Стафалланец

https://mrakopedia.net/wiki/Стафалланец

Кривая улица

Она разумно сочла, что проснуться можно к обеду. Съела лепешку, запила кипятком, в котором размочила пару сухарей, полюбовалась красивыми, купленными вчера чулками, сгубившими треть ее месячного дохода. Спрятала их и вышла на улицу.

Девушка сразу поняла, что одета легче, чем надо бы. Подняв капюшон и убрав руки в карманы, ускорила шаг. Придавленные тучами старые девятиэтажки покрылись за ночь темными сырыми пятнами. Их пустые верха слегка укрывала сизая взвесь, плывущая с уныло коптящего Железного завода. Пахло дымом и близким дождем. «Надо сменить обувь», — досадливо подумала она, на миг пожалев, что купила другое. Но чулки нужнее, отметила путница, сворачивая на до отвращения знакомую Кривую улицу.

Всего-то нужно спокойно, неспешно прохаживаться, а иногда просто стоять — семь домов по нечетной стороне, от угла одного квартала до угла второго.

«Не нужно, а можно», — одернула она себя. Ей бы и в голову не пришло ходить сюда, не убавься полгода назад довольствие в швейном цехе. Настолько, что еле хватало оплачивать каморку на Длинной стене и зимний уголь — даже по летним ценам, даже самый дрянной. Про мясо пришлось надолго забыть.

Подработки на рыночной кухне и в прачечной, где приходилось изнурять себя жарким чадом и портящим кожу кислым мылом за половинную плату, еле покрывали расходы, зато позволили дополнить рацион рыбой. Это не жидкая баланда на рабочих обедах! А потом ее и вовсе уволили из цеха.

Имей девушка родных или хороших друзей, она бы тоже вряд ли тут оказалась. Но советоваться было особо не с кем, и мучиться пришлось в одиночку. Оставшись в конце лета без угля, сильно осунувшись за предшествующие месяцы, продав оставшиеся без дела отцовские вещи и перешив под себя нехитрую одежду матери, она решила немного себе помочь. Бывают же счастливцы, что случайно находят на улице дорогой перстень или блестящую, как золото, желтую денежную пластинку? Получают немало и быстро! Почему бы не организовать похожую случайность, разок-другой — и все?

Только вместо слепого случая будут вполне зрячие и ценящие ее молодость мужчины, а пластинки будут, пожалуй, белые. Ничего. Ей хватит.

Кривая улица — место нечистое. Но не селиться же тут? Раза в месяц вполне достаточно. Кто следит за скромной девушкой, молча гуляющей по Центральному массиву? Местные не прогонят, если знать нужное время — день и ранний вечер. Время тихое, когда нет толп работяг и люда с недалекого рынка. В толпе могли оказаться как мрачные, грубые личности, так и знакомые. И тех, и других она страшно боялась. А днем легче. К тому же, право выбора всегда за ней.

Сегодня был ее пятый раз. Она думала, что вовремя остановится. Она еще считала.

К ней привязался студент и, смутившись ее гневными словами, ретировался. Как и подвыпивший мастеровой, выбравшийся из лавки. Ничто не выдаст ее целей здесь, пока она не вытащит из кармана левую руку с ярко окрашенными ногтями.

Нужный не являлся. Девушка усмехнулась про себя — размечталась, любительница приключений! Мимо шаркали ворчливые старики, проехал, жидко дымя, черный грузовоз с горой мешков угля. А вот и кучка веселых бойцов Мехкорпуса, в полной форме, при мечах — с интересом оглядели ее, пошли дальше, обмениваясь предсказуемыми фразами. Они всех девиц разглядывают, это известно. Неужели сестер из Корпуса не хватает?

Встретились два ментора из Университета, в черных плащах и шапочках-бескозырках. Молодой и постарше, оба с ясными, строгими, чуть презрительными глазами. Смотрят так на все вокруг. И на нее. Молодой почти сразу понравился. Сама себя не удержав, повернулась вслед. И он оглянулся, чуть отстав от спутника. «Нет, что ты творишь, глупая!», — обожглась она ярким стыдом, как было и прежде. Теперь мужчина вызывал только брезгливость и глухую ненависть. Не сделав и шага к ней, ментор хмыкнул и свернул за угол вслед старшему. Из-за угла вывернула кляча, везущая скрипучую телегу, распространявшую вонь выгребной ямы.

