Стафалланец
Novomestskii<Предыдущая часть
Стафалланец
Квартиру Жмыха загромождали шкафы, полные доконечных книг, тряпья и склянок. Нос мучали запахи спирта и чего-то жирного, а во рту появился привкус старой меди.
— Доброго, — она шлепнула перчатки на занятый железками стол. — Ты еще и слесарь?
— И тихой! Почти, — старик, сменив бурое шмотье на сюртук и кожаный фартук, возился со штукой, походившей на двойную шестеренку. — Это тоже часть работы, но уже чисто моя. Счастливая, — улыбнулся он, встопорщив неопрятные бакенбарды.
— Ты же про игру говорил, — непонимающе уставилась Шана на железки. Жмых кивнул.
— Именно. Если все сойдется, завтра и поиграем! Ох, как поиграем! Но скажи-ка: мало ли народу промышляет игрой в четверку по префектурам?
— В каждом втором кабаке, кроме Центрального массива. Там центровые, там нельзя.
— Вот-вот. А сколько из них играют грязно? Половина, нет?
— Больше половины. А на Скотобазе — все и каждый. Но мы-то будем по-честному. Так?
— Да. В тебе я уверен. Сам играть не стану, но буду помогать.
— Мы так не договаривались! — нахмурилась она. — Если что, все шишки летят в меня, да?
— Ни в коем случае! — Жмых бросил шестеренки и достал с полки масляный фонарь. — Во-первых, мы играем чисто, а во-вторых… даже если что и стрясется, тебя все равно никто не обвинит, не узнает и даже не увидит. Идем, сейчас покажу.
— Ты что, многокомнатную занял? — удивилась она. — Богат! А на вид и не скажешь!
— Если бы! Дом совсем плох, жильцы расползлись, вот я и занял по дешевке. Для работы.
Комната, запертая на амбарный замок, имела и внутреннюю дверь, запертую точно так же. И еще комнату. Окна тут наглухо закрывали кирпичи. Жмых бормотал, возясь с ключами:
— Простой игрой народ не приманишь. Слишком скучно. Семь лет я думал — как же быть? И только год назад… — старик нырнул в черноту последней комнаты. Шана, которой неясный расклад не нравился, осталась. Комната тускло осветилась, и Жмых торжественно произнес: — Заходи и любуйся!
Она переступила порог. Увидела. И, хоть и была по натуре неробкой, шагнула назад.
— Ты сказал, нас будет двое!
— Так и есть. Он неживой! — бодро отозвался дед. Густо загудел металл. Шана на миг засомневалась, но вернулась на порог, не сводя глаз с жителя комнаты. Посреди лущеного бетонного пола стояла черная тумба. За ней восседал на табурете огромный плечистый человек. Если бы он встал, то задел головой потолок.
Толстые ручищи лежали на столе, будто великан готовился полакомиться каким-то блюдом. Под шапкой волос на широком, переливающемся в свете фонаря бронзовыми бликами лице, горели желтые глазища. На растянутых губах играла глумливая зубастая ухмылка.
— Ну, как? Хорош? — Жмых стоял рядом с тушей и улыбался не меньше нее.
— Что это за уродец? — тихо спросила Шана.
— Зря ты так, — дед стал серьезен. — Это наш спаситель. Я придумал его за неделю, а потом десять месяцев собирал. Дольше, чем живого человечка! Медь, железо. Немного стекла, резины — наших и доконечных… Знала бы ты, какими трудами все это мне досталось, — он махнул рукой. — Парень, что надо! И главное, играет лучше меня. И выигрывает. Люди много заплатят за саму возможность игры с ним. Он постучал по чудовищу, и оно ответило несильным гулким эхом.
— Вчера ты платил мне за то же самое, — Шана медленно приблизилась к чудищу, обошла его кругом. Жмых, довольно улыбаясь, отступил, давая ей обзор. — Что его движет?
— Для всех, кто придет сыграть и просто поглазеть на него — горячий пар и вода. Но только две души в целом Городе, во всей Стране Народа, знают его истинный секрет.
Шана догадалась. Она вообще была неглупой. Девушка откинула грубый плащ со спины медного чучела и обнаружила еле заметную трещинку от его затылка до пояса. Почти брезгливо касаясь, нащупала стыки и швы.
