Виток третий. Чёрный цветок — сторона 1
Herr FaramantНазад к оглавлению
Предыдущий раздел
3:1. Кристина
Закинув локоть под голову, голая Кристина лежала, покачивала ногой и курила, наблюдала отсутствующим взглядом, как тонкая струйка дыма тянулась к покатому потолку — и этой женщине в кои-веки было не просто хорошо, а прекрасно.
Лиза лежала рядом на животе, обнимала подушку, всё ещё мирно дремала, что-то напевала себе под нос там, во сне.
Рюкзак — кстати, всё ещё неразобранный — валялся у книжной полки, рядом на стуле со скинутой же одеждой.
Наклонный ниспадающий потолок, чуть покорёженный застеклённый шкаф-стенка с кучей самых разных книг, маленький круглый столик да две табуретки вокруг — хорошее, хорошее место, чтобы проснуться, признать: иногда жизнь может быть не дерьмовой. Для полного кайфа, пожалуй, не хватало соответствующей музыки, вот тот же «Пикник», или что-то подобное могли бы очень даже зайти.
Кристина напрягла плечи, потянулась, сделала длинную затяжку — и выдохнула, чуть с голосом.
Лиза потянулась, заворочалась, и старый пружинистый матрац ответил характерным поскрипыванием. Спавшая выгнула спину, вытянулась и, зевнув, повернулась на бок, только теперь медленно разлепила глаза.
— Ты знаешь? — сказала она тихо, глядя на подругу всё ещё сонным и размытым взглядом. — Я очень счастлива.
Её гостья вместо ответа затушила окурок о блюдце на прикроватной тумбочке — и потянулась к хозяйке этого дивного места.
… ленивая утренняя разморенность, особенно, когда утро — это не указанная цифра на часах, а время, когда ты проснулась в постели с влюблённой — самое лучшее начало дня.
***
Они лежали вдвоём, держались за руки — и обе курили, наблюдая, как струйки дыма сплетаются в общие спиральки, ложатся маревом к серости потолка.
— А тебе разве не нужно работать? — лениво спросила Кристина.
Лиза проморгалась и потянулась, зевнула, медленно затянулась, выпустила новое густое облако дыма.
— В этом городе работа — это возможность, а не нужда.
Её подруга прыснула, снова стряхнула пепел.
— А как же социальная ответственность? А зарплата?
Лиза махнула ладонью.
— Я сама… — договорить ей не дали. Кристина дёрнулась, схватила её за запястье.
— Что это у тебя? — взволнованная вперилась взглядом в порез. Внушающих размеров уже высохший след тянулся от указательного пальца через всю поверхность. Рваная рана, и кожа там только начинала срастаться.
Лиза не убрала руку, только мягко попыталась потянуть её на себя.
— Порезалась, — с тихой улыбкой. — Тут много острого.
«Запёкшаяся кровь на бедре, глубокий след рваной раны.
— Это что?
— Зацепилась, не переживай».
Кристина с силой сжимала запястье подруги, часто дышала.
— Не лги мне, — вперилась в неё злым взглядом. — Ты нарочно причинила себе вред.
Та поджала губы, опустила глаза. Ей не нашлось, что ответить.
В итоге гостья сдалась и разжала пальцы, снова откинулась на подушку. Потянулась за новой сигаретой, спешно щёлкнула зажигалкой. Нервная тяга и дым. И ещё, и ещё.
«Нет, нет, пожалуйста, нет! Ты слишком классная! Серьёзно? Я не верю, я не хочу, я отказываюсь верить, что ты такая же. Что ты меня очаровала только ради вот этого вот дерьма, — и много дыма, и частый стук сигареты о блюдце. — Ну хорошо же всё начиналось! Ну скажи ты хоть что-нибудь, — кричала она в своих мыслях и не смотрела на Лизу. Ну, как, только беглый взгляд кинула. А потом уже не лежала, села с ногами на пол, смотрела на старые половицы перед собой».
