Стафалланец

<Предыдущая часть

Что-то с ней в это время сделалось — она стала внимательнее к игрокам, хотела больше узнать о них, поругать или пожалеть. Иногда приходил горячий и безжалостный стыд за то, что они со Жмыхом обманывают всех этих бедолаг: он словом, она — делом. Особенно жаль было парня-студента, просадившего за вечер все свое довольствие и то, что ему прислали из дома родные. Шана хотела помочь, но Стаф был против. После серии позорных проигрышей железной махине нельзя было плошать до конца месяца.

— Помнишь вышкаря, что хотел поговорить со мной? — говорит Жмых, капая Стафу зелье.

— Еще б не помнить, — на деле Шана помнит его плохо. Она хочет спать.

— Пришел ко мне, поговорил про то, каково душе за Пределом, сказал что-то про срок и утопал. А какие-то мерзавцы спутали его с работягой, да и зарезали. Ну и судьба!

— Угу. — Шана закуривает тонкую палочку, садится прямо на тумбу, спиной к Стафу. — Завтра я выхожу, напомни?

— Нет, завтра будут вешать воров, а потом на Меновом дворе пойдет распродажа излишков того, что сдали осенью общинники. Народа у нас будет мало. Эй, ты слушаешь?

Шана кивает, Жмых долечивает страшилище и присаживается рядом с ней. Все трое молчат. Палочка, истаивая, дымит и пахнет. Старик трогает девушку за плечо:

— Все хорошо? Вижу ведь, что нет. Слушай, маленькая Шана, ты мне как дочка. Зла я тебе не желаю. Мы заработали достойно, и ты вложила в это столько же, сколько я сам. Если ты устала, если уже невмоготу, можешь остановиться хоть сейчас. Хочешь?

— Они мне снятся. Руки, карты, а над ними — морды эти... Просыпаюсь, а ног нет. Не чую ног. И встать не могу — думаю: нельзя, пока не отопрешь. Лежу и жду… Ты не врешь?

— Нет. Отработаем месяц и прекратим — только скажи! А сейчас иди домой, отдохни. И хватит курить это, прошу тебя!

— Хорошо, — она жадно вытягивает из окурка последний дым, пытается вытянуть еще, прижигает губы. Швыряет окурок на пол. Приходит кот, урчит, лезет на колени. Ластится.

На улице — студенты, все в сером, фуражки с заушинами набекрень, лица кривые.

— С какого перепуга он повесился? Да еще в самой общаге? Ну, были в жизни нелады, так что же?. Тем более наш, шахтный! Не то, что неженки городские, завали их шлак!

— Может, ему кто помог? Найти и порвать выкидков! Сам порву!

— Да тихо ты! В Городе всюду уши! — один из парней настороженно косится на Шану. Минует ее и продолжает тише — Врач сказал, что он сам! Может, его Гайра бросила?

— Ты что, — гудит другой. — Она же сама за ним в Белую ходила, отдала ему свое довольствие, чтобы отыгрался… А Шестак возьми и все продуй! Шана тормознула, делая вид, что чистит сапоги о снег. Прислушалась.

— Как не продуть этому железному пыхтуну! Скольких он уже затоптал своей четверкой?

— Дурак ты. Никто не заставлял Шестака садиться. Влез в долги, а играть не умеет…

У Шаны закололо в горле и она растерянно ответила неизвестно кому:

— Но я ведь не знала. Ни о ком не знала. И не хотела. А Гнату даже помогла, сама помогла!

— Трезвей дома, сестрица, — весело сказал ей встречный десятник.

В подъезде встретил Гнат, снова поблагодарил, что дала тот раз в долг. Знал бы он… Шана заперлась, растопила печь. Завесила тряпкой крохотное окно, нырнула под топчан. Подцепила пласт тощей корки линолеума, свернула вбок. Извлекла плотный кожаный конверт. Раскрыла, пересчитала пластинки. Если поменять печь, то к Новолетью останется еще на восемь таких же. И на пяток платьев, о которых мечтала. И не к Новолетью, а уже весной! Вот итог ее изнуряющей тело и точащей душу работы. Разве она сделала кому-то плохо? Напротив — даже спасла!