— А до этой минуты знал лишь ты один, верно? Жмых, угукнув, кивнул.
— Там внутри много воздуха?
— Больше, чем ты думаешь. Но сперва погляди, каков он снаружи. Смелей, он крепкий.
— А ты придумщик. — Шана прониклась простотой и мощью замысла, но фигуры еще побаивалась. Осторожно тронула здоровенную руку. Нажала. Локти сгибались, кисти поворачивались, почти как у живого человека. На правой руке гнулись четыре пальца, на левой только три.
— Кто б сказал — не поверила… Ну и чудо!
— Не такое, как хотелось бы. Стафалланец еще мал. Он умеет не так уж много.
— Как ты его назвал?
— Был в доконечье, до дня Трех Солнц, такой народ у Срединного моря. Стафалланцы. Горячие ребята и красивые девочки. Тысячу лет никому не давали спуска-то воевали, то грабили торгашей, а то и своим королям давали жару!
— Знаю, слыхала. — Шана попыталась приподнять руку, и это удалось не сразу — тяжелая. — Таким отчаянным сам Творец велел придумать игру в четверку.
— Именно! А теперь полезай внутрь! — старик стащил с фигуры шарф и нажал на дюжину пластин. Затылок и спина фигуры почти бесшумно распахнулись, став причудливой дверью. — Узнаем, сработаетесь ли вы. Разуйся.
Шана стянула ботинки, устыдившись, что Жмых даже в полумраке заметит черную кляксу на пятке чулка, просочившуюся из трещины в подошве. Она взялась за створки, уставившись в глухую тьму металлического чрева. Попросила посветить. Свет больше сбил с толку, придав зеву вид мятого котла. А она — отправленный в него барашек... Вздор! Просто сиденье, мягкое. Девушка шагнула внутрь, опершись о какую-то планку, опасливо перенесла туда вторую ногу. И разом скользнула вниз, не успев даже охнуть. Сердце подпрыгнуло и трепыхнулось. Она подняла было руки, но почему-то не смогла. Переборов секундный страх, поняла, что руки юркнули в пару широких трубок, и вся она уже сидит внутри уродца, заполнив его собою, как ядро скорлупу.
— Ого, я уже в мужике!
— Бывает... — хохотнул Жмых. — Я закрываю. Попробуй его растормошить.
Она вдела лицо в нутро маски. Надо же, тут все наоборот! Защелкали потайные запоры.
— Не боишься тесноты? — Жмых мягко нажал ей на шею, заставив на миг уткнуться в ткань обивки, и запер Шану окончательно. Мир сразу пропал, а волосы на голове зашевелились. Вот зачем нужна короткая прическа!
Что он молчит и топчется вокруг? Посветил бы! Нелепая кукла стала опасной, угрожая придавить со всех сторон. Шана осознала, что ей не выбраться отсюда самой, хоть ее и отделяют от мира несколько миллиметров металла. Хоть воздух идет... Или нет? Еле удержавшись от волны паники, она с облегчением выдохнула, увидев свет, сочащийся в две прорези, закрытые желтоватым стеклом. Судорожно глотнув, ответила:
— А чего бояться? Тут даже весело!
— Другого и не ожидал, — глухо прогудел Жмых, и фонарь засветил ярче. — Все видно? Шана подвигала головой, но больше глазами. Стафалланец был ей впору. Человека чуть выше или толще, несмотря на свободу в плечах, он просто не впустил бы. Сфокусировала взгляд. В метре от нее стоял, нагнувшись, старик — будто любуясь новорожденным.
— Обживаешься? Просто кивни. Чтоб кивнуть, жми правой ногой, там педаль. Шана безрезультатно надавила подошву чудища, нажала еще и еще.
— Не идет!
Жмых молчал. Изнутри вовне что, слышно хуже, чем наоборот? Топнула, что было мочи, и содрогнулась — ее мягко ткнуло в затылок, заставив отвесить крохотный поклон.
— Эй, твоя кукла не свернет мне шею!?
— Молодец, еще! Механизм безопасен! Старайся двигаться плавно.