«Ну и ладно!», — пришла облегченная мысль. Девушка двинулась обратно. Полумертвая улица совсем опустела. Неохотно, равнодушно посыпался мелкий, дробный дождик. Пешеходка зашмыгала носом.

— Рябая, рябая, кобылка плохая! — наградили ее дразнилкой чумазые дети.

— Пшли прочь! — замахнулась она на них и, прогнав, задумалась, почему рябая. Ответ дало неуютное покалывание в икрах — застиранные белесые чулки покрылись горошинами крупных дождевых капель.

Начало темнеть. Холод проник и под куртку. Девушка поежилась, подняла воротник и побрела вдоль стены, проклиная свою затею. «И правда, дура. Делаешь что попало. Хватит! Домой».

— Доброго дня! — прозвучало за спиной.

Перед ней, отделенный метром водянистого марева, стоял пожилой человек в буром мешковатом одеянии. На мятой шляпе-котелке торчало жухлое гусиное перо. Одутловатое лицо исчертили морщины, а на месте усов, бровей и бакенбард вразнобой торчали неряшливые пучки седых волос, как у промокшего и начавшего сохнуть кота. Старик вежливо улыбался, распространяя слабый дух каких-то лекарств.

— И тихой ночи, — недружелюбно откликнулась девушка. Да уж, день не задался. Хотя в том и урок. Не ходи сюда больше! — Чего вам?

— Простите, что я так подхожу... («Не подходишь!», — злобно подумала она), — мы совсем незнакомы, но у меня к вам небольшая просьба, даже предложение.

— Какая?

Незнакомец смотрел на нее со смесью опаски и наглого любования — будто голодный на кусок сыра, который он задумал стащить с прилавка.

— Вы интересная и славная девушка, только сейчас вот утомились и, наверное, замерзли. Вам бы в теплое и спокойное место.

— Дойду сама, спасибо, — фыркнула славная девушка. Мужчина стал печален.

— Ладно, давайте так: хотите получить три желтых и пять белых?

Прежние разы она просила меньше, считая это достаточным для твердого, хоть и нелегкого подавления угрызений совести. Но этот…

— Вы меня с кем-то спутали, господин, — отвернулась она. — Проспитесь. Здоровья вам.

— Погодите! — он потянулся к ней с видом утопающего. — Пять желтых!

— Мужик, отвянь! — зашипела она, отшатнувшись от липучего любителя жизни. Не хватало еще касаний этой замусоленной мразоты! Однако старик сохранил остатки порядочности.

— Это вы меня спутали, милая, — сказал он, немного отступив. — Вы мне нужны. Я тоже могу быть полезен вам…

— Сгинь, развалина! — бросила она через плечо, торопливо уходя переулком к людному Рынку. Услышала сквозь шорох воды тоскливый сипящий вздох и, не удержавшись, обернулась. Противный старик исчез, словно смытый дождем в канаву.

Неприятность

Она взяла заказ от многодетных соседей и перешила кучу вещей. Умение за время вынужденного безделья не пропало, а слух о ее скорой работе привлек новых людей. Жизнь налаживалась, но слишком уж медленно. Удалось приобрести зимние вещи, а один заказчик обменял ее шитье на ладные бойцовские сапожки — не иначе, остались от какой-нибудь сестры-бойца. Но печь, ржавая, мятая, еле тянущая печь! Валяться с застуженной спиной на дощатом топчане очень не хотелось. За зиму можно набрать работ и зажить по-людски, а к Новолетью сшить самое красивое платье — уже для себя!

Промучившись такими думами, очередным промозглым днем девушка, натянув на уши берет, выбралась на Кривую. «Только три часа, и все!», — решила она. В начале третьего часа из грязного проулка вывернул слегка знакомый человек, с кем она решилась ненадолго сдружиться месяц назад и теперь об этом жалела. Миха. Черноглазый, нескладный, с огромными ручищами. Одет прилично, выбрит даже. Говорил, что инженер с Долгой улицы. Она минут десять даже верила.

— Привет, малютка Шана! Ты ведь Шана? — улыбнулся он. Мужчины вообще нередко ей улыбались. Но Миха скорее скалился. Тогда ему не хватало двух зубов, сейчас — четырех.