— Где б вы без меня были, — сказала девушка смежной с соседями стенке и, рассмеявшись, прошлась по комнате, обращаясь к невидимым слушателям, словно жрица.

— Боги сказали — живите. Сказали — укрепляйте благо и растите над собой. Чем же Шана с Длинной стены им неугодна? Она выполняет наказ! — девушка собрала блестящие, как золото, пластинки в веер и, приложив короной к голове, закружилась маленьким вихрем.

— Я спасаю вас, дети. Храню вашу жизнь! Я Делия, Мать Живого, я душа мира! Хахаха!

Люди ее почитают. Она в силах радовать их и печалить. Влиять на них. Менять их жизнь. Шана вспоминала своих соперников, и ясно увидела того студента. Шестак, или как его.

Ты его убила.

Недавно разозленные люди обвинили Жмыха в обмане. Он напомнил, что всю игру даже карт не касался, передав это дело случайному зрителю. Несчастного зрителя схватили за шиворот и вывели на улицу. Больше Шана его, вроде, не видела. А еще раньше…

Только теперь она осознала, что сделала за эти месяцы очень много. Больше, чем нужно.

Ее охватил жгучий, отчаянный стыд. Бросив пластинки, сорвав с оконца тряпку, Шана бухнулась на одно колено, обращаясь к приветливо-рыжему закатному лучу.

— Прости меня, светлая госпожа! Я глупа и недостойна смотреть на живой свет, дар богов! Я занялась дурным, нечистым. Обещаю тебе, что не буду причинять зла ни себе, ни другим твоим детям! Уйду из игры, как кончится договор, это уже скоро! Обещаю отдать половину добычи обделенным. Только прости!

Она дрожала, не смея поднять глаз на медленно уходящий луч. Боль и ломота вернулись с прежней силой, но она терпела. Когда вокруг стало темнеть, нетвердо встала на ноги.

Лежа в зыбкой постели, Шана укутывалась в тонкое одеяло и все не могла согреться. Дернула ткань на себя — она плохо потянулась. Девушка открыла глаза и глухо завыла, втираясь спиной в стену. Рядом с ней, почти касаясь, лежала на боку женщина.

— Ты... кто?! — пролепетала Шана. Женщина открыла глаза — у нее было Шанино лицо. Только не узкое, с кругами у глазниц, как у Шаны настоящей, а гладкое и свежее.

— Твоя сестра. Холодно уходить.

— Но ты же — я! — возмутилась девушка, несмотря на стягивающий руки и ноги ужас. — И нет у меня сестер!

— Разве ты сейчас такая? — спокойно отозвалась гостья. — Мы разные.

— Я стану такой, как была! Вот уйду от Жмыха, и стану. Я обещала. Слышишь? Убирайся!

Она столкнула другую Шану на пол и услышала противный хруст. Гостья никуда не пропала, только простонала, схватившись за шею. Шана пришла в смятение — как можно нарушать обещание богине! Да и вдруг это вправду ее сестра? Маленькая Хена умерла в полгода, когда Шане было пять. Как она выглядела бы сейчас?

— Тебе больно? — коснулась она пришлой девушки. Та уткнулась в пол. Шана выскочила в переднюю, вернулась с пузырьком и взятой у Жмыха пипеткой. Умаслила запястья гостьи и ее пальцы. Приподняла голову, открывая шею.

— Это хорошее масло, оно поможет. Тебе лучше?

Голова отяжелела и ткнулась в пол. На Шану смотрела ее копия, грубовато выполненная из меди и срезанных с кого-то темных волос. Копия широко улыбалась. — Спасибо, сестренка! — проскрежетала уродка, не разжимая крупных металлических зубов. Ледяные руки поднялись и стиснули девушку в страшной силы объятиях. Шана закричала. И кричала до тех пор, пока не проснулась в пустой квартире.

Печь опять остыла раньше времени. Было холодно, темно и пахло лекарствами.

Большая игра

Жмых объявил о «незабываемой неделе» перед большой починкой Стафа, и люд попер валом.

— Народ разгорячен, народ доволен, — говорил старик, растирая ей плечи. — Как мы их! Все идет удачно, деточка. Теперь про Стафа узнают даже за горизонтом!