Не слышит. Ладно. Попробовала. Кивать стало легче. Жмых велел подвигать руками. Шана ожидала деревянности и тут, но трубы предплечий и пластины кистей заходили довольно живо, хоть и неровно, как у пьяного. Металлический игрок приподнял обе лапы, плавно сжал и разжал ущербные щепотки. Жмых сунул в лапы карты.
— Тасует твой противник или зрители, ты лишь ходишь! Держи левой, ходи правой.
Ручищи скрипели и дергались, но держали карты аккуратно. Вместо веера их ставили лесенкой — из-за первой карты выглядывали уголки следующих, чтобы видеть масть. Жмых пробурчал что-то рифмованное под нос и начал игру.
Игралось утомительно. Но и времени обдумать ход стало больше. Дышалось легко. Хуже было терпеть стесненность движений — голова склонялась сантиметра на три, а руки, намертво привинченные к тумбе в районе локтей, поднимались не выше, чем на ладонь.
— Ничья, ух ты! — засмеялся Жмых. — Ну как, привыкла? Не дергайся сейчас!
Он сунул в ухо уродца пинцет. Сталь проехалась по ее шее с тихим, но отвратительным, вызывающим гусиную кожу звуком. Подцепила что-то и вышла наружу.
— Я убрал глушилку. Теперь тебя слышно, но на работе я ее верну. Вдруг чихнешь.
— Правда, — она задумалась. — Мы не проколемся? Как ты докажешь, что он — машина?
— Легко! В подвале таверны есть котельная. Трубки оттуда входят в тумбу Стафалланца, а там шлют пар в тело, руки и шею. Манометр, шатуны, поршни — все видно, пусть проверяют! Тумба будет греться, как раз, чтобы держать твои ножки в тепле.
— Здорово! — оценила Шана. — А если гости разозлятся? Таверна, выпивка. все такое… Ай!
Жмых поднял дубинку и врезал Шане в лицо. То есть, Стафалланцу. В голове все на миг запрыгало, душа рухнула в пятки, но девушка осталась цела. Как и прячущая ее морда.
— Псих ненормальный! — завопила она. — Очумел со своей железякой? А если б…
— Если я ненормальный псих — значит, не такой, как обычные психи, — улыбнулся Жмых. — Значит, опять же, что я — нормален. Не так ли? Я доказал безопасность твоей работы. Стаф собран из очень плотных пластин. Пулю, конечно, не сдержит, но в таверне не стреляют.
— Спасибо, убедил. Открывай меня. Сколько нужно работать?
— Четыре часа днем, три вечером и два — после полуночи. Если заплохеет — что ж, техника не идеальна, и Стафалланец отправится в починку. Но не злоупотребляй!
Выбираться было гораздо тяжелее. Стало удивительно снова ощущать себя на воле.
— Жмых. Он на меня смотрит.
— Он на всех пялится, как на него ни гляди. Так устроены его глаза. Психологический эффект, понимаешь? Да и настоящие стафалланцы, если в доконечных книжках пишут правду, были нахалами. С почином! — обнял ее старик. — Приходи в Белую к полудню. Как я рад, что ты согласна!
Уже на лестничной площадке Шана задержалась.
— А если бы я узнала про… это… и не согласилась?
— До завтра, милая! — ласково ответил Жмых и заперся в квартире вместе с чудовищем.
Игра
Оробела ли она в первый раз? Слабо сказано! Свет и шум, искаженные оболочкой, ввели ее в легкую одурь, а люди в желтоватых прицелах глазниц всерьез испугали. Впервые на нее в упор смотрела целая орда — и все незнакомые! Смотрели с удивлением, с брезгливостью, с сарказмом. Кто-то и со страхом. Каждый, казалось, уличал ее, а после шарил взглядом по закрывавшему ее бронированному телу, заставляя чувствовать себя абсолютно голой. Хотя старик, напротив, час назад, одевал ее, вещь за вещью. То есть не ее, а фигуру. И лишь он один может ее раздеть…
Затея показалась бредом. Голова горела, на глазах против воли выступили колючие слезы. Она почти решилась сломать зажимы и, бросив все, бежать прочь. Но Жмых, потрясая новым черным котелком, уже завопил: «Сестры и братья! Этот гость хочет вас развлечь и проверить вашу удачу! Рискните с ним сразиться! Испытайте себя прямо сейчас!». Она стиснула зубы. Люди хотят верить. Хотят удивляться. Значит, надо играть.
