась, зажав ладонью рот, чтобы не закричать.

Первая страница была пуста.

В эту ночь Лина больше не сомкнула глаз.

Утром 13 февраля ударил мороз. Сергею, чтобы завести свой «Урал», пришлось разогревать двигатель паяльной лампой, и в результате на делянку он приехал уже не первым.

Его обогнал Пивоваров, плотный пожилой мужик, всю жизнь на лесовозах откатался. Глядя, как Костя-погрузчик спросонья разминает смерзшиеся «клешни», Сергей вдруг подумал, что вот такие, как Пивоваров, раньше были кулаками, в кино показывали — прижимистый, себе на уме, лишь бы побольше кубов ухватить и, соответственно, деньгу зашибить. Недолюбливали Пивоварова в леспромхозе.

В кабине было тепло, «печка» старалась, гудела, и Сергея даже чуточку разморило. Скорей бы нагрузили этого Пивоварова. Костя-погрузчик тоже, еле шевелится, будто не сегодня надо.

Оранжевый погрузчик крякнул, неуклюже подцепил первые три хлыста, надсадно заурчал и попятился к «Уралу» Пивоварова. Во-во, темпы прямо стахановские. Сергей раздраженно отвернулся и стал разглядывать лес.

Как ведь испоганили ельник… Деревья, казалось, отступили перед варварством делянки, сбились в кучки, жались униженно друг к дружке. Это были старые хмурые ели, с высохшими ветвями и чудом сохранившейся верхушкой, перемежающиеся с грустными соснами. Они не хотели умирать под траурный визг бензопилы, они хотели тишины и покоя. Какой там покой… Не станет вас скоро, милые. Останутся опилки и пни, да обломанные сучья, вон их сколько кругом, как кочки под вчерашним снежком. Повалят и тебя, кособокая сосенка, и тебя, елка с обломанной верхушкой, и тебя, ива, непонятно как здесь очутившаяся и вон какая вымахавшая!..

Кстати, летом поеду на сенокос к родителям, надо бы корья ивового надрать, там ведь у них не как тут, лес нетронутый. Потом на это корье можно будет телевизор цветной купить, в этом году, говорят, так сделали. Сколько на него надо, тонны две? Вот с батей и сделаем, он у меня еще крепкий, подсобит.

Цветной телек был мечтой Сергея, он бредил им с самого Колькиного рождения… Ой… сегодня же тринадцатое?.. тринадцатое… а Колька родился тринадцатого октября. Ему сегодня, значится, исполнилось ровно ЧЕТЫРЕ ГОДА И ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. Большой совсем. А летом в деревню к бабке с дедком возьмем, отопьется молочком-то парным, вытянется. Вот отпуск мне дадут — и поедем. Надо заявление написать, чтоб в график включили. На июль. А сейчас посмотрим, на какое лучше.

Сергей открыл бардачок и нашарил под тряпкой бумажник. Вытащил, раскрыл. «Где же тут календарик-то бывал? Так… права… путевка… техпаспорт… ага, а это что?» Нет, это тоже был не календарик.

Двумя пальцами он вытянул из кармашка маленькую, с игральную карту, фотографию. Белой стороной вверх. В уголке девические завитушки: «СЕРЕЖЕ ОТ ЛИНЫ. Май, 1985 г.» Сергей улыбнулся. Можно не переворачивать, он знал, что увидит на той стороне. Он таскал эту карточку с собой всюду, на счастье. Лина здесь такая, какая была в тот день, когда они познакомились, в серой водолазке. Он повел ее в кино, но до фильма еще оставалась уйма времени, поблизости оказалось фотоателье, и он попросил ее сфотографироваться, на память, для него. Она смеялась и отнекивалась («в водолазке, да ты с ума сошел»), но он уговорил, он умел уговаривать.

Сергей, улыбаясь, перевернул фотографию.

Это была НЕ ТА фотография!