— Далеко, — согласилась Шана. Каждый вечер она снова тешила горожан. И каждый раз, ложась спать уже под утро, говорила себе: «Не обижай их теперь. Главное — не обижай».

В предпоследний день люди хлынули в таверну еще с обеда — когда Шана втиснулась в Стафа, публика облепила все лавки, табуреты и столы, ссорясь за места в очереди к заветной тумбе. Люди разных префектур смешались в кашу. Впервые она видела заводского приказчика, нехотя уступающего место разлохмаченной старухе с Синего форта, работяг, опершихся локтями о спину ментора, жреца, скопом благословляющего детей Народа на удачу. В толпе начали воровать, но десяток бойцов быстро пресек негодяев. В Стафалланце стало невыносимо душно, дикий гвалт быстро утомил ее.

Началась игра, и люди сгрудились перед самым носом. «Не больше двух конов с брата!» — предупредил Жмых. И началось. К вечеру Шана похудела — горячее нутро согнало с нее семь потов. Глаза начали слепнуть от постоянного вглядывания в мутноватые стекла, а руки от локтей и ниже вздулись веревочками жил.

Победа, еще победа, ничья. Раздосадованного мужика оттеснили молодые парни, вежливо пригласившие к игре сухого, мятого старика — совсем уж древнего, старше Жмыха. Один парень взялся было за карты. Старец отнял колоду и ловко перетасовал редким, чуть не шулерским манером. Не отрывая внимательных водянистых глаз от Стафа, раздал карты быстрыми, хлесткими бросками. Собрал карты и палочки в кулак. Сильно подбросил кубик. Поймал. «Хорошие внуки, и дед молодцом», — подумала Шана.

Соперник почти разнес Шану в первых ходах, и не собери она все свое внимание, поражения было бы не избежать. Ум и пара удачно попавшихся карт помогли девушке вывернуть на ничью.

— Еще, — бесцветно сказал старик. Жмых покивал и принял деньги. Теперь стало легче, но гость и впрямь оказался мастером игры. Окончилось снова вничью.

— Интересно, — проскрипел дед. — Еще.

— Простите, но не сегодня, — печально сказал Жмых. — Лимит — два кона.

— Удвою ставку, — игрок не просил, а скорее отмечал факт. Жмых побарабанил пальцами по Стафову плечу и сказал:

— Нельзя, дружище. Все, кто тут собрался, ждут игры со Стафалалнцем, а многие уже не успевают! Приходите завтра, буду рад.

Старика окружила голова очереди, его окликали и шлепали по спине.

— Говорят тебе — нельзя! Тут все равны! Подъем, дедуля! Ишь, наглый.

Старик молчал, его спутники отпихивали самых настойчивых. Шум поднялся до потолка.

— Хорошо, хорошо, — скрипуче произнес игрок. — А если я поставлю это?

Он быстро передал что-то Жмыху — из своих амбразур Шана не видела ничего, кроме стола и части зала. Люди продолжали бушевать. «Опять подерутся», — устало решила девушка и вздрогнула от толчка — Жмых оперся на Стафа всем телом. Ближние посетители замолчали, пялясь куда-то вправо и вверх — видимо, на Жмыха. Он громко булькнул что-то невразумительное и севшим голосом сказал:

— Доброго вечера, господин Внутренний Проректор! Простите старого дурня за дерзость, однако этого я принять не могу. Но держать ваш знак — высшее счастье для меня.

Оба парня вопросительно глянули на игрока, тот вяло отмахнулся и, проведя ладонью по обметанной седым пухом голове, поднялся с места, принимая от Жмыха свою вещь.

Нутро таверны загрохотало — совсем необычно, по-новому, почти складно. Все, до кого доставал обзор Шаны, встали, попятились, отшатнулись назад. Мужские, старческие, девичьи, чистые и грязные лица перекосило. Все, кто носил форму, вытянулись по струнке, залпом гаркнув «Сотню добрых лет Народу!». Стало свободнее дышать. У входа возились — некоторые зрители спешно покидали зал. Одна Шана осталась сидеть.

— И вам доброго вечера, друзья, — проскрипел странный гость, чинно усаживаясь на место. Никто ему больше не мешал. — Всего один кон, — поднял он глаза на Шану. — Пожалуйста.

Расклад уважаемого старика оказался слаб. Шана помнила, что проигрывать нельзя.