« — Я не нарочно…
— Ты заперлась в ванной. С лезвием.
— Я не хотела, прости… »
Кристина стиснула зубы, закрыла глаза. Горькие смолы, холод ментола. Ничего не должно повторяться.
Повела плечом, ощутив тепло от близости новой знакомой: та совсем рядом вот так же села, склонила голову.
— Я не стану просить прощения и всё могу объяснить, — произнесла Лиза тихо и больше в себя, глядя, как тлела бумага на её собственной сигарете. — Мне очень страшно, — сглотнув, продолжила, видя, что гостья всё-таки к ней прислушалась. — Ты хотела прочесть мои записи. Я покажу их тебе. Даже те, — тут хозяйка дома вместе сцепила руки, — которые сначала думала отложить, — сказала так, и сидела-застыла, широко распахнула глаза. Чуть приоткрытые губы, взгляд цеплялся за тонкие струйки дыма.
Её подруга пожала плечами.
— Не стоит, если не хочешь, — Кристина стряхнула пепел на пол, прямо перед собой. — Я могу просто уйти. Да, пожалуй, мне лучше уйти, да, — вздох и затяжка. — Если у тебя есть такие склонности, то нам просто не по пути.
«Не молчи, не молчи, пожалуйста! Ты же классная. И других шрамов у тебя нет. Ну скажи ты хоть что-нибудь!»
— У меня есть склонности, — признала Лиза. — Склонность мечтать, склонность воображать. Очаровываться. Влюбляться. Верить в лучше, — перечисляла, глядя, как сыпался пепел. — Думать, что всё не зря.
— Тогда какого чёрта ты себя режешь?
Та сцепила зубы, вся сжалась, зажмурилась. Рука с сигаретой дрожала, застыла, поднесённая к губам. Та самая ладонь. Девушка подогнула пальцы, чтобы скрыть шрам.
— Я была злая, — всё-таки решилась ответить, — не на тебя, и, тем более, не на себя. И не знала, как выпустить это чувство. Клятву дала, если хочешь. Собственной кровью. Что не позволю ни тебе, ни себе умереть.
Кристина прыснула.
— А это ещё зачем?
— Как ты думаешь, где мы находимся?
— Да зажопинск какой-то. В любом случае, за мной подруга через неделю заедет.
— А ты помнишь номер машины и как она выглядела?
— Ну, да, а что?..
Лиза повела плечом.
— Нам надо одеться, — она поднялась, встала перед подругой, протянула ей руку. — Пойдём со мной и… — тут замялась, не отвела взгляд, напротив: пристально посмотрела в глаза. — Очень прошу тебя: не убегай. Я всё тебе объясню.
***
Перспектива тащиться пешком через весь город Кристину — ну, успокоила. Да и на Лизу ей искренне хотелось надеяться. По первому впечатлению эта девушка создала ощущение пусть и не лишённой грусти, но очень яркой, живой личности, которая едва ли бы стала делать какую-то левую дичь.
Да и, откровенно говоря, прежде, чем куда-либо двигать — всё же хотелось позавтракать, а уже потом что-то думать.
Еда в домике — ну, она нашлась.
Пару пачек мивины, такая же пюреха в пакетиках, кипяток-чайник-миски — просто и незатейливо, но — подходяще для этого места.
«Хотя на будущее надо бы закупиться, — отметила гостья, ставя кипяток на заварку».
Хозяйку дома тоже как будто бы попустило. В одной лишь рубашке, достигающей полами чуть выше бёдер, та раскладывала сухпаёк по тарелкам, что-то напевала себе под нос.
Завтракали в молчании, за всё тем же маленьким столиком, то и дело друг на друга поглядывали — и как-то хорошо даже, спокойно-уютно. Да, не хватало соответствующей музыки, ну и ладно-то.
Серьёзно, всё как-то уже неплохо, а недавней ссоры как ни бывало. Да и ссоры-то?
Кристина-то почему злилась?
