Виток третий. Чёрный цветок — сторона 2

Назад к оглавлению

К началу раздела: сторона 1

3:3. Николай

… «Первой умерла Любовь, из них самая милая,

Девочка-красавица, она всем нравилась,

Как же плавилась жизнь страхом в её глазах,

Пусть ей будет хорошо на небесах!» …

Николай медленно сполз по стенке вот там же в прихожей. Да, рядом с телом собственной матери, с её внутренностями, бутылкой водяры, обагрённым ножом. Напротив всё ещё орущего телевизора.

Есть грани восприятия, в которые усиленно стучалось неверие. И когда эти грани пробиты, происходящее уже попросту не волнует, потому что сознание — ну, оно отключается. Ему впадлу впрягаться в осознание фарса, абсурда, творящегося вокруг. Ему побоку на душевные муки, терзания — им тут не место, их попросту нет.

Воспринимать всё происходящее буквально?

Так Аннет ему прямым текстом сказала: «Твой поезд слетел с рельс, ты мёртв». Ну, она не это ему сказала, но он же не идиот. Он просто в загробном мире. Это вот так ему трактовать?

И мать, выпустившая себе кишки — это что, выходит, предупреждение и отпущение его грехов?

Естественно, он не верил, что реальная мама была бы в принципе способна на такой шаг. Ровно так же, как и что она вообще бы… Ну… Решилась переспать с ним. Более того, единственное адекватное объяснение происходящему — сначала она сломалась, его накрыло жалостью, сочувствием — да, разумеется он чувствовал себя виноватым перед ней за многое, очень многое. И ему было невыносимо смотреть на её слёзы, на то, как она корчилась даже не в силах курить. И он просто хотел её обнять, успокоить, утешить. Он ничего не пытался. Просто, чтоб у неё всё хорошо было. И, так выходит, что вот это всё — вот это, в кресле — это результат его любви? Что мать его сломалась, опустилась до того, что переспала с сыном, её выломало от злости, жалости, презрения к себе — и … вот так?

Николай закрыл лицо руками и простонал.

Единственное рациональное объяснение, к которому он смог прийти, само по себе звучало каким-то трешом.

… Он даже не вырубил ящик, просто поднялся и побрёл во двор. Там — столик, стулья, как они с матерью их оставили. Блюдце-пепельница, открытая полупустая пачка красных «Прилук».

Коля уже не знал, что и думать.

На кухне валялся труп матери. Сам парень чёрти где и без связи с внешним миром. Происходящее с одной стороны слишком реально, чтобы являться обычным сном — и слишком неправильное, чтоб хотя бы пытаться сходить за правду.

Да дерьмо, он даже не знает, была ли и правда авария! И вообще, что было, а чего не было. Если ничего нет, Аннет действительно звонила ему?

Ладно. Что он точно понимал — так это лежавшие перед ним сигареты. И что от них будет горько, смолы ударят в горло. И будет больно, а боль он хотя бы поймёт.

Коля извлёк сигарету, поднёс её к губам, взял зажигалку.

— Брось ты, умрёшь молодым.

… Нет, способность к удивлению у него не пропала.

В одной чёрной ночнушке, босая, с прямыми тёмно-грязными волосами чуть ниже плеч на стул рядом упала девушка. Свободно откинулась на спинку, перекинула ногу через колено, покачивалась. Откинула прядь с лица, кивнула и улыбнулась.

Из странных деталей внешности — разве что грубый цвет лица, следы удушья на шее.

— Да, — махнула рукой, — может быть, я мертвяк. Может, нет. Вот ты — точно нет. Ты пустой трёп из звонилок-то здесь не слушай. Они работают только, когда хотят тебе что-то сказать. Чаще всего — нехорошее. А ещё меня Тиной звать, как болотная. Ты?

— Ты можешь считывать мысли?

— Только очень яркие, — пожала плечами. — Давай так, — села ровно, сложила локти на стол, подбородок — на сцепленные ладони. — Ты не ощущаешь себя в полном дерьме только потому, что в принципе не знаешь, что ощущать. Угадала?