— Так-так, — Проректор нахмурился и заглянул девушке в самую душу. Она оторопела и опустила взгляд, упершись лопатками в твердую спину монстра.

— Вы… можете взять деньги, господин, — натужно произнес Жмых откуда-то из-за Стафа.

— Бросьте, — старец, сопя, все пытался заглянуть за зарешеченные, закрытые стеклом прорези в уродливой голове. — Позволите?

Он нагло пощелкал истукана по медному лбу, достал длинное перо и постучал им в сияющие в свете тусклых ламп глазища. Молодые окружили Стафа, рассматривая и трогая, казалось, все детали механизма. Шана втиснулась в металл как можно глубже, дрожа и сгорая от ледяного пламени, гложущего ее от спины до затылка. Внутренний Проректор, первая сила Страны после Трех богов и господина Ректора, хочет расколупать орех и докопаться до правды. Сейчас будет недоумение, потом — жаркий позор, а после — хорошо, если суд. Кривой дом, селитряные работы? Виселица? На Торговой вешают воров, да. Ты никогда это не видела, потому что боишься смотреть на плохое.

— Прошу прощения… Механизм довольно сложен и тонок… — прозвучало в ее черепе. Она зажмурилась, не желая погибать. Стуки кончились, теперь голоса решали ее судьбу.

— Послушайте, как он, все-таки, работает?

Жмых начал сбивчиво объяснять. Фоном ему служила мертвая тишина. Старик не перебивал, и только когда хозяин Стафа закончил, прошмакал:

— А как подается пар? Только не говорите, что вещь доконечная.

— Конечно, нет! Стафалланец — мой труд. Он запитан от котла — если угодно, можете осмотреть. Пар идет сюда, в распределитель, и поднимается к трубкам приводов.

— Так. А чем он думает?

Жмых осмелел и уже бойко рассказал о чувствительных пластинках ладоней Стафа, различающих поверхность карт и палочек, в свою очередь имевших каждая уникальную филигрань из тонкой проволоки. Таким же материалом покрыта тумба, и Стаф легко распознает масть и достоинство карт соперника. Некоторые слова истинная движущая сила Стафа слышала впервые, да толком и не слушала. Она скрючилась, насколько позволяла тюрьма, и только легкая вибрация бегущего под ногами пара скрывала ее дрожь. Наконец, снаружи что-то произошло, и мучение прекратилось. Жмых молчал, посетители сдержанно гудели, громыхала мебель. Сейчас схватят! Шана обмякла в поймавшем тело коконе, как мертвая. Когда новый стук привел ее чувство, вокруг было темно. В бок снова постучали. Жмых вполголоса сказал:

— Все в порядке. Завтра он не придет. Спускайся.

Конец.

Снега лежало навалом, но он уже стал рыхлым и слоистым. Наверху от крыш до жуткой высоты разлилась восхитительная свежая синь. Внизу проявились пятна грязи, и они, пожалуй, единственный раз в году, радовали. А ночью во дворах сражались коты.

В первый день весны она, веселая, довольная, порозовевшая, летела вдоль пахнущих особой прелью коночных рельсов и осыпавшихся бурых фасадов на Хлебную улицу. На нее косились хмурые женщины, двое встречных мужчин заняли пустяшными вопросами, чтобы узнать, соответствует ли голос своей хозяйке, а попавшиеся по пути мехи… На то они и мехи, чтоб пялиться.

Разбрызгивая носами новеньких сапожек талый снег, Шана вбежала в знакомый двор. Поднялась, легонько затарабанила в темную, разбухшую с осени дверь. «Входи, не заперто!» — отозвался Жмых. На пороге встретил кот. Шана вбежала в комнаты, кот проследовал за ней и, обогнав, принялся скакать, урча и облизываясь.

— Не взяла я тебе колбаски, завтра принесу! Доброго, Жмых!

Старик поднялся ей навстречу из-за стола, занятого желтоватыми листами каких-то схем.

— Тихой, добрая гостья! Тебя теперь и не узнать! Ну, нашла себе дело? — улыбнулся он.

— Не нашла, а сделала сама. Скоро открою лавчонку на Пороховой, рядом с Белой таверной. И назову «У Стафалланца», как тебе такое?