Просто увидела штуку, которая её сильно задела, вызвала максимально-неприятные воспоминания. Но не сама ли она бесилась, когда люди не способны держать свои психи в руках? Не это ли её так выламывало в других, когда остальные зачем-то решают, что у них есть право грузить тебя какой-то совсем уж стрёмной и личной хернёй, с которой самому тебе попросту лень справляться?
А тут её вдруг саму взяло и накрыло, ну куда такое годится? Совсем непорядок. Она нормальная, всё хорошо. А Лиза звучала уверенной, и обещала всё рассказать.
***
Собственно, так и случилось.
После завтрака хозяйка дома повела свою гостью на тот самый белый высокий маяк, что стоял чуть выше на скалистом утёсе.
Перед тем, как впустить её в свою комнату там, Лиза отступила, испустила глубокий вздох, повернулась к Кристине, тряхнула головой, откидывая мешавшиеся пряди.
— Закрой глаза, — с улыбкой сказала она.
— А это зачем? Мы же перед дверью стоим.
— Пожалуйста, — подруга взяла её за руки.
Та вздохнула, пожала плечами и выполнила просьбу. Дальше услышала щелчок замка, поворот ключей, тихий скрип.
— Осторожно, порог, — предупредила Лиза, не отпуская её ладонь.
***
… Дышать в этом помещении, мягко говоря, оказалось непросто. В нос тут же ударили пыль и затхлость, и Кристина поморщилась, тут же попятилась к выходу, чуть не упала, споткнувшись о тот самый порог.
Лиза её по-прежнему держала, помогла устоять — и почти уронила женщину в свои объятья. Воспользовавшись случаем, легонько прижала её к себе — и только потом отпустила и отступила.
— Теперь ты можешь смотреть.
… И очень сложно сказать, за что взгляд Кристины зацепился в первую очередь. Лиза ей почти не рассказывала о своей комнате, и эта женщина не строила никаких ожиданий, не держала в себе предвкушения перед встречей с обителью своей подруги (а именно такое название для данного места пришло женщине на ум, стоило ей только открыть глаза).
Ладно, перво-наперво — выход на балкон в дальнем… секторе? (у круга же нет сторон!), и оттуда, собственно, сейчас в комнату тянулись солнечные лучи. Дальше — конечно же сама форма помещения: никаких сторон и углов, именно что круглое такое пространство — и решётчатый потолок, тут же служивший ещё и полом для верхнего этажа. И здоровенный столп с вращающейся же лампой над ним.
Кристина сделала шаг — и опять едва не споткнулась, на этот раз — о плохонькую раскладушку чуть дальше входной двери. Осторожно села — и постель под ней опасно прогнулась. Ножки чуть-чуть разъехались, но всё-таки выдержали.
Прикроватный столик, там — собственно кипа пожелтевших листов, поверх — перочинный ножик. Лезвие немного выдвинуто. Тёмное, с ожидаемыми следами.
В сердце комнаты — да, низкое кресло в обивке овечьей шкуры, столик и даже на вид громоздкая и тяжёлая печатная машинка. Рядом с ней — несколько сигарет, зажигалка.
Гостья хмыкнула:
— Добавить немного сепии — и вполне себе кадр из фильма.
Лиза улыбнулась тихонько, развернула кресло, села напротив подруги.
Кристина потянулась к пачке листов.
— Тут всё?
Та молча кивнула, сперва опустила взгляд, потом и вовсе глаза закрыла.
— Я могу вслух читать? Мне так проще.
Лиза сцепила пальцы, закусила губу, вжала голову в плечи.
— Мне будет неловко… — призналась.
— Принято, — гостья махнула рукой. Потом погрузилась в молчаливое чтение.
«Меня зовут Лиза, и я не живу здесь… «
Кристина читала бегло, глаза больше охватывали общий блок текста, а сознание уже обрабатывало полученную инфу.