Народ заревел, гремя посудой, к Шане подобрался настороженно косящийся мастеровой.
— Кто поможет перетасовать? — спросил Жмых, и, найдя добровольца, швырнул ему колоду карт, метнулся к букету блестящих кранов, торчащему сбоку Шаниной тумбы, весело и свирепо обозрел забитый горожанами зал.
— Все помнят клич? Оживай!
— И играй!! — утопил стоголосый хор его слова. Жмых яростно дернул рычаг, крутанул краны, обдав зрителей теплым паром, и Шана клацнула своей лапой. Веселье улетучилось. Собрание скорбно охнуло и подалось назад. Мастеровой уронил на тумбу карты и посмотрел в глаза девушки. Она тоже уставилась на него, не сумев побороть предательского рефлекса. Наступившее молчание прерывал только легкий посвист пара. И тут она поняла. Человек глядел не на нее, а на другого. Другое. И судя по его лицу, это другое походило на мчащийся к нему грузовоз или сорвавшийся с опоры паровой молот.
Он боялся. Ее. Поэтому стал нестрашен. И тогда она начала играть, и зал ожил.
С первыми потерями мастерового гомон чуть притих. Отняв у смельчака еще две палочки, Шана ввергла зал в молчание. Теперь слышалась только работа механизма. Вдруг противник развел пустыми руками и беспомощно обернулся к залу. По рассевшейся за столами стае прошел ропот. «Я же сказал, что парень молодец, а вы не верили! — закричал Жмых, разбудив публику. — Кто еще потягается с ним?».
Народ нестройно зааплодировал и вытолкнул нового игрока. А немногим позже — еще одного. И еще… Из десяти раз Стафалланец победил девять. Последний долго изощрялся, но наконец, вполголоса ругнувшись, признал ничью. Зал восторженно бушевал, когда Жмых заявил, что часть полученных сегодня средств перейдет детскому приюту на Угольной улице, а Стафалланец при этом поклонился гостям.
— Как ты? — озабоченно спросил Жмых замученную Шану, едва она скользнула в подвал.
— Жарко. Но мне понравилось.
— Умница! — засиял старик. — Но главное, понравилось им, и еще как понравилось! Скоро о нас заговорят в префектуре! А там — дай боги, и в целом Городе!
Ни вечером, ни ночью она никому не дала спуска. Посетители, несмотря на неудачи, были довольны, и желали играть еще. К концу смены пот с девушки лился рекой. Терпкое масло, закапанное Жмыхом в железные суставы и втертое в обивку, глушило все запахи.
— До послезавтра, маленькая Шана! — сказал под утро багровый, хихикающий старик, вручая ей шесть желтых. — Помни, что ты меня не видела и не знаешь!
Послезавтра все повторилось, только ничьих не было. Народ бросал в котелок новые деньги, а Жмых хорохорился: «Что ж вы, ребята! Не срамите Страну!».
В третий день Стаф допустил пять ничьих, и публика немного воодушевилась. Жмых сказал, что берет с каждого равную плату, а баловства со ставками не допустит, ибо не желает разорять добрых горожан. Народ одобряюще ревел и хлопал, а Шана, зная, что наверняка обыграет девятерых из десяти, тихо хихикала в железной утробе.
Пришли менторы с Технического факультета. Двое разглядывали механизмы, а третий уселся играть. Шана дважды его обставила, а потом неловко дернула ножной привод. Стальная струнка глубоко врезалась в ногу. Стафалалнец, отбив карту, вдруг тряхнул головою, выронил свои палочки и надолго задумался. После ожил, но партию проиграл. Под самый конец, когда носок Шаны начал набухать от крови.
Как страшно закричал зал! Растерянного ментора мигом подхватили, подняли на руки и понесли угощать пивом. Переполошившийся Жмых, благодаря богов за то, что игрища кончились, велел втереть в ногу пахучую мазь. «Нечего ходить в аптеку после каждой болячки. Город не так велик, могут просечь, и тогда нам конец! А мое зелье заживляет быстрее», уверял он. Шана кивала. Жаловаться или возмущаться Стафом она и не думала.