Николай только пожал плечами. И правда, почему б этому утру не стать ещё более стрёмным? Сначала труп матери, теперь неживая-немёртвая девушка, как с постеров каких-то японских хорроров. И всё в тишине да при дневном свете.

— Я тебя на вокзале видел, — он всё-таки вспомнил. — Вот ты как раз в телефон втыкала.

— Да, было дело, — та улыбнулась. — Не ожидала. Память к деталям!

Если забить на неестественно-мертвенный цвет лица — и правда, как от повешанья или очень затяжного удушья, Тина и не казалась-то грозной. Вполне искренняя улыбка, даже по-своему тёплый взгляд. Не веяло от неё враждебностью. Но хотелось ли верить?

Хотелось курить. Коля снова покосился на пачку.

— Да ну тебя, — поморщилась девушка. Протянула поллитра «Пепси», которое, видимо, всё это время стояло просто незамеченным на столе. — Не боись. Оно не более эфемерное, чем любые другие снэки.

В подтверждение собственных слов потянулась за ровно такой же второй бутылочкой, отхлебнула.

Коля вздохнул — и всё-таки влил в себя жидкость. Опробовал прохладную пенистую влагу языком. И правда, «Пепси» и «Пепси». Холодненькое, сладковатое. Даже бодрило.

Тина опять улыбнулась. Хоть что-то… Ну, по-человечески понимаемое-приятное в этом сюре.

— За встречу? — подняла свою бутылку.

— За встречу, — хмыкнул. Так чокнулись.

Молча распили, не пряча друг от друга глаза.

Да, «Пепси» — ну, по крайней мере на вкус ощущалась вполне настоящей. Хотя что вообще вокруг настоящее, а что нет?

— Давно ты вообще здесь? — спросил Коля, отставив бутылку.

Новая знакомая сделала ещё глоток, отёрла губы тыльной стороной ладони.

— Да как сказать, — опять покачивалась на стуле, смотрела в небо. — Сколько-то. Время… — задумалась, — веди ему счёт, в общем. Ну, если есть, на чём. Я в телефоне вот заметки и делаю, но они мешаются и теряются, не помогает. Скажем так, — она опять потянулась к бутылке, отхлебнула-отставила, — достаточно, чтобы освоиться. Мы с подругой сюда приехали.

— А сюда можно вдвоём?

— Да, походу, по-разному можно, — Тина пожала плечами. — Я, так-то, очень мало знаю Околицу.

— Ну, — усмехнулся парень, — явно больше меня. Я и названия этого места не знал.

…Ладно, происходящее — всё ещё на грани фарса, но обретало хоть какие-то рамки. Если просто-напросто допустить, что Николай по злой или весёлой воле реальности по-настоящему умер, и теперь его душа пребывает в этаком лимбе, где может твориться абсолютно-любая дичь…

— То ты не прав, — Тина щёлкнула пальцами, опять села, подавшись к знакомому. — Я уже сказала тебе: ты не мертвяк. Мертвяка бы я сразу почувствовала. У них… — замялась, — мыслей как бы нет. Ну, есть остаточные фиксации. Или очень сильная воля. Как у меня, — показала язык, оттянула веко. Рожу скорчила.

— А ты скромная, — снова смех.

— А ты прикольный, — тряхнула прядями.

… Теперь повисло молчание. Телевизор на кухне заткнулся как-то сам по себе. Вообще никаких звуков в округе. Ни случайных разговоров с улицы, ни лая собак, ни гула машин — кстати, да, Николай вот попытался вспомнить, и — действительно, ещё одна деталь: вроде обычный пригород, в котором ожидаешь встретить вообще хоть какой-то транспорт, а из такого — вот только остановка автобусная, там ещё алкаш какой-то сидел. Но, так — да, никаких машин.

И можно ли верить Тине, что он — не умер? Если так, то что вообще происходит?

Парень сделал ещё глоток «Пепси», повертел-осмотрел бутылку, пытаясь найти хотя бы дату изготовления — и, опять-таки, ничего подобного не нашёл. Просто синяя этикетка с тайтлом и лого, даже в состав вчитаться не получилось.

