Спектрофилия (1)

Назад к оглавлению

Предыдущий раздел

Ночной вкус. Третье лицо

Не каждую ночь, даже после катания в лодочке удовольствия, Мика может похвастаться тем, что ей удаётся быстро уснуть. Скорее напротив, куда чаще она просто лежит на спине, сложив руки поверх одеяла, и смотрит широко-распахнутыми глазами на пустой, укрытый слоем стелящейся темноты потолок.

Плотное одеяло давит грудь, вдавливает всё тело в мягкую перинистую поверхность матраса, а ноги всё ещё сводит остаточными приятными судорогами после выхода в озеро. Голова идёт кругом, и перед зрением то блики, то огоньки, мушки летающие, в квадратиках и полосочках. Ползут и ползут, то по дверце шкафа, то и сразу по потолку.

За каждую отвечать сложно, но как минимум в эту ночь скорый сон Мике точно не светит. Ей вообще сейчас ничего не светит: и свет отключён, и окно плотно зашторено. А гирлянд в её спальной отродясь не водилось. Даже по праздникам их здесь никто не развешивает. Так что темень тёмная и тяжёлый, глубокий вздох.

Мика пытается лечь удобней, закидывает обе руки под голову — но через подушку. И подушка чуть-чуть прижимает пухом, вдавливает в постель сложенные вместе ладони, облегает запястья.

Так засыпающая лежит какое-то время, чувствует приятную дрожь, мурашки, рябью бегающие по сосудам. Успокаивающее, мерное, оттягивающее чувство в раскинутых плечах.

Сковывающее чувство, забирающее.

За закрытым окном слышатся разные звуки: то постукивания, то поскрипывания. Машины всякие, трамваи последние. Какие-то процессы рабочие. Опять какие-то ветви на деревьях под ночь решили пилить.

Кто-то с кем-то общается, о чём-то переговаривается. Слов не слышно, только общее настроение, ноты, тональность общая. То ли женщина и мужчина, то ли две женщины, то ли двое мужчин. Мика не вслушивается в чужой диалог на улице за стеклом. Обрывками фразы редкие долетают. Откладываются на уровне верхней подкорки мыслей, там повторяются приглушённым эхом. Какие-то «Привет» и «Знаешь», «нам нужно … ещё», «туда». Не вслушивается, слова просто звучат, рассеянные по сознанию.

Приятная дрожь, холодок с запястий переползает к локтям, аккуратно обволакивает предплечья.

Мика думает о зиме. Воображает, как вот прямо сейчас лежит и покрывается коркой льда. Нехолодного льда, защищающего.

Она ждёт — и всё её тело как будто вытягивается. Поверхность постели, да сама она становятся безразмерными. Растворяющимися. Отходящими.

Слова, прочие заоконные звуки складываются в какую-то музыку. Сложно-угадываемую, больше осязаемую, различимую, слышимую на уровне мыслей мелодию. Ритм такой, немного с железками, чуть-чуть со скрипом. И стучит ещё что-то. Что-то явно стучит.

Одеяло уже не давит. Одеяло — это просто часть тела, как одежда, только ещё плотней.

«Да, привет», — отчётливо слышится за окном. Или всё-таки в мыслях?

Мика не двигается. И даже на потолок не смотрит. Звуки складываются в трели, похожие на пружины варганов, это всё больше напоминает растворяющееся пение.

Гулко складывается звучание, закладывается в уши. Губы и веки сомкнуты. Мика делает новый, высокий, глубокий вдох.

Над поясницей приятно теплеет, как отёк, или мягкий прилив — и расходящееся по сосудам, под рёбрами, искорками в ноги, к груди.

«Как там всё?» — женский голос, вопрос отчётливый выныривает из омута — но всё ещё очень размыто, давяще и погружающе. Чуть-чуть только бросил в дрожь, но не достаточно, чтобы вырваться. Или хотя бы встряхнуться.

Мика старается не думать, не вслушиваться в звукомузыку не то совсем у окна, не то всё же ближе. Она вообще какая-то неопределённая, эта музыка. Как шум какой-то… Колокола, вот. Сливающийся колокольный бой из самых недр бурлящих рек-улиц, густой, нарастающий, мерный, именно варганно-пружинистый.

Расходящиеся волны тепла от рёбер — и выше, и ниже.