— Здравствуй, — спокойно отозвалась она. Глупо прикидываться, встретившись вот так, нос к носу, с тем, кто оставил на тебе россыпь синяков, хоть потом и каялся, что из чрезмерной симпатии. Да еще и на Кривой. Вот же влипла!

— Что-то ты сегодня невеселая, — он зашагал рядом. — Кто мешает жить?

— Дела, заботы, — она через силу заставила себя смотреть на Миху. — Всем сейчас трудно.

— Бедная! — поцокал Миха языком и приобнял ее. — Нельзя оставлять такую красотку в беде! Давай помогу. Облегчу тебе жизнь, и самому лучше станет, а? Что скажешь?

— Извини, не сегодня, — девушка убрала его руку с плеча, поправила курточку. — Я не за этим иду. У меня разные заботы.

— Хм, — он задумался, с наглым сомнением разглядывая ее. — Так и я помогаю по-всякому. Я мастер! Айда поговорим о твоей байде, а остальных к Пределу. Давай?

— Нет! Я же сказала — не сегодня, — она резко свернула, перешла дорогу и, ругая себя, углубилась во двор. Еще завидев Миху, девушка решила прекратить свои глупые походы навсегда. Привязался же!

Но мужчина бодро нагонял ее, негромко продолжая беседу.

— Точно нет? Смотри! Если тебя кто обижает — только скажи, мои друзья с ним разберутся! Или с ней! Ну, как? Да ты глухая, что ли?

Он больно вцепился в нее, развернул на себя. Девушка возмущенно пискнула. Миха говорил, по-прежнему не повышая тона. Она огляделась. Сырой двор с кучами прелого мусора по углам был в этот час пуст.

— Ты чего, как не своя? — со стороны он, наверное, походил на брата, мягко отчитывавшего сестру. — Пошли присядем, побеседуем. Тебя ж такую, — он потрепал ее по щеке, — беречь надо! Вот отпущу, а на тебя налетят хмыри, что тогда? Кто поможет-то? Ну, че молчишь? Миху перекосило, а его мосластые пальцы, казалось, вдавливали ее кожу в мясо. Какой к Пределу инженер!? Как ты не поняла тогда, сразу? Идиотка.

— Сам ты хмырь! — она вырвалась, бросилась в темный провал арки, поскользнулась, потеряв берет, поднялась, ринулась в узкий проулок, кончившийся бетонным забором.

С другой стороны за кривой оградой был котлован с раскисшими краями, а позади — арка. Шана слепо полезла на забор, не дотянулась до верха. Вот он, двор-душегубка! Сколько историй ходит про такие места! Сорвалась, разодрав колено. Сморгнула слезы, нащупала на бедре вшитые вдоль штанины петли, державшие острую спицу.

И вот из арки появился... Вовсе не гнусный преследователь, а обычный замусоленный работяга. Она отшатнулась, но он лишь встревоженно промолвил:

— Что с вами? Вам помочь?

— Да, я... — она выпрямилась на дрожащих ногах. Колено саднило.

— Ох, у вас кровь! Давайте руку! — помог ей прохожий, вывел из арки на свет и, сжав ее ладонь крепче, заорал:

— Миха, у нее лапа крашеная!

— Ах ты, брехунья! — рассвирепел Миха, мигом нарисовавшийся под козырьком нежилого подъезда. — Тащи ее сюда!

— Пусти! — закричала девушка, но ее уже прижали к колючей и грязной стенке. Рядом возник третий сообщник, совсем уж жуткого вида. И с широким ножом в руке.

— Захотела! Не рыпалась бы сразу, поговорили б по-хорошему, а теперь не взыщи, — Миха уже не усмехался. Похожий на работягу больно сдавливал запястье, прижатое к ржавому поручню крыльца. Третий, лениво озираясь, топтался поодаль. Ну, все. Пропала. Миха, придвинулся вплотную, нависая над ней:

— Значит, так. Ты у нас девочка бойкая, умная, поэтому давай начистоту. У меня сейчас четверо таких, как ты, но похуже, врать не стану. Забот у меня тоже, сама видишь, много, поэтому обновка мне нужна ой как в край. Не знаю, кто тебя держит, и знать не хочу. Или ты сама от них уходишь, или тебя заберу я. Ты же такая целая, добычливая, — он снова провел шершавой ладонью по ее лицу. — Поняла?