В записях подруги было много воды, бессвязаного и сумбура. Так можно писать по запросу личного терапевта, или в целях аутонаблюдения. Да, у девушки, ну, плюс-минус приятный, хотя и очень грузящий, путанный слог. Но эта манера мысленной речи… — тут Кристина подняла взгляд на понуренную, сидевшую перед ней, — подходила ей, что ли. Вязалась с общим вот этим вот флёром этакой возвышенно-стукнутой одинокой мечтательницы.
— Ты много куришь, — она заметила как раз, когда Лиза щёлкнула зажигалкой.
— Не меньше тебя, — её подруга показала язык, поймав Кристину на том, что та тоже потянулась за сигаретой.
— Мне как читательнице-то зачем это знать? Я про записи говорю.
Та затянулась, пожала плечами.
— Я всё описываю, что приходит на ум.
— А что с клоуном?
— Мы можем пойти посмотреть. Он смешной, правда. И грустный немного.
Женщина прыснула, выдохнула.
— Господин Здравствуйте и Тётушка Добридень, значит, — медленно протянула, спустя затяжку. — Именно Добрий день, украинский, так?
— Так. И с тётушкой ты поздоровалась, — добавила Лиза тихо, поджала губы.
Кристина не знала, что думать. Нет, Околица не внушала ощущения какого-то странного места. Ну, как. Пригороды все в той или иной мере прибитые, стрёмных людей-то и долбанутых порядков везде хватает. Да, конечно, сидя вот в этой комнате на маяке, читая записи Лизы, у приезжей закрадывалось общее чувство неправильности, беспокойства. В основном, правда, беспокойство за душевное состояние своей новой знакомой.
— Ты тут противоречишь сама себе, в курсе? Сначала говорила, что по ночам Околица обесточивается. А потом — что окна домов после сумерек «жёлтые».
Лизе опять не нашлось вразумительного ответа.
— Здесь сказано ровно то, что я знаю.
Её подруга пожала плечами, смотрела дальше.
Хмурилась: «Про подругу можно было бы и раньше сказать». Но виду не подала.
« «Больше не виделись», — значит, и — «плохо, очень плохо всё помню».».
Кивнула, заценив описания отдельных местных. Тех, что могут встретиться совсем ранним утром — и иногда поздно вечером. Понадеялась, что это всего лишь бред воспалённого воображения и метафора на обыденность.
Воспоминания про «палаты» пробрали. Очень хотелось верить, что это — просто рассказ или какой-то очередной дурной сон. В любом случае, наверное хорошо, что Лиза заставила Кристину покинуть этот отель: то-то он и самой женщине ощутился как что-то странное.
Конечно же, добралась и к тем, очень важным листам.
Сидевшая перед ней закрыла лицо руками, сгребла сигареты, выскользнула на балкон.
Кристина… Не волновалась. Разве что час от часу поглядывала на выход, где угадывалась фигура дымившей Лизы. И то, как нервно та прижимала сигарету к губам. Как то и дело вздрагивала, дёргалась. Нервничала.
Холодно осмотрела уже бурый, запёкшийся кровавый оттиск такой знакомой ладони. Вновь бегло оглядела помещение, в котором вот этой ночью хозяйка дома всё это писала. И не только писала. Всё, что переживала Лиза сегодня, выходит, до самого рассвета, восхода солнца.
« … Я не позволю погибнуть тебе».
Кристина отложила последний лист, откинулась к стене, потянулась.
Единственное, что она понимала точно — её пригрузли. Записи не только ничего ей не объяснили, но — ещё больше запутали.
В то же время, от записок не исходило тревожности. Ну, конечно же — объективная тревога за свою жизнь, за жизнь… Любовного интереса (не то, чтобы Кристина давала своё согласие, чтоб какая-то случайная знакомая относилась к ней вот так после первого секса), но — нет. Именно от Лизы на основе прочитанного опасность не ощущалась. Или беглянке хотелось самой в это верить.
— Собирайся, — она бросила в сторону балкона, отложив листы. — Мы уходим. Вдвоём и сейчас.
— Ты уже всё? — та спросила через плечо.