Ладони и будто тянутся обратно под одеяло — и даже плечо так и тянет чуточку отвести. Или палец — но Мика не двигается. Решается на ещё один вдох. Всё-таки отвечает мышцам, пробует стянуть, приоткрыть стенки внутренние там, между ног. Но только так, чтобы не напрягаться. Совсем немного, именно как ответ на прихлынувшее тепло. Как ответ, да. Ответ. Ответ на прикосновение. Как если бы там положили ладонь, даже и через ткань одеяла. Сильную ладонь, мягкую, где тыльная сторона прижимается чуть-чуть выше кости, а пальцы, все вместе — складываются, где нужно. Вот там упор — а подушечкой — нажимает.

Выдыхает именно в этот момент, ещё и легонько приподнимается. Вперёд собой подаётся — и опускается под нажимом.

Лодочка чуть-чуть покачнулась.

Новое плавание? А почему нет?

Рука там такая хорошая… Пусть это будет Сашка. Да, почему и не Сашка-то? Она ведь точно такая же мягкая. Понимающая, аккуратная. Уверенная, когда нужно.

Уверенная…

Глаза Мики плотно закрыты. Её совсем немножко раскачивает, окутывает то приливами, то отливами.

Это даже не лодочка, а скорее… Качелька этакая? Что-то похожее, да. Как именно на качельке, и воздух ещё приятно продавливает живот. Голова идёт кругом.

Она плотно держится за поручни на качели, а вокруг — ночь, странный далёкий и близкий мерный звон колокола.

Она качается не сама. Открыла глаза, понимает, что рядом с ней стоит высокая тёмная фигура общих неявных форм. Больше похожа на отслоившуюся от человека дрожащую, идущую рябью тень.

Мика пристально смотрит на широкую ладонь существа. Вот-вот да, именно такая ладонь её, должно быть, сейчас касается. Такая же мощная, сильная. Да уж, совсем не Сашка. И пальцы-то у него какие!.. Не грубые, нет.

И, да, по общим чертам в тени угадывается мужчина. А вот его лицо как-то вовсе не разобрать. Ну, оно по идее есть, но такое… Всё густотой, тьмой размыто. Детали-то дорисовать можно… Но лучше всё-таки не присматриваться, нет, пусть лица у него не будет, просто хорошая, по-скульптурному выверенная голова.

Мышцы, бицепсы. Бёдра подтянутые, удобная поясница. Как классный борец с плакатов и передач Леночки.

Да, вот он её на качельке катает. Обхватил своей сильной ладонью тонкий поручень. Мягко ведёт к себе, от себя же отталкивает.

С таким сильным другом ночью на улице совсем не тревожно. Даже не так: с таким сильным другом в принципе нигде не тревожно. Приходил бы он в гости чаще…

Хороший, уверенный, сильный друг.

Мика жмурится, как можно плотнее сцепляет ноги. Да, конечно же, там внутри всё очень приятно. Спокойно, но очень-очень комфортно. Обтягивающе, вот.

Этой мысли она улыбается, этой же мысли кивает. Позволяет себе новый, теперь свободный и вольный вдох — вместе с тем и поднимается в воздух. А на выдохе — падает, ловя затылком, шеей, мурашками поднявшимися на коже ветер.

Раньше она задумывалась про разные игрушки, которые можно было бы утащить к себе перед сном. Но и сожительство, да и сами объектики… От одного их вида Мика сразу же сделала вывод: бесполезно играть. Проиграет. Для победы их надо заказывать, а заказывать хорошо, когда есть, на что. Такие игрушки — не леденцы: их так просто не умыкнёшь. А как попробуешь взять чужие — так там мало ли, что ещё нахватаешься...

Лодочка и качельки лучше. Особенно, когда вместе с другом. Даже и с таким, который очень редко её навещает.

Волнительное ощущение разделительного миканочества. О таком даже никому не расскажешь. Ну… Ленке как-то рассказывала, а она такая: «Ты что, под ешечками?». Обидно было! Воображения у неё нет просто.

А у Мики есть!

И друзей, как у Ленки, ей вот вовсе не надо. И без них хорошо!

… С Сашкой классно …

С Сашкой вместе читали книги. Большие книги, в которых много разделов. Одела — ни одного.

Но она отвлекается. У неё есть друг. И он с ней вот в этот момент. И совсем для неё, единственной. Ни к кому больше по ночам не приходит. К Ленке не приходит так точно. И не надо, пусть о ней и не думает.

А она б на него запала…

Он ведь высокий такой… И даже не думает прикасаться. Просто чинно стоит чуть поодаль, методично покачивает за поручень.

А Мика не хочет его к себе пригласить?

Ему ведь, наверное, должно быть так же одиноко, как ей. Ну… Иначе бы он не приходил тихим, не опускался на край постели.