— Что ты… — выдавила она из себя. — Нет никого! Я сама, одна… Держащие ее руки даже дрогнули. Сообщники гоготнули

— Ого! — присвистнул Миха. — То-то и думаю, нигде тебя нет… Ребята, я ей верю.

— И что? — пробормотала она, не зная, спасла себя сейчас или окончательно погубила.

— Как — что? — дурашливо выпучил глаза Миха. — Мои поздравления! Теперь ты со мной.

— Не надо! Зачем я вам? — жалобно спросила она, развеселив мерзавцев.

— А ты и не знаешь! Пошли ко мне. Не обижу, и до дома провожу. А завтра с утра…

— Никуда я не пойду! — она дернулась, но напрасно. Миха легонько, будто играясь, ткнул ее в нос, осмотрел слегка испачканный красным кулак и злобно прошипел:

— Это что такое? Я тебя, поганку, уважаю, а ты огорчаешь меня. А не захочешь — придется утешать нас троих, ясно? Выбирай сама, мы люди честные.

— Доброго, ребята! У вас все хорошо? — прозвучал участливый голос из-за спин ублюдков. Миха на миг отвлекся.

— Без тебя будет лучше. Вали отсюда!

— Лучше вам, но не ей. Отпустили бы девочку, а? Она расстроена, и вы ей неприятны, — спокойно возразил голос. Даже сквозь пелену слез и боли она узнала давешнего старика-приставалу. Как рванулась она к нему теперь! Но без толку — хмырь держал крепко. Тот, что с ножом, неспешно подошел к пришельцу.

— Старый, гуляй дальше. Авось еще месяц-два протянешь. Без тебя разберемся, усек?

Неопрятный мужчина поник и, отворачиваясь, печально ответил:

— Усек, усек.

— Стойте! Позовите… — крикнула она, освободившись на миг из хватки, и получила второй удар. Очнувшись от ошпаривающей боли, всхлипнула и непонимающе стихла.

Старый повел себя самым гнусным и неуважительным образом: швырнул в жуткого хмыря какую-то мелочь, вроде, камушек. Камушек сочно шлепнул хмыря в лицо, и тот издал жуткий гортанный вой. Подпрыгнул, лягнул воздух и завалился набок, хватаясь за темное, залитое кровью пятно на месте глаза. Нож отлетел и стукнулся в крыльцо.

— Ты че творишь! — лжеработяга метнул поднятый нож в странного прохожего и, бросив Шану, побежал на старика, выхватив заточенный штырь. Старик, даже не уклонившись, метнул в нападающего новый темный предмет. Работяга пошатнулся, но сбил недруга с ног. Оба свалились в лужу, однако бодрый путник поднялся чуть раньше, легким ударом вогнав в живот нападавшего тот самый предмет. Перехваченный в полете нож. Работяга заревел, поднимаясь, и старик пнул его под ребра, а после припечатал голову упавшего ударом сапога. Мягко хрустнуло.

— Думаю, девушка, вам все же нужно помочь, — прохрипел старик, бессильно опершись о перила. Охваченная ужасом, Шана поняла, что третьей схватки он не выдержит, и завертела головой в поисках Михи.

А что Миха. Михи уже и след простыл.

Одноглазый здоровяк завывал, держась за багровое лицо. Из уха работяги медленно вылезал кровяной язычок.

— Я.. вы… спасибо, — тупо бормотала Шана, потирая освобожденное запястье. Старик, не отдышавшись, протянул девушке руку. От руки пахло какой-то настойкой

— Ну, пойдем отсюда. Не смотри на них. Скажи лучше, сколько в тебе роста?

Договор

В этой мрачноватой полуподвальной таверне она бывала и прежде, но никогда не ела тут так много и вкусно. Шана почти перестала бояться, а ушибы и ссадины почти перестали болеть. Ее спаситель представился Жмыхом. Смешное имя, как у общинника. В приятном полумраке комнаты он не стал симпатичнее, но развеял некоторые опасения на свой счет.

— Еще раз спасибо! — пробуровила Шана, дожевывая последний кус жареного мяса. — Простите, я неправильно поняла вас тогда…

— Ты уже тыкала мне, так что давай по-свойски, — усмехнулся Жмых.

— Хорошо. Предел меня возьми, как ты с ними… никого не убил?

— А ты хотела бы их убить? — спокойно спросил старик, недавно продемонстрировавший ловкость двадцатилетнего бойца.