— Да, — кивнула. — Пойдём на окраину города. Хотя бы посмотрим, что там и как. Ну и обсудим твои записки. Согласна?
Лиза ничего не ответила. Только вздохнула и продолжала курить.
3:2. Михаил
Вспышка гнева Наты закончилась очень быстро, а вот истерика, слёзы — этого было сполна.
Всё в той же гостиной Михаил сидел в кресле, обнимал жену, прикорнувшую к его груди. Утешал её, успокаивал, что теперь-то всё образуется. Что милиция всё уладит, и не сегодня, так завтра Маша вернётся домой.
Потом был ужин, за всё время которого ни он, ни она не проронили ни слова, смотрели потерянными взглядами в собственные тарелки да помешивали там пищу, почти не ели её.
Ната держалась особенно закрытой — и, собственно, именно её грусть и замкнутость как будто заставили мужа заткнуться и ждать, когда та первой заговорит.
Всё это контрастировало с общим убранством столовой. Просторный стол, цветастая сизая скатерть. Большое глубокое блюдо с домашним салатом, вкусный суп с грибами и сыром, рядом — полная тарелка спагетти с жареной курицей.
Иконостас в углу и под потолком, а на всю стену — картина, иллюстрация к Тарасу Бульбе, где отец встречает вернувшихся домой сыновей. Остап счастливый спешит к отцу, а Андрей мнётся, отводит взгляд.
Пустое кресло, перед ним — табурет — этакий «детский» столик у самого входа в зал.
В сердце потолка — люстра с лампами в форме свечей.
… И давящая тишина, разбавленная унылым звоном от ложек по краю и дну тарелок.
— Нам нужно поспать, — Ната отодвинула от себя свою. Поднялась. — Ты… — не смотря на мужа, — ты ешь, если можешь. А я пойду, всё-таки. Пойду, до утра.
Не дождалась ответа, женщина скрылась в сенях — и Михаил слышал глухие шаги, приглушённый скрип половиц ступеней лестницы на второй этаж.
«Ешь, если можешь, — горестная ухмылка, мутное отражение в тёмно-зелёном бульонном вареве».
Это она очень верно сказала. Очень и очень верно.
Он не так представлял себе встречу с женой. И воссоединение всей их семьи.
Да чего там, всё в принципе должно было произойти по-другому. Не усни он тогда за рулём. Не потеряй Машу.
Но там ли всё началось?
Мужчина выдохнул — и всё-таки сдался, отодвинул свою тарелку. Да, есть ему не хотелось совсем, даром, что ничего не ел ещё, наверное, со вчера. Как-то… Ну, не до голода.
Ни до чего.
Ладно, оставалось хотя бы одно обстоятельство, на которое он всё ещё мог принять.
Поднявшись из-за стола, он добрёл до выключателя, погасил свет на кухне — и тяжёлым шагом, держась за поручень, двинулся на второй этаж.
***
При тусклом свете настольной лампы, Ната во всё тех же мешковатых бриджах, вязаном синем свитере и носках с лисичками лежала на их просторной кровати. Сложив свои маленькие ладони на груди, она смотрела в размытую полутьму высокого потолка.
Михаил опустился рядом, сидел на краю постели.
— Ты так и не изменился, — он услышал, отрешённым голосом, за спиной.
— Это просто несчастный случай.
Тяжёлый вздох.
— У тебя всегда «просто несчастный случай». Ложись уже.
Матрац немного прогнулся и скрипнул. Немного возни. Мужчина ждал, пока жена отодвинется — и только потом лёг, тоже на спину, закинув руки за голову. Слушал медленное тяжёлое дыхание Наты, сам — ну, сейчас ему правда лучше не говорить.
— Ты помнишь, почему, как ушла Роза?
Михаил прикрыл веки. Ещё одно болезненное воспоминание.
— Она нас предала.
— Она сбежала в ночь без вещей, босая, в одной ночнушке. Оттолкнула тебя. Отвесила мне пощёчину. И ты даже не пытался её догнать.