Любительский, чуть смазанный черно-белый снимок. На грязном, плохо пропечатавшемся снегу стоит ВОЛК. Опущенная голова, свалявшаяся шерсть, хвост обрубком. Не красавец, да и фотография нерезкая. Только вот глаза вышли четко — крохотные злые точки. Будто черной тушью поставлены.

ВОЛК.

Вдруг стало не хватать воздуха, голова слегка закружилась. Сергей медленно опустил боковое стекло, подставил лицо морозному ветру, ворвавшемуся в кабину. В мозгу вроде бы что-то прояснилось. Сергей опять взглянул на фотографию… и сердце суматошно подпрыгнуло к самому горлу.

Чуть склоненная на бок голова. Пушистые пепельные волосы. Простодушно-добрая улыбка. ЛИНА.

А ГДЕ ЖЕ ВОЛК?

Сергей устало закрыл глаза. Веки дрожали, и он помассировал их большим и указательным пальцами. Переутомился, подумал он. Переработал. Ерунда какая-то мерещится. Открыл глаза.

ВОЛК!

Сергей быстро зажмурился и снова открыл глаза.

Лина.

«Лин, не исчезай, ну пожалуйста, не надо, Лин!» Внезапно прямо у него на глазах (может, он немного повернул снимок?) Линина беззащитная улыбка растворилась в свалявшейся шерсти. И — грязный сапог, плохо пропечатавшийся снег, смазанный зверь на этом снегу. Как в детском переливном календарике с «Ну, погоди!»: смотришь — Заяц, а чуть повернул — Волк.

«ЛИНА!!!»

Беззвучный вопль взорвался в мозгу. По спине пробежал холодок. Будто боясь фотографии, Сергей быстро всунул ее обратно в кожаный кармашек, захлопнул бумажник и сунул его в бардачок, под тряпку. Даже прижал ладонью тряпку, словно он мог вылезти. Потом закрыл бардачок и перевел дух.

Идиотизм какой-то. Ощущение, будто тебя одурачили.

«МНЕ ТОЛЬКО ПОКАЗАЛОСЬ».

Сергей распахнул дверцу, выпрыгнул из кабины. Ноги по колено увязли в свежем сугробе. Сергей подчерпнул пригоршню искрящегося снега, положил к разгоряченному лбу. «МНЕ ТОЛЬКО ПОКАЗАЛОСЬ». Холод ледяным языком лизнул кожу, и сразу будто шубу сбросили — мороз проник под одежду, обжег тело. Сергей отбросил слипшийся, подтаявший снег, вытер лоб рукавом зеленой зимней спецовки и залез обратно в кабину.

«МНЕ ТОЛЬКО ПОКАЗАЛОСЬ».

Он вдруг почувствовал, что замерз и что его бьет озноб.

— Я плоснулся!

Появление на кухне Коли вывело Лину из оцепенения. Она сидела на табуретке возле окна и все еще не могла прийти в себя.

— Мам, я кушать хочу!

Сорванец, сам встал и оделся, пусть рубашка не на ту пуговицу застегнута — зато без посторонней помощи. Сколько же сейчас времени? Лина взглянула на будильник (у них было два будильника — в спальне и здесь, на кухне, на холодильнике). Боже, уже девять! Надо что-нибудь приготовить на завтрак.

— Иди умойся пока.

Лина встала и подошла к столу. Альбом все еще лежал тут, раскрытый альбом без фотографии на первой странице. Значит, не приснилось, подумала Лина. Странно, но мысль эта не вызвала у нее никаких эмоций. За бессонные часы, проведенные на кухне, тревога успела выветриться. Лина захлопнула альбом, взяла его на руки, как малого ребенка, отнесла в спальню, бережно убрала на шкаф. Потом накинула халат и вернулась на кухню. Коля уже чинно сидел за столом и грыз корочку хлеба, оставшуюся с ужина.

— Яичницу будешь?

— Не-а.

— А просто яичко отварить? В мешочек?

— Буду.

Потом они завтракали, вернее, завтракал один Коля, уминал яйцо с хлебом и солью за обе щеки и припивал чаем, а Лина только наблюдала, как он ест: у нее совершенно не было аппетита.