— Не знаю…

— И я не знаю. Да и толку? Просто не гуляй там больше. И вообще. Прекрати эти походы.

— Какие походы! — протестующе начала она и понурилась. — Больше не буду. Только…

— Что?

— Как ты оказался в том дворе?

— Искал тебя и нашел, — запросто сказал Жмых. — Нельзя упускать такую возможность. Тебя не было целый месяц. А тут гляжу — к тебе пристает какой-то фраер.

— Ты поехавший? — взвилась Шана. — Еще чего не хватало — следил! Зачем?

— Дай уже сказать, — вздохнул старик. — Видишь ли, я ищу помощника. Даже партнера. И ты, мне кажется, в эти партнеры годишься. Ничего плохого я не делаю и тебе не желаю.

Шана помедлила, раздумывая, уйти сейчас или отвязаться от мутного деда на улице.

— У тебя темнеет щека, — охнул Жмых. — Возьми-ка эту мазь и натри слегка, — он заботливо протянул девушке жестяную баночку, извлеченную из кармана. «Фокусник», — подумала бывшая швея, втирая приятно холодящую кожу кашицу в скулу, а сразу после подумала, что никто о ней последних пять лет так не заботился. Она немного смутилась. Жмых же ласково прищурился.

— Понимаю, ты совсем не доверяешь людям. Но людям, все-таки, стоит просто не доверять. Помни об этой разнице. Иначе мы бы не выжили.

— Ладно, — тихо ответила она. — Что за работа?

— Особая. Не для всех. Ни капли тебе не повредит, но принесет пользу. Кто твои родители?

— Камни за валом. Ветер и пыль.

— Прости-прости, я не знал…

— Да чего там знать, — Шана глядела в угол стола. — Отца давануло станком на Железном заводе, полежал неделю дома и кончился. А маму подстрелили. Случайно.

— Эти грабители, скотобазная сволочь, — ощерился Жмых, сжимая кулаки.

— Нет, — отозвалась девушка. — Гвардейцы на Ректорской улице. В день, когда скотобазники взбунтовались и полезли на Университет. Ректор встретил их карабинами и скорострелками. Мама шла со смены домой, срезала путь через улицу, а когда орда побежала от бойцов, попала в самую кашу.

— Проклятый пятьдесят девятый год! — помрачнел Жмых. — Когда в тридцатых я дрался с шахтными самозванцами и бил ватаги Южных общин, не думал, что беда придет и к нам, в Город! Как считаешь, ты достойна своих родителей?

— Смеетесь? — горько произнесла девушка. — Вам видней, вы все про меня знаете.

— Достойна. И будешь жить достойно в достатке и тепле, — уверенно заявил старик. — Но много важного я не знаю. Сколько тебе?

— Девятнадцать, — Шана из невнятной опаски накинула себе пару лет. — А тебе?

— Пятьдесят три. («Ничего себе, развалюха!» — изумилась она). Твой вес?

— Сорок… было сорок четыре.

— Хм, недовес, но не сильный, — пошевелил Жмых клочками бровей. — Стрижка короткая, зубы целые, дыхание чистое. — Шана заметила, что и его зубы на диво ровны и белы.

— Может, уже скажешь, к чему это все? — подозрения возродились с прежней силой. — Если тебе нужна послушная благодарная девочка, ты ошибся…

— Ни в коем случае! — замахал полупустой пивной кружкой Жмых. — Совсем другое!

— Так зачем?

— Живем мы несладко. Нам обоим нужны деньги.

— Этот Миха два часа назад говорил примерно так же.

— Так же, но не то же самое. Осталось главное. Сыграем? — он вытащил на стол коробочку, извлек из нее кубик, четыре цветных палочки и стопку засаленных карт.

— Прямо сейчас?

— Да. Это и есть то самое дело. Помнишь наш разговор? Сыграй со мной пять раз, и получишь по желтой за каждый кон. Ну как, согласна?

Четверку, любимую городскую игру, она знала с детства. И уже тогда разбиралась в двойных, тройных и даже шестерных раскладах. Играла в налете и в обороне, смело рисковала, а иногда даже держалась одной мастью против трех. На деньги, правда, играла редко. «А дед или непрост, или спятил».

— Я так себе играю, но если охота… — задумалась она.

— Я плачу просто за игру! — подчеркнул Жмых. — Не за выигрыш или проигрыш. Даже если ты сольешь все, деньги твои. Ну как? Согласна?