— Всегда знал, что ты не пропадешь! — восхитился Жмых. — Но какая ты стала за месяц!

— Что, хороша? — девушка закружилась, превратив свою юбочку в колышущийся серый цветок. Старые вещи сменились черной кожаной курткой, ладным жакетом и сорочкой с белоснежным воротом. На голове красовалась плотная шапочка, украшенная достающим плеча хвостиком с кистью на конце, как любили носить центровые дамы.

— Прекрасна! — заявил Жмых. — Встреть я тебя при другом раскладе, сразу бы скинул лет с дюжину. Но ты — дочка моя, маленькая Шана!

— И я тебя люблю! И Стафа! Куда б я без вас! — Шана подскочила к старику и, повиснув на его шее, крепко чмокнула в дряблую щеку. — Но это не все. Поздравляй дальше!

— Ох, еще сюрпризы? Ну, давай.

Она уселась на заменяющий стул ящик, расправила складки юбки.

— Он зовет меня. Сказал, что готовит венец.

— Уже? Это ведь чудесно, милая! — растрогался Жмых, садясь напротив. — Когда свадьба?

— Перед Новолетьем. Всего три месяца осталось! Ты — первый, кого приглашаю. Придешь?

Старик заерзал, сопя, и принялся перебирать свои чертежи.

— Видишь ли, Шана, не могу обещать. Я даже не знаю, буду ли жив и цел послезавтра.

— Почему? — встревожилась девушка. — Кто тебя давит?

— Кто, кто. Тот, кто полюбил Стафа больше других. Господин Внутренний Проректор.

— Опять? — поежилась, вспомнив зиму, Шана. — Я думала, он просто спросил тогда, и все.

— Нет. Его люди приходили ко мне и просили перевезти Стафа в Университет. Не изучать — в том, что Стаф — машина, я их, вроде, убедил. Проректор хочет, чтобы он продолжил играть, но уже на их условиях. Мне обещали треть дохода.

— Но ведь это хорошо! Я-то думала! Пара недель у меня свободна. Давай подурим их, а там и Стаф сломается, — хихикнула Шана. — А ты найдешь другого игрока, взамен меня.

— Ты умна, — невесело произнес Жмых. — Я тоже так думал, но до сих пор не нашел никого легкого и шустрого, кто играет хотя бы не хуже тебя.

Комплимент Шане понравился, но и печаль старика ее тронула.

— Ладно тебе киснуть! Помнишь, я же не железная, найдется кто-то еще! Я помогу, поспрашиваю ребят с Длинной стены, а ты сходи, что ли, на Скотобазу? Там всегда хватает ловкачей, — улыбнулась она, однако старик только отмахнулся.

— Я везде искал. Не нашел ни одного, понимаешь? И это еще полбеды. Господин Проректор хочет установить Стафа прямо во Втором корпусе, под боком у Ректората.

— Ну и что? Подвал он и в Универе подвал.

— Если бы! Он дал комнату на втором этаже! Да, я заговариваю им зубы про массивность машины, делаю таинственный вид, когда они просят раскрыть секрет приводов! Даже делаю чертежи Стафа для отвода глаз! — он потряс пачкой листов и бросил их на стол. — Но там внизу склад. Как я ни бился, Проректор непреклонен. Теперь в Стафа будет не попасть, а значит, и игре, и мне конец!

Шана задумалась, осознав безвыходность положения Жмыха.

— Переезд назначен на послезавтра, даже телега готова! Пару дней я повожу их за нос, а потом… — он заскреб столешницу ногтями и понурился.

— Слушай, — девушка решила хоть как-то смягчить участь старика. — Наплети им, что договор с хозяином Белой таверны требует еще месяц игр! Поговори с ним, заплати, если что, я помогу! Потянем время, а там и человека, может, найдем! Слышишь?

Жмых поднял голову. Поморгал. Неуверенно протянул:

— О таком не думал. Послал же мне тебя Творец той осенью! Дельная мысль! — Он вскочил с ящика, лихорадочно забегав глазами по комнате. Перелопатил листы, бросил, выдвинул ящик в столе, вскинул голову, уставившись на Шану не хуже Стафалланца. И застыл. Радужки его глаз будто вертелись, как маленькие спирали.