Народ тянулся. График выступлений пришлось уплотнить. Спешно влезая в тело, она ушибла левую руку так, что ноготь треснул и отошел от основания. Пришлось срочно проигрывать и останавливать развлечение.
— Да что ж это! Сейчас примотаю! Держись! — приговаривал Жмых, и слезы текли по его бугристому лицу не скуднее, чем у Шаны.
— Я не сяду в него, пока ты не смягчишь нутро, — шипела девушка, дуя на покалеченную руку. — Как мне теперь держать шитье? Эта штука не затянется и за месяц!
— Прости старика, Шаночка! Давай повысим цену игры, а от шитья пока отдохни, а?
— У меня тоже клиенты, — злобно бурчала она. — И каждый третий говорит — ох, ты не видела Стафалланца? Ну и чудачка! Скорей руки в ноги, скачи в Белую и хоть посмотри, пока эта машинка не взорвалась от натуги! А я не могу… ай!
— Это моя настойка! Заживляет быстрее, поверь, — бормотал смертельно бледный Жмых.
— Фы! Бояться, — через силу сказала Шана и принюхалась. — Это же та штука, которой ты промываешь стыки нашего друга, верно?
— Ты догадлива. — старик отвлекся от процедуры, зашевелил бровями. — Видишь ли, то, что очищает металл, помогает сращивать и больные ткани человека. Например, твои.
— Впервые слышу. Хотя, если ты так умен, что построил Стафа… Должно помочь. Но нутро переделай! Стафа чинили неделю. На ее исходе Шана пришла к Жмыху, неся угрюмого серого кота.
— Лежал у твоего подъезда. Какая-то тварь вывернула ему ногу. Сможешь поправить?
Жмых без удивления принял истошно закричавшего зверька, уложил на груду тряпок и вколол немного желтой водицы в кошачью лапу. Пока кот вяло бился на тряпках, Жмых обработал свежие царапины на своей руке спиртом, а потом смазал каким-то маслом.
— Этим маслом ты тоже смазывал Стафа! — заметила она. — А теперь лечишься им сам?
— Да, а что такого? Мои составы полезны для всяких созданий — живых и не очень. Как ноготь? Подживает? Ну, я же сказал, — улыбнулся старик.
— Но шить неудобно, — проворчала она. — Зачем звал?
— Чтоб тебя обрадовать. Стаф готов к работе! Прежде всего, Шана отвесила Стафу щелбан. А попав внутрь, приятно удивилась. Жмых заботливо обил все сукном, а кончики пальцев и подошвы теперь мягко пружинили.
— Дед, да ты инженерище! — нежно прогудел Стаф.
— Проверь уши и плечи, — сказал Жмых, замыкая девушку. Плечи он оклеил мочалом, а наушники сделал из подушечек с душистой травой. Шана подвигалась, сжала-разжала пальцы, опасливо вдавила подошвы — и осталась довольна. Старик создал целый костюм, будто сшитый наизнанку, но не ставший оттого неудобным. Выпустив Шану, он вернулся к окоченевшему коту, прощупал его ногу, ловко вправил кость и наложил повязку. Когда зверь, к радости Шаны, зашевелился, Жмых отнес его к печке и строго сказал:
— Теперь о деле. Стаф начал сдавать, и это увеличило интерес к нему. У тебя будет лимит поражений — так, чтобы давать игрокам надежду, но и не ронять славы. Сейчас будет пять поражений. В будущем месяце восемь, а после — три. Если к концу последнего дня месяца лимит не исчерпан — смело сливай игру! Потешим ребят.
— А если наоборот, солью больше нужного?
— И слышать не хочу! Не сольешь, ты же лучшая! Иначе я бы не выбрал тебя.
— Эй, я ведь не железная! — улыбнулась Шана, но старик в секунду рассвирепел.
— Ты — это Стаф! А он железный, забыла? Вы не можете проиграть! — он слепо зашарил по столу, схватил шило и согнул его толстыми пальцами в дугу. Шана, бледнея, смотрела на него и вспоминала расправу старика с парой молодых мужчин.