— Почему ты пришла ко мне?

Девушка улыбнулась, кивнула, вроде бы с пониманием.

— Вот теперь — к делу. Если доходчиво — чтоб ты не поехал. Ну… — замялась, — да не, ты ж не тупой вроде. Мне нужно ещё объяснять?

Николай хмыкнул, почесал затылок. Руки чесались всё-таки взять сигарету — и Тина закатила глаза, шумно выдохнула. Щёлкнула пальцами — и пачка «Прилук» вместе с зажигалкой… А, нет, её тут и не было.

— Легче? — улыбнулась ему.

— Ты проекция моей рациональности?

Та хохотнула, головой повела.

— В такое дерьмо не впрягалась, но нравится. Понимаешь. Плюс-минус, — повертела ладонью. — Типа, — поднялась, встала, опираясь на спинку стула, — у тебя были все шансы тронуться, не будь у тебя хоть какого-то понимания происходящего. Ты вроде нормальный. Вообще с трудом догоняю, за что тебя в это место забросило. Вот скажи мне, — опять щелчок. — Какое твоё желание? Не рефлексируй сильно, поверхностно.

Николай поджал губы, сам откинулся на спинку сиденья, покачивался на нём.

Так-то Тина хороший вопрос задала. Не то, чтобы он был в настроении думать о чём-то подобном прямо сейчас, вместо — предпочёл бы вообще получше понять место, куда, как выразилась то ли мёртвая, то ли неочень живая знакомая, его «забросило»… Но, раз Тина спросила, наверное, это важно.

— Не знаю, — признался, пожал плечами. — Не уверен, что у меня есть желания. Есть… — теперь сам замялся, подбирая слова, — определённый… Набор ощущений, что ли. Я вот очень хотел помочь маме. Мне было дико совестно, что я её, ну, бросил по сути. Именно в тот момент, когда моя поддержка была для неё важна.

Тина, кстати, не улыбалась. Вся наигранность вдруг пропала, и теперь она пристально смотрела на перемены в лице Николая, изучала его, именно что прислушивалась — и в итоге просто кивнула.

— Могу тебя утешить, — потом ответила, — помочь маме — да, это точно не твоё прям уж очень сильное желание. Ну, как, такое, что лежит на поверхности — но не движет тобой. Иначе мы бы уже не общались.

— Вот как, — опять глоток. Блин, сладкая вода-то крутая. Он так-то любил газировку. И, да, «Пепси» особенно. Это Тина очень круто придумала… Стоп, она, что, бутылки из воздуха создала? Впрочем, и так слишком много странного — а это, хотя бы, неплохо.

Немёртвая всё ещё молчала, склонила голову набок. Всем видом давала понять, что ждала более вразумительного ответа. Или хоть каких-то озвученных выводов со стороны парня.

А мог ли он ей вообще доверять?..

«Нет-нет-нет, только не сейчас, — лоб прошибло испариной. Затряслись руки. Взгляд быстро заметался».

Вот девушка в чёрной блузе. Руки вместе сложила, косилась на парня. Следы от удушья на шее, сама кожа на лице грубая, явно не как у живых. Вот две бутылки с напитками. Вот дальше ворота к нему домой. Ну, в его случае — ворота на светлую пыльную улицу. Вот открытое окно, на подоконнике — молчащее радио, виден угол самого по себе потухшего телевизора. Тело матери там, в кресле. Сейчас-то его он не видел, хуже — он знал, что оно-то всё ещё там.

«Авария, «Чайка» сошла с рельс».

«Ну ты и ба-а-а-ака!».

«Да срань здесь с Сетью какая-то».

«Проекция рациональности».

«Когда выбора нет, не первый ты, не последний ты».

Коля схватился за голову, весь дрожал.

— Колёса… — только и выдавил — и Тина метнулась в дом.

Он не видел взгляда этой новой знакомой, просто сидел, вперившись взглядом в зелёную поверхность стола. Но очень хотелось верить, что у той девушки хоть на миг во взгляде прорезалось беспокойство.