— Кто сдает?

Старик оказался знатоком. Мастером. Но не шулером. Она наверняка заметила бы, да в тройном раскладе сильно и не смухлюешь. В первый кон он разнес ее в пух и прах.

— Нее, деньги потом, — улыбнулся бодрый дед. — Еще играть и играть!

Три масти шли в ее пользу. Палочки быстро меняли хозяев. Карты падали на стол. Эх!

— Два-ноль, — Жмых хищно оскалился. — Сдавай, красавица!

Старый хрыч опять остался с единственной мастью, и Шана теснила его пехоту целым войском — конницей, артиллерией, даже Мехкорпусом! И не заметила, как потеряла зеленую палочку-знамя, а потом…

— Три-ноль, — он зачем-то похлопал себя по животу. Шана злобно прищурилась. Какой-то древний сыч оказался внимательней нее? Да ему самый срок на полке у печи валяться, а не душить молодых! И ведь не придерешься, играет чисто… Удача! Нет… Старик сердито осмотрел свои карты и, ругнувшись, бросил зыбкий веер на стол. Засопел.

— Ничья, — пожала плечом девушка.

— Как ты это сделала? — насупился Жмых.

— Выдала на тройку госпожу мехов. Разве нельзя? — хмыкнула она.

— Можно! Но как же так… Нет, все верно. Я сдаю. — последнее он произнес вопросительно.

«А ты думал! Расцвел уже!» — с неожиданным злорадством подумала Шана и начала давить силы старика с равной, половиной позиции. Ее обуяла холодная злость на мир за окном, на чужие карты, на сутенеров, на мужчин вообще. Она забыла недавний страх и оставшуюся боль, желая лишь одного — оставить зарвавшегося гордеца без хода.

— Ну, что тормознул? Отбивайся!

Старик побагровел и встал, уперев кулаки в столешницу.

— Как ты смогла? Отвечай!

— Ты чего, Жмых, перегрелся? Говорила я, что кормят тут хорошо, а вот пиво — не очень.

— Не смешно! Как это тебе удалось? Ты носишь верные буквы на руке? Покажи!

— Все вы, мужики, одинаковые, — хихикнула потерявшая робость Шана, приспуская рубаху, и на миг показала чистое голое плечо. Место, куда иные игроки, надеясь привлечь удачу, накалывали особые слова. — Проиграл, так проиграл. Я вот трижды продула, и не реву. Что такого-то? Это же игра. Жмых тяжело дышал, белки его глаз побагровели.

— Да, игра. Извини. Но ты... Я не ошибся. Хвала богам, не ошибся.

— Да в чем дело? Присядь, — забеспокоилась Шана.

— Никому б не сказал, а тебе скажу. Ты — первая за тридцать лет, кто победил меня в честной игре. — Он сел и буйно расхохотался, сгребая карты в кучу. — Надо же! Без мухлежа, без сговора, без присловья!

— Ну, стараемся, — отозвалась девушка. — Давай деньги. Теперь ясно, кто ты. Что дальше?

— Бери, все пять! — он сунул ей желтые пластинки и вытер слезы, судорожно дыша. — Дальше? Ты мне подходишь. Хочешь получать еще по столько же трижды в неделю?

Может, не врет. А если жулик — соскочить она всегда успеет.

— Конечно! Но ты бы мог и сам…

— Сейчас не могу! Слушай, удачливая Шана. Я давно обещал Творцу сделать это, теперь, видно, пришел срок. Ни родни, ни близких у меня на свете нет, да и у тебя тоже. Мы станем работать вдвоем! Четыре дня в неделю ты будешь шить свое тряпье и делать, что захочешь. А три других дня — играть с гостями в Белой таверне. Я буду рядом. Вся прибыль, кроме доли на аренду — пополам. Согласна?

— Не дура. По рукам.

— Нашел! — восторженно пожал ее ладонь Жмых, — Как же долго я искал! — он вдруг нахмурился. — Надень мои перчатки. Не хватало, чтобы твои ногти увидели на улице!

— Спасибо, — девушка с сомнением повертела огромные перчатки в руке. — А как верну?

— Завтра, когда придешь ко мне на Хлебную, — Жмых назвал адрес. — Там договоримся о мелочах, а послезавтра — за работу!

Продолжение>