◾В минуту жизни трудную

Очерк

Глава 3 Полтава

 Утро выдалось необычайно тихим и морозным. Показалось солнце. Белоснежное поле переливалось и блестело множеством бриллиантов, звенящих и хрустящих под ногами.

С большим трудом, проваливаясь в сугробы, Устинья дошла до полустанка. Едва не опоздала на товарный поезд – хорошо, добрые люди на санях треть пути подвезли. На подножку вагона уже на ходу вскочила.

Отдышалась... В вагоне темнотища, окон нет... Проехала часть пути, вдруг слышит – шорох в углу, хрип и возня какая-то. Пригляделась – человек, коротенький такой – туловище да руки. Чуть дыша, боясь пошевелиться, всмотрелась пристальней: мужчина без ног, на маленькой каталке, туловище еле на ней помещается, в руках прут какой-то. Устинья громко взмолилась: "Господи, помоги!"  

Искалеченный урка придвинулся ближе к её мешку, потыкал его прутом железным и уполз в свой угол. 

Как только состав притормозил на станции, Устя пулей вылетела из вагона, а впереди еще километров двенадцать. К ночи еле до города дошла, испуганная, замерзшая, голодная...

Хотя бы глоточек кипятка...  

   Смотрит, длинная очередь выстроилась у привокзального 

магазина, она туда. А ноги уже не идут, метров двадцать осталось, потемнело в глазах...  

   Очнулась уже на скамейке вокзала. Рядом женщина незнакомая... Шепчет : "Голубушка, тебе легче? Пойдем ко мне, я рядом живу". А Устя и пошевелиться не может, совсем силы оставили. 

    Очень смутно помнит, как довела её милосердная женщина к себе домой, отваром травяным напоила

и у печи на топчан уложила. Ночь поспала, и силушка к утру возвратилась.

    Помогла та добродетельница Устинье выменять сушеные фрукты на крупу и ещё две паляныци* хлеба раздобыла. "Не иначе, как ангела своего Отец небесный послал мне в виде той женщины!" – так расценила Устинья то происшествие с ней. Даже имени своего не назвала, как её ни просила. Так и расстались... 

    Удалось  ещё  бедняжке в Полтаве обменять золотой крестик на чашку кукурузы и полную торбочку муки. Зашагала повеселевшая домой к деткам с провизией незамысловатой, чудом добытой! Не пугало пятьдесят верст пути к хутору родному. Всю дорогу молилась как умела, раньше только заученными молитвами, а сейчас своими словами, что из глубины сердца сами лились!

     А хутор снегом замело, белым-бело, да сугробы по пояс.

Пройдёт шагов десять, поставит клунок с провизией, за другим возвращается, и так до хатёнки еле-еле доползла. Открыла дверь – тишина, все инеем покрыто...

А дети, где дети?  

   Сердце похолодело, ноги подкосились. Еле до печки дошла, колыбелька пуста... 

Огляделась... На печи кожух**, а под ним дети. Завернулись, прижались друг к дружке, не шевелятся. Припала к ним мать. Ванюша проснулся, протянул худенькие ручонки, обнять хотел, а силеночек нет, а младшенькая и вовсе чуть живая. 

  Затопила Устя печь побыстрее, хлеба нарезала, а когда крупу доставала, узелок выпал из мешка... Развязала, а там несколько кусочков сахара. Откуда ему взяться? Не иначе как та незнакомка, приголубившая ее в холодном городе, положила тихонько, деткам полакомиться. "Не оставлю вас сиротами; приду к вам...", – вспомнила мать слова, что в Евангелии церковном читала...

    Отогрелись детки, суп мамин поели. Какой же он вкусный!

Сахарные брусочки разбили на множесто маленьких и лакомились так всю неделю. Положат под язык и сосут.

  Устинья не раз ещё в Полтаву за харчами ходила. Уже всё до мелочей знала, где что обменять можно, где купить муки да крупы на вырученные деньги. 

   А весной опять Настушка села рушники и скатерти гладью шить.

Повеселели, деньжата небольшие появились. И для Ванюши работа несложная в радгоспе нашлась.

Младшенькую, Параску, так хотела удочерить женщина, судья районная, богатая и почётная. Обещала выучить её, да жизнь безбедную обеспечить. Как ни просила и ни умоляла, не отдала свою младшенькую Устя, хоть и в нужде, да все дети при ней!

Годочка три дано было для передышки, чтобы сил набраться. Детки подросли, окрепли на свежем воздухе. Маленьким хозяйством обзавелись: курочки, петух, да коза-белянка с черным боком.

   Мудро у Господа всё так устроено, догадывалась об этом Устинья, да и старцы странствующие, которых она в свою хатку любила пускать, много чудес Божьих рассказывали.

"Всему своё время", – часто сказывали те старички.

   Но мир в спокойствии не может долго находиться...

 Когда колосья в поле наливаться стали, загромыхало в небе железом, а по земле огонь пробежал.

   Войну объявили, и вновь земля плодородная украинская первая на себя удар приняла, зелень травная с красным смешалась...

Захватчики всю избу заняли, кричат:

— Матка, шнель, курку шнель!

А откуда Усте знать, что за"шнель"? Разобралась потом, что это значит. 

— Мать, быстрее, быстрее курицу давай!

   Ох, и охочи они были до курицы! Так всю живность и извели. Пустым двор стал. Да не били хоть, не издавались. За то и благодарила Бога.

   Постояли недельку-другую и укатили на мотоциклах. А на утро бомбы полетели.

   В перерывах между бомбежками хуторяне в погреба спускались. А Устинка еще успела окопать погребец свой и на вишню, что убежище их закрывала ветками раскидистыми, повесила картинку, ту, что Настенка сберегла.  

   Мужики, глядя на догадливую Устю, тоже окопы понарыли вокруг укрытий своих подземельных.

   Полдома сразу снесла бомба фугасная, пули и снаряды воздух сотрясали, все листья на вишне обгорели, а вот картину даже осколок не тронул. Видя это, молилась Устя сильней. Что ж, "по вере вашей, дано будет вам".

   В дом заходили только во время короткого затишья от обстрелов, чтоб необходимое взять, но и в погребе заботливая мать всё устроила, чтобы детям и лечь можно было и покушать и даже поиграть... При лучинке горящей в подземелье особенно как-то слушались мамины рассказы о Великом суде. Им казалось, что он уже настал...

   На неделю замолк гул и лязг, воцарилась какая-то давящая тишина – предвестница неизвестного чего-то. И оно не заставило себя долго ждать.

   Понаехали грузовые машины, мотоциклы. И началась вербовка девчат и парубков*** в Германию. Настушка попала во вторую партию набора. Собирала наспех её мать. Первое, что положила в карман штапельной юбки – "живые помощи" (псалом Давида девяностый),

хотя Настушка на память его знала. В холщевую сумку – жакетку клетчатую сунула, пару кофточек сатиновых, а шальку домотканую уже на бегу в подводу закинула.  

   Увозили дочку старшую в страну дальнюю, в голос хотелось кричать и рыдать, а слёз не было...

* паляныци – буханки хлеба

** кожух – тулуп

*** парубки – парни

_________________________________

Глава 1 Устинкино счастье

https://telegra.ph/V-minutu-zhizni-trudnuyu-09-26

Глава 2 Вдовушка

https://telegra.ph/V-minutu-zhizni-trudnuyu-09-26-3

Глава 4 Франкфурт

https://telegra.ph/V-minutu-zhizni-trudnuyu-09-26-5