— Все верно, — наконец, произнес он. — Совсем без дела я не сидел. Почистил Стафа, расширил нутро, приготовил кое-какие мелочи.

— Ну вот, — облегченно сказала девушка. — А ты унывать! Надо идти до конца!

— Точно! Шана, детка, — склонился он над ней. — Ты сейчас сильно занята?

— Ну, с часик есть.

— Хватит и получаса! Проверишь, как Стаф ведет себя теперь?

Комнату с чудищем ярко освещали свечи. Кот увязался за Шаной, норовя прыгнуть к ней на руки, шлепая лапами по ее ногам, окольцованным яркими радужными полосками.

— А ты перестал экономить на свете! — усмехнулась она. — Кот, не сейчас! Не хватало мне затяжек на первом выходе!

— Какие славные чулочки, — прокомментировал Жмых с доброй усмешкой. — Думаю, твой жених оценил их по достоинству!

— Оценит сегодня, — засияла Шана. — А ты не пялься, старый гуляка! «Подумать, и в этой красоте я хотела лазить по Кривой улице! Прости, мать Делия, что я оступилась тогда. Я держу обещание. Теперь все будет по-другому».

Стаф все так же изуверски улыбался, но больше не пугал. Жмых отчистил его от копоти таверны, и он сиял, как новый чайник. Всего пятый раз она видела его со стороны.

— Ух, какие валики-ролики, — указала она на привинченные к нутру затылочных пластин шестеренки, когда компаньон раскрыл вход. — Зачем?

— Чтобы Стаф лучше кивал, и открывал новые щели для дыхания того, кто внутри.

— «Тот кто внутри». А раньше это была только я! — фыркнула девушка.

— Уже ревнуешь? — улыбнулся Жмых.

— Ну тебя! Давай пробовать. И учти, если я порву вещи, убью тебя раньше универских!

Она скользнула в металлическое тело и ощутила больший простор. Мягкие стенки будто чуть отодвинулись, только вот маслом пахло особенно резко.

— Нет, что ты, будь спокойна, — уверил Жмых, замыкая пластины. Шана потолкала педали, с неудовольствием ощутив прохладную твердость. Старик зачем-то вытянул подкладки. Защелкнулась и кубовая голова. Кот забрался на тумбу и удивленно нюхал говорящего Стафалланца. Шана пошевелила пальцами — зверь в недоумении отодвинулся назад.

— Кот быстро выздоровел! У тебя золотые руки. Не думал пойти в Лазарет? Там всегда нужны хорошие врачи. Как ты его назвал?

— Для таких дел я уже стар. А кот… да не знаю. Так и зову его — Кот. Как устроилась?

— Нормально, только ногам неудобно.

Жмых появился в поле зрения, облокотился о тумбу. Печально заглянул в глаза девушки.

— Я и правда не мог придумать ничего стоящего. И никого, похожего на тебя, во всем Городе, не нашел. Пойми, Шана, ты лучшая. Я это увидел еще тогда, на Кривой. Ты очень, очень мне помогла. Этого я никогда не забуду.

— Спасибо… Ну, поиграем?

— Поиграем, — он дернул бутафорский рычаг тумбы. Позади Стафа раздалось зудящее гудение, и Шану больно кольнуло в спину.

— Ай! Жмых! Что за хрень? — крикнула она, стукнувшись в медную рожу и грудину.

— Прости меня, — он и не сдвинулся с места, чтобы помочь. — Думаю, вместе нам будет лучше, чем порознь.

Железные струны в ногах монстра на миг обвисли и натянулись с новой силой, разрывая плотную ткань чулок. В икры вонзились холодные острые пластины. Вместе с этим защелкали шестерни у затылка, быстро наматывая волосы девушки на свои зубья.

— Ты что!? — взвизгнула Шана, извиваясь в тесной камере. Ноги и руки разом скрутила жестокая судорога — мышцы сворачивались узлами. Жмых спятил! Скорей наружу! Но как? Машина наполнилась гулом. Шестерни изжевали ее волосы и задрали голову к темени Стафа. Кожа лица натянулась так, что глазам стало больно и щекотно.

— Что ты делаешь? Зачем? — вопила она сквозь слезы. — Открой, шлакоед!