— Ну что ты! Все хорошо! — поспешно сказала она. — Я лучшая, знаю. Но ведь бывает... Жмых втянул воздух носом и ртом, будто загасив полыхнувший в глазах огонь.
— Извини, Шаночка. Что только на меня нашло! Это вздор, но деньги нам все еще нужны. Вот что не даст тебе утомляться! — он протянул ей мешочек странно пахнущего порошка.
— А потом уложит дрыхнуть на пару суток? — усомнилась девушка. — Знаю я такое!
— Нет, милая. Я добавил туда всяких травок, чтобы убрать последствия. Я учился этому у травников Предградья, и у знахарей Красных скал. И испытывал все средства на себе.
— Хорошо, — она сомневалась. — Но надеюсь, что обойдусь без них.
— И я надеюсь! Ну, иди, не буду тебе докучать. А кота оставлю себе.
— Игрок, боец, травник, механик, портной… — задумчиво сказала Шана. — Кто ты, Жмых?
— Человек, — мирно улыбнулся он.
Работа
Зима закидывала горожан снегами и студила бешеным западным ветром. Но девушке, скрытой уютными стенами таверны и мягкой броней Стафа, было, наверное, теплее всех.
Началась новая, нервная, но интересная жизнь. Свои дела Шана поправила быстро. Деньги копились, ела она хорошо, спала теперь на толстой постели и даже начала откладывать про запас. Трижды в день старый Жмых тарахтел полным денег котелком.
Легче всего было обыгрывать нетрезвых. Такие приносили до дюжины желтых за день. Труднее приходилось с немолодыми рабочими и мастерами, опытными в игре, а еще со скотобазниками, норовившими обмануть. Шана быстро изучила их довольно глупые финты и вскоре предугадывала их за несколько ходов, встречая однотипные ухищрения уже не с азартом, а со скукой. Кроме одного раза.
Развязный хвастун пообещал пнуть Стафа в случае выигрыша. Железным человеком уже наудивлялись, и Жмых допускал к игрокам советчиков, что нависали над их плечами и лишь сбивали с толку. К игроку подсели уродливый одноглазый верзила и две девицы. Похожие на тех, в кого осенью ее хотел превратить теперешний соперник. Миха.
Она ужаснулась попытке своих пальцев скрутить нехороший жест — к счастью, Стаф не дал этого сделать. Зато вволю посмеялась над вытянувшимся после трех поражений подряд лицом Михи. Жмыха поганец, судя по всему, не признал, а Шану — тем более. Она показала Михе язык, когда его оттаскивали томящиеся в очереди игроки. Миха бесновался и приходил отыгрываться снова и снова, пока это ему не надоело. Шана лишь злорадно улыбалась ему в лицо. Она победила. Другой игрок, очумевший от ярости, однажды бросил безнадежную игру, вскочил на тумбу и схватил Стафа, намереваясь открутить его страшную башку. Шана испугалась, но дебошира быстро успокоили дубины охранников таверны. Дебошир кричал:
— Люди! Гляньте, как он боится за свою железку! Может, потому, что он колдун, и машина нехорошая!? Публика неодобрительно заворчала на него, но часть пришедших с недоверием и опаской уставились на старика. Тот лишь сложил на груди руки и спокойно произнес:
— Что ты имеешь в виду, друг?
— Какой я тебе друг! — снова вскинулся человек. Охрана повисла на его плечах, но по знаку Жмыха ослабила хватку. — Все слыхали про мерзких умников, что ночами смазывают кровью невинных свои вещи, чтоб они не ржавели и не портились!
Зал зажужжал. Шана тоже знала о таких слухах, и страшно боялась встретиться с Черными Жертвователями, хотя ни она, и никто из ее знакомых никогда таких не видел. Но теперь слова обыгранного мужичка ее лишь насмешили.
— Ну ты даешь! — старик развел руками, поворачиваясь от конца до конца зала. — Кто-то из братьев и сестер верит в детские сказки? Пустите его, ребята. Будь я, хм, мерзким колдуном, разве боялся бы за Стафа? Разве выбивался бы из сил, чиня его каждую неделю, когда он вашей милостью изнашивается? Кому я запрещал приближаться к нему и проверять даже в ходе игры, а? Невинная кровь! На, попробуй смазать ею свои мозги, чтобы играть половчей!