***

Тина опустилась к парню, вложила ему в ладонь целую, при нём же извлечённую из принесенной пачки таблетку, в другую руку всунула стакан воды. Помогла закинуться, выпить. Встала за ним, опустила руки на плечи.

— Ты не рассыпался, — тихо вещала, — всё… В рамках допустимого. Ты полностью в здравом уме. Поехал мир, а не ты. Ты адекватный, у тебя всё в порядке. Я здесь, чтоб помочь тебе не свихнуться. Я не прошу тебя доверять мне, твои выборы — это только твои решения.

… Его отпускало. Её низкий голос и правда звучал успокаивающе. Надёжно. За него хотелось цепляться. Хотелось верить. Не отпускать. Как та самая ниточка, спасательный круг, за который хватаешься, чтоб вынырнуть из нахлынувшей волны кислоты.

Николай выдохнул, поднял руку — и Тина отстранилась, опять села на стул рядом с ним.

— Лучше? — да, вот теперь она звучала обеспокоенной.

— Да, — тот кивнул слабо, выдохнул, головой мотнул. — Только в реале колёса так не работают. Ну, по крайней мере мои. Не тот эффект, не так быстро. Панечка просто накрывает, а потом отходит, сама. За дозой нужно просто следить.

Девушка цокнула языком.

— Ну, в реале бы к тебе и немёртвая не явилась, чтоб объяснить творящуюся вокруг крипоту.

— Уела, — хмыкнул. — Так что тебе нужно?

Та пожала плечами.

— Ну, помочь ты мне вряд ли поможешь, скорее только путаться будешь. Считай это актом доброй воли. Ты какой угодно, но точно не просранный. Может, даже, сможешь уехать отсюда.

— А причём здесь желания?

— Ты, — Тина повела указательным пальцем. — если докопаешься, мне о них не рассказывай. Я-то знаю, что это я. Но если вдруг я тебе скажу что-то такое, о чём ты мне точно не говорил, и что можешь знать только ты — вот тогда стремайся. Околица жрёт желания, очень лихо их извращает. Ну, маму свою ты видел. Так что пока — просто для себя вот подумай, чего ты хочешь — и действуй по ситуации. Лады? — протянула ладонь.

— Лады, — Николай пожал руку.

Потом Тина поднялась, пошла к воротам на улицу.

— Ты куда? — окликнул её парень, тут же двинул за ней.

— По делам, — через плечо бросила. — Ты… Можешь пойти со мной, но если скажу сдрыснуть — текай дальше, чем видишь. Усёк?

И эти слова она произнесла ни разу не дружелюбно. Зато очень доходчиво.

Да и был ли у него ещё выбор?

3:4. Лиза

На небе так много самых разных неизвестных мне звёзд!

Так часто смотрю на них — и боюсь среди них потеряться.

Знаете, наверное, я уже, всё-таки, потерялась.

Или заблудилась в густом и хмуром лесу.

Я взялась вести эти записи, чтобы сохранить свою память, вернуть для себя счёт дней, проведённых здесь: как на своём маяке, так и в Околице.

И я не знаю, какой сейчас день, какое время. Ну, как — время-то знаю: сейчас опять ночь. А вот день… Даже не удивлюсь, если вот эта моя запись как-нибудь потеряется, так же как я — и эти пропащие сутки.

Сегодня я много лежала, смотрела в пустой потолок. Думала над новой прочтённой книгой. Там много теории о разной литературе. На очереди — разбор фентези и магического реализма, обещает быть интригующим.

Но я вот о чём ещё думала.

Больше всего я люблю такие истории, в которых есть так называемый нелинейный сюжет. Это когда события — они раскиданы как детали мозайки, в одному только автору или авторке известном порядке, а читателям — на них смотреть, и только потом собирать.

Например, когда вроде бы всё развивается последовательно — а потом нас выбрасывает куда-то в события значительно раньше. И делается так не раз, и не два, а систематически. Я очень люблю такое. Если когда-нибудь всё-таки решусь написать свою книгу, то сделаю именно так.