В желтых стеклах замер Жмых — отступив на шаг, он вцепился руками в колени и, не мигая, приоткрыв рот, наблюдал. Стафалланец дрогнул и хаотично, будто еле сдерживая себя, начал трясти уродливым черепом. Шерсть кота встала дыбом, он сбежал в дальний угол и дико смотрел. Жмых смотрел с зачарованным, почти детским интересом.

— Что ты задумал?! Открывай! Скажу Баге, он тебя, выкидка, на куски порежет! — стало горячо и Шана не сразу поняла, что это кровь — сколько струн распороли ей ноги? Вместе с болью в ней взорвалась ясная мысль. «Это Жертвователь! Я же думала, думала, почти сразу! Отступник, мерзкий колдун! На все руки мастер! Маслами он лечится!!». Но и это исчезло с ослепляющей волной, прокатившейся по телу снизу вверх, когда из железных подошв выскочили по четыре лезвия, играючи рассекшие кожу, тонкое мясо и мелкие косточки, сделав пальцы ее ног втрое длиннее, чем положено.

Стаф взвыл и заходил ходуном. Тумбу било лихорадкой, и казалось, что двухцентнерная масса вот-вот сорвется с основания. Голова страшно стонала и тарахтела. Корпус гудел хаотичными ударами. На комнату осыпался мелкий снег потолочной и стенной пыли. Минуты через три все закончилось. Стаф устал и смолк. Старик, с трудом передвигая трясущиеся ноги, подобрался к самому его лицу и попытался заглянуть внутрь. Темно…

Стаффалланец захрипел и клюнул Жмыха в упор, разбив нос и губы. Жмых шмякнулся о стену, а фигура завопила нечеловеческой скороговоркой:

— Сгинь, вылюдь! Сама вылезу и порву!

Руки чудища потянулись к Жмыху, но цапнули пустоту — раз, другой, и с лязгом упали. Голова забилась, как крышка перегретой кастрюли. Стаф оторвал предплечья от тумбы и резко выпрямил их, разводя в стороны. Влажный хруст и пронзительный крик слились в единый оглушающий дуэт. Миг спустя внутри с треском лопнуло что-то большое и мягкое. Кот зашипел и, прижав уши, умчался прочь из комнаты, из подъезда, со двора. Стаф лязгнул и резко, мокро всхлипнул. Головища дернулась вбок и заклинила. Из-под медной челюсти показались, медленно раскатываясь, темно-красные дорожки.

— Все, — прохрипел старик. Уродец весело пялился на него. Жмых растер кровь по подбородку. — Какая сильная! — потрясенно вымолвил он. — Никто не заходил так далеко…

Он медленно приблизился к фигуре. Обошел вокруг. Потыкал палкой в голову, в мертвые пальцы. Провел по стыку спинных пластин, намертво схваченных запорами. Под ноги попалась лишняя вещь. Жмых поднял шапочку Шаны, увенчанную кокетливым хвостиком. Вытер ею кровавые потеки на Стафе.

— Прости, если сможешь, малышка. Я больше не сделаю тебе плохо. Никогда.

Заглянул в огромные желтые глаза. Поднатужившись, придал металлической голове правильное положение. Принес склянки и принялся капать в стыки машины бурые, алые и желтые составы. Приволок ворох одежды и начал драпировать фигуру, приводя в приличный вид.

— Я не хотел, но Проректор дал малый срок. Что успеешь за два дня? Надо верить…

Старик накапал немного жижи на ладонь и тщательно втер ее себе в лицо. Кровоподтеки, полученные от отчаянного последнего рывка Шаны, быстро рассосались, оставив небольшие розовые пятна. Целый час он сидел на полу напротив мертвого существа, поглядывая на него со смесью опаски и наглого любования — будто голодный на кусок сыра, который он задумал стащить с прилавка. А потом встал и поднес к тумбе стул, уселся. Достал из кармана коробочку. В ней были карты, четыре палочки и кубик.

— Оживай и играй, что ли. Я начну, — обратился он к Стафу, вкладывая в судорожно застывшие пальцы машины карты. Бросил кубик. Выложил засаленную карту на тумбу.

Стафалланец дрогнул, скрипнув суставами, и медленно опустил свою карту на стол.