Он бросил обвинителю маленький пузырек, и тот, поймав его, брезгливо повертел в руке. Посмотрел на свет, открыл. Десятки гостей напряженно глазели то на него, то на Жмыха, то на Шану, которая проигрывала в голове считалочку, дожидаясь минуты освобождения.
— Масло, — растерянно произнес мужчина. Зал расхохотался и проводил осрамленного правдоискателя злыми шутками.
Но с тех пор в Шане поселилось сомнение насчет Жмыха. Конечно, он не Жертвователь, но его ловкость и нестарческая сила, а главное — странные снадобья, которые действительно быстро помогали и ей, и животному, пробуждали в девушке мрачные мысли. Кем он был, чем промышлял до встречи с ней? Каких изощренных приемов нахватался у общинных учителей, о которых говорил? Что, если в один прекрасный день он скормит ей дурман, и она очумеет, забыв свое имя и дом? Ходили слухи, что такие знахари приводили к себе людей с улицы и, обработав, сажали на цепь, заставляя служить себе и проделывать ночами всякие грязные дела.
Но будет ли такой колдун, точнее, травник, лечить кота? Вряд ли. А что до лечения самой Шаны, то будь она хозяйкой Стафа, заботилась бы о работнике точно так же.
— Нет, я бы выцедила его кровь одолженным в Лазарете шприцом, и закачала Стафу в сердце! Если б оно было, — потешалась Шана над простаками, не знавшими секрет старика, и отмахивалась от дурных мыслей.
А недоверчивых, желающих проверить Стафа, не становилось меньше. Жмых улыбался и пожимал плечами. Люди лапали и нюхали Шанин доспех, а она, находясь впритык к ним, строила чудовищные рожи. Разочаровавшись, суеверные чудаки уходили.
И игра продолжалась. Шана перевидала лица и руки всех пород горожан-инженеров и лавочников, менторш и шлюх, людей из окружения заводских хозяев и грязных оборванцев. Пришел раз темный и обстоятельный — страшнее Михи раз в пять, проиграл четыре кона, выиграл пятый, но проиграл еще и, после отказа Жмыха вернуть деньги, негромко пообещал встретить старика для беседы в другой обстановке. Жмых лишь посмеивался, несмотря на то, что мрачный был вышкарем — вожаком скотобазной шайки.
Случалось смешное. Десятник Мехкорпуса остался к середине игры с полным составом мехов, но не смог управиться со своей мастью-талисманом, и под общий хохот и шутки проиграл за вечер месячное довольствие. Болевшие за него братья и сестры из Корпуса устроили с насмешниками большую драку, и только усиленный патруль разлучил их.
Происходили и чудеса. В тридцать первый день месяца, уже за полночь, к ней пришел сосед по площадке — тот самый отец большого семейства, недавно потерявший работу. Проиграв, он треснул было Стафа по носу, но, ненавистно взглянув в глаза Шаны, кусающей губы от обуревавших ее сомнений, плюнул и остался еще на кон.
Она дала ему выиграть трижды, исчерпав лимит поражений. Иначе сосед не добыл бы своим детишкам молока. Жмых не возражал. Наутро сосед разбудил ее, тарабаня в дверь, и отдал стопку одолженной мелочи, рассказав о невероятной удаче в таверне. «Ого! Да ты в сговоре с ними!», — подивилась Шана, но поздравила его с победой от чистого сердца.
Шея и спина вскоре начали болеть, руки плохо слушались. Она еле добиралась домой, а раз упав на гололед, долго барахталась и застудилась. Лекарства помогали плохо. Шана забросила домашние дела и шитье, но это тревожило мало — Стаф зарабатывал с лихвой.
В разгар зимы Шана трижды за день испортилась — едва начав движения в корпусе, она шипела, скрученная страшными судорогами и ломотой в костях. Стаф превратился в орудие пытки. Жмых, погоревав об упущенной выгоде, дал неделю отдыха. Но толка не было. Стаф клинил и пускал горячие струи пара, пугая публику, почти каждый день.
— Кури мои травки. Они точно помогут — безапелляционно заявил Жмых. Шана бунтовала, потом ныла, но старик был непреклонен. Трава быстро пришлась ей по душе.