И моя книга будет про что угодно, но явно не про Околицу: в Околице я и так, мне незачем что-то придумывать.

Ведь, когда пишешь — самое классное — это возможность выдумать что-то, чего попросту нет — и сделать это так, чтоб моему рассказу поверили!

Эти записи не о том.

Эти записи обо мне.

Я ещё вот, что вспомнила. Когда только приехала в этого город — я ведь здесь была не сама. Мы с подругой сюда приехали — а потом разошлись как-то. Больше не виделись. Плохо, очень плохо всё помню. Уже не помню, как и почему именно — но нам пришлось разойтись. Где она сейчас, как у неё дела — мы живём в разных концах города. Она вроде даже где-то работает.

Околица ведь и большая и маленькая — и это вполне нормально, что мы не пересекаемся. Грустно, конечно, но так тоже бывает. Случается.

Но я бы хотела с ней встретиться. Только она ненавидит кафе, парки и старые дома. А где ещё гулять-то, если не там?

Интересно, она обо мне вспоминает?

Я вот о ней тоже до этой записи не вспоминала. И не знаю, вспомню ли про неё потом. Да и нужно ли?

Не знаю… Сердце отчего-то стучит так волнительно. Есть, есть ощущение, что очень скоро со мной случится что-то очень хорошее. Очень большое, очень приятное. Такое классное предвкушение!

Я пока пойду на балкон, покурю свежим воздухом, послушаю музыку моря и песни ветра.

Ой, да. Я же делаю паузу. Тут есть милые звёздочки — и это на печатной машинке! Наверное, это старый и устоявшийся символ. Поставлю-ка их сюда.

***

Пока была на балконе, решила, почему б не залезть на самую крышу. Благо, здесь, если обойти, пристроена лестница. Забралась туда, посидела.

Околица отсюда как на ладони. Вижу её дома, огни в окнах. Обесточена она, говорят. А, выходит, наоборот. Свет горит во всех, во всех окнах. Жёлтый такой, нет, желтушный.

А ещё отель местный отсюда увидела. Ну, тот, в который всё время кто-то въезжает — и некоторые уезжают.

Вспомнилось вдруг, как сама ночевала там.

Мы с той подругой как раз решили остановиться. Милая бабушка посоветовала нам «палаты царские» — она все номера в этом доме так называет.

Кроме нас там ещё постояльцы вписывались. Какой-то грузный мужик с золотыми часами, милая дамочка, всем своим видом напоминавшая медсестру, только без формы. Ну, знаете, мне кажется медсестёр можно вычислить, угадать по тому, как они держатся, как говорят с людьми. Вот я на неё посмотрела и точно знала: она — медсестра. Ещё семья какая-то, смешливый толстый мужчина с женой и ребёнком. Ещё какие-то люди, всех я не вспомню.

Нам выдали наши ключи, показали нашу «палату».

А номера там и правда огромные и просторные. По две-три комнаты в каждом, не меньше. И книжечка гостевая там лежала, с позолотой такая, и написано: «Наши желания».

Подруга моя не курила, отправила меня на балкон, а сама — не знаю, чем занималась. У неё с собой телефон был зачем-то: связь тут не ловится в принципе. Разве что, в игры играть, или — как я, писать что-то. Может, фотографировать. Но я не люблю фотографии, я люблю живые картины. Только рисовать их совсем не умею. Иногда жалею, что я не художница.

Я не помню, когда это было. Ну, как — могу только догадываться, что совсем давно как-то. Или недавно. Ну, точно до моего переезда на этот маяк.

Мы как-то провели остальной день.

Таскались по переулкам и узким улочкам, да просто гуляли. Клоун тогда людей ещё рядом с заводом вокруг себя собирал, пытался смешить их шариками с улыбками, жонглировал и вертелся. Детишек на руки поднимал, бросал их под самое небо — а потом ловил, подкидывал их родителям. И взрослые смеялись, и дети смеялись, а сам он — не улыбался. Вообще, самое забавное в его представлении было — что он всё вытворял с абсолютно-отсутствующим лицом. Ну, как, будто всё по-серьёзному, без каких-либо шуток — и так мило. На столб залазил, на проводах подтягивался, по ним как по канатам ходил, попробовал повисеть и весело трепыхался. Это особенно всех забавляло.