— Ну, наелся?

— Угу.

— А что сказать надо маме?

— Спасибо.

— На здоровье, беги играй. Я уберу со стола.

Коля ушел. Лина собрала в ладонь скорлупу, открыла створку под раковиной-мойкой, где стояло пластмассовое, некогда белое ведро для мусора. Ведро было полнехонько, вчера забыла вынести. Она стряхнула скорлупу с ладони на горку очистков и уже хотела было закрыть створку, как вдруг ее что-то остановило. Сначала она не поняла, что именно. Что-то странное было в этой горке очистков. Потом она увидела необычные белые полоски, выглядывавшие кое-где из-под картофельной кожуры.

Лина отчего-то разволновалась; сердце забилось как дикий зверек, угодивший в ловушку; в висках застучали упругие молоточки. Кажется, она знала, что это за полоски. Она наклонилась поближе, чтобы рассмотреть наверняка.

Теперь она четко видела, что это… да, это обрезки фотобумаги. Вчера их там не было.

— Колюша, — позвала она. Голос ей изменил, сорвался.

— А! — донеслось из его комнаты.

— Сынок, ты не трогал больше альбом?

— Класный, с калтинками?

— Да, красный, который я у тебя вчера отобрала?

— Не, не тлогал.

Конечно, не трогал, подумала Лина, ведь он послушный мальчик, раз сказано «нельзя», так нельзя. Тем более, что ножницы Лина от него убирала.

Но обрезки? Вон они, вылезают из-под очисток. А вчера их там не было. Их вообще не могло там оказаться, ведь Лина тоже не стригла фотографии.

НЕТ, СТРИГЛА. ВО СНЕ.

Но ведь этого не может быть!

МОЖЕТ, сказал в мозгу тоненький хитрый голосок. ВСПОМНИ, КАК ТЫ ХОДИЛА ВО СНЕ СРАЗУ ПОСЛЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ ТОЛИКА. ВСПОМНИ, КАК МАМА, ПОСТАРЕВШАЯ МАМА ПОДОШЛА К ТЕБЕ УТРОМ И ЗАПРИЧИТАЛА: «ГОСПОДИ, ЧТО ЖЕ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ?! ДОЧЕНЬКА, ТЫ ЖЕ ХОДИЛА ВО СНЕ КАК ЛУНАТИК, ДОЧЕНЬКА!!!» ВСПОМНИЛА?

Да, вспомнила. Но ведь это было всего один раз. И потом, тогда она просто ходила во сне, дошла с закрытыми глазами до дверей, мама рассказывала, и вернулась в постель. И тогда ей ничего не снилось, это точно. Но… стричь во сне и одновременно видеть это во сне! Нет, не может быть.

Лине вдруг показалось, что обрезков в ведре уже больше, чем было, когда она их заметила. Будто белыми червяками выползали они из очисток. Эй, что вон там, за блестящей мятой крышечкой от молочной бутылки? Что-то шевелится, да? Вот вылезло, выглядывает… да оно не белое, оно серое, чье-то сфотографированное лицо… даже целая голова… ОТРЕЗАННАЯ МАМИНА ГОЛОВА!

Лина отдернула руку, захлопнула створку и резко выпрямилась. В глазах потемнело, она ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

Теперь она была готова поверить во все. Даже в ожившие, извивающиеся об…

З-З-ВОН-НОК.

…обрезки. Даже в то, что это звонит ВОЛК. Да, это он, он пришел за Колей! Поди прочь, серая скотина, я все равно тебе не открою…

З-З-З…

«Не открою».

— Мам, кто-то плишел! — звонко крикнул Коля.

Звонок не унимался.

Лина пошла открывать.

У нее все дрожало внутри, когда она поворачивала колесико замка. Ни «глазка», ни цепочки. Не посмотришь, кто там, за дверью.

А ЕСЛИ ТАМ ВОЛК?

Затаив дыхание, Лина приоткрыла дверь. Чуть-чуть, самую капельку.

Это был не ВОЛК. Это был сосед дядя Леня. Лина облегченно выдохнула и открыла дверь пошире.