«Как и ты, — чуть не вырвалось, но вовремя умолчал».
— Всё ещё, это её личный выбор.
Ната не выявляла эмоций. Всё так же глядела в размытое отсутствующим, пустым взглядом.
— Выбор, Михаил Викторович, возможен при наличии нескольких вариантов. Когда у тебя только один вариант — это «необходимость». Между чем и чем выбирала Роза?
Мужчина ничего не ответил. Что думал — уже всё и так сказал.
— Да что с тебя взять, — пожала плечами жена. — Но вторую-то, нашу дочь, мою дочь… — сцепила зубы. — Зла на тебя даже жаль. Розу-то я ведь тоже, как свою, как родную любила. Приняла её, она ведь тебе родная. Она сама ведь с тобой осталась. Не мачеха же я, не стерва какая-то.
— Но и оставить на меня Машу было твоим решением.
Ната прыснула, закатила глаза.
— Обвинения! В тумбочке есть снотворное. Бутылка воды. Дай мне таблеток. Да и себе возьми. Нам очень нужно поспать.
— Как скажешь, — он даже не спорил.
Нашёл и пачку колёс, и поллитра «Бонаквы» на средней полочке. Дал жене, закинулся сам.
… Действие ощутилось куда быстрей и сильней ожидаемого. Его как будто ударило, перед взглядом всё поплыло, размылось — и веки, веки такие тяжёлые. И тело как бы налилось свинцом.
Сон, милый сон. Приятная нега усталости. Мягкая постель, любимая жена. Тусклый свет от настольной лампы.
Тёмный коридор — и пустой, и такой высокий, просторный дом на вечернем холме.
***
Гулкий, требовательный, настойчивый частый стук.
Тарабанили по окну. Исступлённо, без устали. Тяжело, тупо, не только рукой. Очень похоже на удар головой по толстому, мощному стеклу.
Михаил дёрнулся, огляделся — и чуть не врезался в поручень у закрытой двери автобуса. Только потом осознал, что находился в пассажирском кресле.
… А за окном по-прежнему кто-то силился достучаться.
Сквозь толстую заклеенную поверхность, за которой ничего и не разглядеть, мужчина всё же расслышал вой. Низкий такой, навзрыд. И этот вой перемежался с грозными, яростными ударами по стеклу, по корпусу транспорта.
«Весёлый, мать его, автобус!..»
— Водитель! — позвал Михаил.
Тусклый синеватый свет протянутой под крышей лампы. Салон — абсолютно пустой. За стенкой кабинки тоже ни звука.
Только приглушённый вой вперемешку с рыданием, и новая череда беспорядочных ударов по корпусу.
Михаил поднялся — и в этот момент раздался характерный щелчок. Задняя дверь салона медленно отодвинулась.
… Не сказать, чтоб у мужчины было время «подумать». Или строить догадки, кто мог его поджидать здесь, у переднего входа. Он просто метнулся к выходу, едва ни вывалился на улицу. Кинул беглый взгляд в сторону кабины.
В распахнутом пиджаке, с путающимися на лице, шее, плечах окровавленными бинтами давнишний очень вежливый «велосипедист» исступлённо бился головой, кулаками в корпус автобуса — и всё выл, выл, ревел. Осклабившись, брызжа слюнями, он наносил удар за ударом, и вместе с тем — такое протяжное: «гхыыыыы!».
… Мужчина не особо-то и присматривался. Так, зацепился только одним глазком — и как умел тихо зашагал дальше по улице. Что-то внутри Михаила вот чётко подсказывало: «Не вздумай бежать! Спокойно, спокойно иди».
И ночка такая светлая. Вроде, белая ночь, когда умом понимаешь, что уже поздно, а на улице — ну, хорошо если немногим темнее сумерек.
И абсолютно-пустая улица. И ни звука, кроме всё отдаляющегося шума от ударов по корпусу транспорта, тех противных бессмысленных подвываний.