Мы тоже с подругой смотрели на него, и тоже смеялись. Ну, я точно смеялась.

Потом гуляли на детской площадке. Там качели такие! Сами по себе раскачивались, будто бы нас подзывали — и крутились как ясное солнышко. Главное — держаться покрепче — и всё тогда хорошо.

Потом ещё что-то было, да многое было. Мороженное, помню, я уронила, а подруга своё к себе к носу приплюснула, придолбалнную ворону изображала и каркала на меня: дурашливая!

Где-то к вечеру к отелю вернулись.

И, наверное, я опять покурю. Я в целом помню события там — и не, чтобы уж очень хотелось вспоминать всё в деталях — но вдруг кто-нибудь, кто найдёт эти записи, тоже подумает остановиться там?

А нельзя так делать. Не надо. Не надо там останавливаться.

Сейчас вернусь. Я сегодня целую пачку смогла настрелять, и поэтому мне хорошо. Рассыплю ещё звёздочек по этому поводу.

***

Так вот, я хотела рассказать про отель.

Мы с подругой пытались уснуть. Ну как, она уже спать укладывалась — а меня на балкон отправила, чтоб я покурила. Эх, тогда у меня ещё свои запасы сигарет были, это теперь я их стабильно стреляю. Грустно. Ну, как грустно: я привыкла стрелять. Даже не у людей собираю, просто их нахожу. Иногда мне кажется, что какая-то доброжелательница их просто для меня оставляет. Может быть, даже, в моём кафе в качестве чаевых.

Я уже говорила, что с подругой мы так и не переспали? Ну, она вроде милая — но ясно дала понять, что девушки её в этом плане не привлекают, что она всё-таки очень устала, и ей — ну, просто по-человечески приятно со мной.

Это было немного грустно — но, я тоже могу её в чём-то понять. Она вроде и говорила, что ей в целом не нравится секс, почему — этого вот не вспомню. Или не расспрашивала особо.

В общем, мы просто лежали, да и уснули как-то. А она тёплой была. Всё-таки я рядом свернулась, тихонько грелась — и подруга не возражала. Она только внешне резкая и агрессивная, а так-то — очень и очень добрая!

Свет в комнате к ночи включился. Но проснулись мы не поэтому, а потому что кто-то стучал.

Стучал не к нам, в соседнюю дверь. Очень настойчиво, очень громко. Очень часто и очень злобно.

А ещё выхода на балкон больше не было. Ну как, балкон-то остался, но вместо поручней — решётки ржавые на всё окно.

Мы с подругой сидели на постели, держались за руки и слушали, как кто-то просто гремел в соседнюю дверь.

Так сильно гремел, будто хотел с петель вынести. И эхо такое гулкое и железное.

В коридоре заслышались голоса: кто-то из жильцов, да нет, думаю, весь этаж — вышли, и все недовольные.

И стук от этого только усилился. Опять же, не в нашу дверь. В соседние и напротив, никаких слов, никаких криков. Просто глухие и частые удары по металлическим поверхностям.

Это было невыносимо.

Мы крепко держались за руки, сидели на всё той же постели и всё слушали этот стук.

У меня всё-таки хватило сил встать — ну, хотя бы проверить, закрыт ли наш номер. Ключи торчали в замке — и ни ручку проверить, ни повернуть я их не решилась. Так, только совсем немного. Осторожно очень. Несмотря на оглушающий гул, я очень боялась нарушить тишину в нашей спальной. Очень боялась, что это смогут услышать.

И заглянула в дверной глазок. А там — ну, а что я ещё ожидала увидеть? Просто широкая мощная мужская спина в полосатой рубашке. Изогнутая. И чуть-чуть различила запястье руки, которой он тарабанил в дверь напротив. Ремень от часов заметила. А он всё стучал и стучал.