— Здрасьте, Лина Михална. Я, это, что зашел-то… в «девятый» колбасу привезли вареную, без талонов. Жинка вот очередь заняла, за мной сынушку отправила, чтоб, значит, к ней шел. А я дай, думаю, к вам загляну, скажу — вдруг надо.

«Магазин»… «колбаса»… «без талонов»… Эти слова как ключик, будто перевели что-то в голове у Лины. К ней вернулось чувство реальности.

— Ой, Леонид Николаич, как же не надо, сейчас побегу… Спасибо, что сказал!

— Да не за что. — И сосед стал спускаться по лестнице.

Лина закрыла дверь.

Посторонние мысли разом выскочили из головы. Теперь все зависит от того, насколько быстро она соберется.

— Коленька, милый, я схожу до магазина, ты запрешься и посидишь один, ладно? — сказала она, натягивая сапожки.

Ответа не последовало. Лина захватила кошелек, надела шубу и шапку. Шапка была лисья, пушистая и красивая — подарок свекрови. Потом пошарила в сумочке, но ключа на месте не оказалось. «Ах, да, — вспомнила она, — свой я оставила в парикмахерской, на работе, в карман халата положила, а запасной… в серванте должен быть. Да зачем он мне, ведь Коля дома».

— Коля, сынок! — позвала она, оправляясь перед зеркалом.

Коля пришел.

— Ну что, посидишь?

— Посижу.

— Ты у меня умница. — Она чмокнула его в щечку, взяла сумочку, голубую сетку и перчатки. — Я скоро приду, ты посмотри пока картинки в книжках или порисуй. Запри только сначала за мной и никому не открывай. А ТО ПРИДЕТ СЕРЕНЬКИЙ ВОЛЧОК И УТАЩИТ ЗА БОЧОК.

Она сказала это не думая, автоматически. Лишь когда вышла и притворила дверь, до нее дошло. Сердце сжалось, дохнуло холодком беспокойства. Позади провернулся — щелкнул замок. Удаляющееся Колино шлепание.

Лина стояла и смотрела на закрытую дверь.

ТОГДА, В СЕМИДЕСЯТОМ, ВСЕ БЫЛО ТАК ЖЕ. ДАЖЕ ФРАЗА ТА ЖЕ. ТОЛЬКО ЗАМКА НЕ БЫЛО, ОДИН КРЮЧОК, ОН БРЯКНУЛ… НО ЧТО ТОЛКУ? ВСЕ РАВНО ВОЛК ВОШЕЛ, ЗЛЮКА ВОЛК, ОН УТАЩИЛ ТОЛИКА! ВОЛК?

— Глупости, — сказала Лина. Вслух сказала, чтоб было убедительнее. Беспокойство не проходило.

НЕУЖЕЛИ ТОЛИКА В САМОМ ДЕЛЕ УТАЩИЛ ВОЛК?

Официальный вердикт по этому делу был вынесен лет семь назад… да, через три года после гибели отца (вот ведь, не дождался, и мама не дождалась, бедная мама, что бы с ней было, когда б она услышала рассказ пожилого майора милиции, который беседовал с Линой). Областной угрозыск вышел на человека, которого подозревали в изнасиловании и убийстве пятилетней девочки, чье искромсанное вздувшееся тельце выловили в реке. При задержании маньяк выбросился с пятого этажа. При обыске у него в квартире обнаружили тетрадку, школьную зелененькую тетрадку в клетку, а там список. Этот ненормальный пунктуально записывал имена своих жертв, возраст и дату убийства — аккуратно, как в прописях, буковка к буковке. Даже видавшие виды розыскники содрогнулись, когда выяснили по этим записям, что он изнасиловал и убил за пятнадцать лет в разных уголках Союза восемнадцать мальчиков и девочек в возрасте от трех до двенадцати лет. Все они считались пропавшими без вести, потому что никак не могли найти трупы — только последнюю жертву нашли, которую убийца второпях (его заметил один прохожий) бросил в воду и скрылся.

Продолжение>