Находись Михаил в обстановке, более располагающей к спокойным мыслям и вдумчивой рефлексии — например, в своей спальной, в кресле, читая книгу, наблюдая за спящей дочерью, он бы наверное и задумался, какого чёрта засыпал он в постели с женой, а сейчас проснулся в автобусе. Или почему во всех окнах окружающих его домов горел свет, угадывались тёмные силуэты стоявших людей за стёклами, будто все, каждый из них сейчас наблюдал за ним. О многом бы он подумал.
Но не сейчас. Не на открытой улице, не под лай дворовых собак, спасибо хотя бы, что за заборами. Не осознавая, что полностью беззащитен — и без понятия, куда идти.
— Это ещё в пальцах ебали, пизда какая-то.
Через дорогу валялась какая-то женщина.
Джинсовка разорвана, вскрыт живот, в кишках копался какой-то мужик в спортивках. Рядом — ещё такой же, снял с неё обувь, поочерёдно ломал ей пальцы на правой стопе. Сама женщина... Не то, чтоб сопротивлялась. Скорее — уже просто рефлекторно дёргалась. И не крик — а бессвязно мычала: рот у неё окровавлен, а нижняя челюсть вывихнута.
Не то, чтобы Михаил тщательно рассматривал всё в деталях, так — покосился, ускорив шаг. Украдкой поглядывал, больше следя за дорогой.
Собачий лай нарастал.
— Э, дядь, — свистнули за спиной.
Потерянный зажмурился, стиснул зубы.
Не оборачиваться, не отвечать. Не оглядываться.
— Ну, слышь, мужик! — позвали настойчивей. Да, шаги за спиной, в несколько пар. Не бежали, но очень уверенно шли.
Отделение милиции-то совсем близко, вон, здание то серое. Там даже свет горел в окнах, просто рукой подать.
… Михаил отшатнулся. Прямо перед ним возник низкорослый толстяк в простецкой футболке и рваных джинсах. Рядом с ним — маленький мальчик с игрушечной грузовой машинкой на поводке. В кузове грузовичка валялся использованный презерватив.
— Люблю пригороды! — хриплый весёлый бас — и тяжёлый удар под дых.
… Лай собак оглушал. Нет, не за заборами. Всё-таки где-то рядом, где-то свободно, на улицах.
***
Мужчина закричал и открыл глаза, сел — и опять вскрикнул, больно стукнулся затылком о подоконник.
Стойка с кассой, столики и диванчики. Пустой зал. За прилавком — официантка протирала тарелку.
— Приветствую. Вам уже лучше?
Михаил дёрнулся к ней — но мощная рука откинула его на сиденье.
— Спокойно.
Уже знакомый молодой следователь сидел просто так на столе перед ним. Да, с всё тем же блокнотиком, ручкой, которые с ним были ещё и при той, первой встрече.
По радио что-играло, какой-то инструментал в две гитары.
— Следователь Чернов, — он козырнул, даром, что без фуражки: та лежала у него на коленях. — Ночью случилось убийство, вы стали невольным свидетелем. Меня по случаю знакомства с вами отправили к вам побеседовать. Может быть, кофе? Чай? Вам что больше нравится?
Бедняга тяжело простонал и откинулся на спинку сиденья, схватился за голову.
«День Сурка, мать его. Спиралеобразный, безумный, поехавший День Сурка. Почему, за что, как?! Когда, при каких обстоятельствах, что в этой жизни пошло не так?..»
— Не знаю, — Михаил упал локтями на стол, — ничего, ничего не знаю. Какие-то мужики в спортивках. В её теле копались. Не знаю, не смотрел, не присматривался. Ничего не помню, нечего сказать вам…
Молодой представитель правопорядка сочувствующе кивнул.
— София, — он повернулся к прилавку, — принеси чёрный кофе. Растворимый, без молока.
Та кивнула, ничего не ответила, принялась выполнять заказ.