А ещё наша спальня была закрыта. Ну, как. В нашем номере-то целых три комнаты, а мы ночевали вместе, вот той, с балконом и как раз у входной двери.

Дверь в зал — она тоже стала какой-то серой, не деревянной, а литой металлической. И ни я, ни подруга не решались взглянуть в глазок.

Я помню остаток ночи, но положу-ка здесь звёздочек. Тот стрёмный стук — я как его вспомню — это же грохот, настоящий оглушающий грохот, поезда не гремят так, как там всё гремело — я его до сих пор иногда слышу, и мне от него очень не по себе.

Да, всё в порядке: я очень плотно закрываю вход и в домик-пристройку, и сюда, ко мне в кабинет. И ко мне никто не стучит.

Так вот, держите-ка милых звёздочек, а я — всё таки на балкон. Здесь нет решёток, только поручни и вид на спокойное море, сейчас — даже без кораблей. Пойду продышусь, нахлынуло, и что-то не хорошо.

***

Не знаю, не знаю, зачем я вспомнила настолько тревожное воспоминание. Теперь меня трясёт. Но пока курила и смотрела на море, вроде бы успокоилась, и теперь мне уже легче.

В общем, мораль здесь проста: пожалуйста, прочти эту запись до того, как решишься остановиться в этой гостинице. Я тебя уверяю: там тебе не понравится.

Я не помню, как мы до утра досидели, и что происходило остаток ночи.

Помню потом, что — ну… Нам как-то не пришло в голову сразу уехать отсюда. Ну, как не пришло. Мы пошли на край города и пытались поймать попутку — и никто не захотел останавливаться.

У меня всё ещё очень стойкое ощущение, что вот эти листы — ну, сегодняшние — потеряются в общем потоке. Что я, возможно, забуду про эту запись. Что потом её и не вспомню. Только осталось надеяться, что сами записки по крайней мере останутся в этой комнате, будут лежать вместе с прочими.

А ещё печатать — это очень так успокаивает! Знаете, этот бой, этот шум, когда твои пальцы — это клавиши, и мои мысли тут же проявляются на листе. Вот, да — печатать — это проявлять свои мысли на лист бумаги перед тобой. Это не просто «чувствовать слово рукой», как говорили некоторые в пользу «живого письма», это мгновенно проецировать свои мысли-импульсы на зримый носитель — и видеть, как они оживают, становятся чем-то реальным и осязаемым. Да, господи, листы можно взять и потрогать. Ощутить вот эти самые напечатанные слова. Себя ощутить в них, свой слепок!

Да, спасибо большое, милое старое радио, что подсказало мне такую крутую идею. Не знаю, догадалась ли я об этом сама.

И так легко на душе сейчас, так уютно.

Я уже вроде бы говорила: я же сейчас в предвкушении. Возможно, я себя просто накручиваю — но есть ощущение, что в Околице скоро опять будут люди. Настоящие люди, не местные, не ещё кто-то, а такие, с которыми я смогу подружиться. Хотя бы с одним из них. Даже не так: если можно. пусть это будет одна из них.

Да, пусть это будет одна. Больше мне и не нужно.

Я совсем ничего о тебе не знаю, но осторожно рискну понадеяться, что пишу это всё для тебя. И что мы обязательно встретимся и подружимся. И что ты любишь кафе и парки. И что у тебя, наверное, волосы крашенные. И сама по себе ты яркая.

Когда ты будешь читать всё это, надеюсь, что и эта запись тоже найдётся. Мне кажется, сегодня я написала вещи, которые тебе будет важно знать.

А ещё у меня всё-таки есть проблема с тем, чтобы закончить письмо. Я же всё-таки хочу, чтоб эти записки звучали хоть чуть-чуть поэтично, красивенько.

Поэтому — вот, давай так.

Знаешь, я пока не прощаюсь. Просто скажу: до встречи.

И очень надеюсь, что мы — друзья.

Вот тебе ещё звёздочек. Считай, что они — для тебя:

*** *** ***

Следующий раздел