— Вы… — Михаил выдавил устало. — Или не вы… Да хоть кто-то… Дочь мою видели? Невысокая…
— Чёрные волосы, в ситцевом платье, — за него завершил Юрий. — Поиски ведутся, ничем вам помочь не могу. Вы… — осторожно поинтересовался, даже немного склонился к пострадавшему, — вы автобусом пользовались?
— Она меня и направила, — тот зло бросил, в сторону женщины у прилавка.
Следователь и официантка переглянулись. Вернее, посмотрел следователь, а та, как будто, не обратила внимания.
— Значит, — вздохнул Юрий, — не нужно больше им пользоваться. — Я вчера с вами беседовал?
— А откуда вы знаете?..
— Профессия у меня такая: где не знать, там догадываться. А вам советую отвечать честно. Было такое?
— Ну, — протянул Михаил, глядя в светлую узорчатую поверхность стола, — было. Вы мне на дом, где я остановился, звонили.
— Как жена, кстати?
— А?.. — Михаил склонил голову, глянул на всё так же непринуждённо сидевшего на столе.
— Вы с женой собирались встретиться.
— Ну, — тот хмыкнул, — автобус привёз домой. Там и встретились.
Следователь испустил тяжёлый понимающий вздох, покачал головой.
— Вы, Михаил Викторович, больше пешочком ходите. Природа тут, свежий воздух. Транспорт… — он замялся, языком цокнул. — Такая штука, я бы не доверял.
— Значит, не встретился я ни с кем, и со мной не вы говорили?
— Это к делу сейчас не относится, — ответил следователь уклончиво. — А вот что «не я» вам сказал — это важно.
— Вы сказали, что видели Машу у школы.
Взгляд милиционера посерьёзнел. Юрий даже встал со стола. Фуражку надел, медленно опустился на диванчик напротив.
София как раз принесла две чашки: в одной — кофе для Михаила, в другой — обычный «Липтон» зелёный.
Следователь отхлебнул, сделал отметку в блокноте.
— Так и сказал?
— Так и сказали, — пострадавший тоже пригубил бодрящего. — «Вашу девочку видели у ворот школы». Ещё добавили, что направили к ней ваших людей.
Юный служивый нахмурился.
— Хорошо-о-о, — протянул он, кажется, с ноткой крайней досады. — Очень плохо, но хорошо. Я с вами пойду. Допивайте, включайтесь — и выдвигаемся.
— А сколько вам лет? — всё же решился спросить Михаил.
— Восемнадцать, — ответил тот всё-таки с улыбкой, немного с гордостью. — Год назад из училища выпустили.
— Вот как, — ещё глоток. — А в каком звании?
Молодой милиционер опустил взгляд.
«Ха! Неужели ему бывает неловко? Всё-таки человек…».
— Младший лейтенант.
— Далеко пойдёте, Юрий, — натянутая улыбка. Но всё же тепло.
— Спасибо, — тот спрятал взгляд в чашку.
Какое-то время пили в молчании, каждый — при своих мыслях.
София продолжала мыть всё ту же тарелку. Пристально смотрела на них.
— А что с машиной моей?
— Увы, восстановлению не подлежит. Стоит там же, можем вам показать.
Тяжёлый досадный вздох. Последний глоток, залпом осушил и отставил чашку. Потянулся в карман за деньгами.
— За мой счёт, — остановил того следователь. — Пройдёмте, — повёл бедного к выходу.
***
На улице опять людно.
Мамаши с колясками, старушки у магазина. Простые прохожие тянулись туда-сюда. Оживлённо, уютно, спокойно.
— А почему автобус «весёлый»? — спросил Михаил, пока стояли на переходе, ожидая, пока проедут машины.
— Он… Доставляет, — уклончиво отвечал Юрий. — Я бы сказал, на любителя. Никогда сам не пользовался. И не питаю желания.
— Принято, — так и шли.
— А Господина Здравствуйте, — как бы невзначай заметил следователь, — вы очень и очень зазря обидели. Он же тихий и добрый. Но с вами больше не поздоровается.
Смотреть дальше: сторона 2