Не утешал бы её. Не делился своим обществом. Так делают только те, кому общества не хватает. Особенно в компании с Микой.

Мика сжимается, сводит плечи.

Как же ей нравятся эти ладони. Какие же у него ловкие, чуткие пальцы.

Почему? Вот почему она с ним не обнимается, почему он стоит поодаль? Ну, что, что не так?.. Она бы обхватила ногами его поясницу. Очень удобно бы села. Он бы её ещё и локтями поддерживал. Держал бы её. Вот так, на себе, на своей качельке катал. Он же должен, нет, он обязан уметь так делать. Он не имеет права так не уметь.

Дышать становится совсем сложно, перед глазами — тени, разводы, блики. Пятна перед глазами. Проникающие, давящие, облегающие, обволакивающие тёплые, жаркие пятна.

Рот сам собой открывается. Мика жадно глотает воздух, часто-часто ловит новые вдохи, выдохи.

Лодочка бы такого не вынесла… Это совсем по-новому. Но дышать. Важно — не забывать дышать. В ритм сильно стучащему сердцу.

Оглушающе, уже не до пятен, до полной, закрывающей темноты.

Как если б вот та самая мощная, хорошая, правильная ладонь ей сейчас легла на затылок. Вот, вот так, забирая пальцами волосы. Поднимая голову Мики. Как раз, вот, на новом, так удачно подставленном вдохе.

Язык-то приглашающе вытянут. Она им тянется, захватывая, очерчивая, представляя уплотняющийся, тугой воздух. Ребристый, сильный. Напористый.

Задерживает выдох, вместо него — шумно сглатывает. Поддаётся руке. Рука знает, рука указывает Мике её место. Не жестами указывает. Направлением. Тем, как и где гладит, как подводит, придерживая чуть выше шеи.

Мика ловит живые, яркие, настоящие ощущения. Не кончиком, всей поверхностью языка, губами чувствует суховатую кожу.

Главное — держать ритм. Не путаться в своих и чужих движениях. Когда губы цепляют только по краю — здесь — выдохнуть. И, тут же, в момент до того, когда и под нёбом, и дальше — вот до этого — сделать вдох. Чтоб на вдохе всё получалось. Тогда глотка ещё раскрывается. Она-то и так раскрывается… Или распирается… В общем, вот так — удобней.

И, да, обязательно дышать через нос. Ртом можно только вдыхать и сглатывать. Особенно, когда лицо упирается в волосы.

Это подушка у неё так порвалась, да? Перья такие… Надо бы днём зашить. Да и на вкус не ткань.

На вкус — очень яркое, образцовое воображение. Воспитанное воображение.

И Мике нравится этот вкус. Вкус силы. Вкус, которым ей её нужность напоминают. Очень важный и правильный вкус.

Она опять сглатывает. Ей нравится дрожь по горлу. Эта дрожь и в шею, и в плечи, она по всему телу расходится.

И нравится, что научилась не задыхаться. Она ведь очень крепко прижата, очень сильно и цепко насажена. И, при этом, по размеру всё идеально подходит. Как для него сделана.

Мика счастлива, что её друг доволен. Что он проводит эту ночь вместе с ней. И что у неё получается всё делать правильно. Вот, когда рот свободен — не-е-ет, не отпускать, зацепиться краями губ. Мягонько зацепиться. Они уже слюной смочены. Так что вернуть на место. Ну, может, не так глубоко.

Нажим на затылке слабнет: она и так знает, как нужно себя вести. Хоть кому-то должна показывать, чему в тайне от всех, на одной теории научилась!

Как там было… Сначала только краями губ. Потом — наклонить голову. Неспеша, плавно, можно где-то до половины. Чтоб и не до глотки, но и — вполне ощутимо. Чтоб языку пространство оставить. Язык-то нужен! Им вот, у верха, и по краям. То с одной стороны, то с другой. И не забывать про «кивания». То податься вперёд, то подняться. Можно ещё щёки вдавливать, так просто будет больше слюны. Вот! Вот, точно. Про неё-то чуть не забыла! А ведь это самое главное. Важно не столько, чтоб погрузить — а чтоб с каждым нажимом вокруг маленькие волны вспенивались. Вот-вот точно, по букве из лучших гайдов!

Другу, должно быть, нравится. Ну, если он никак не вклинивается в процесс, значит Мика всё делает очень правильно.

Умная и самостоятельная!

Мика классная! Мика знает, на что способен её язык! Он у неё очень колкий и вёрткий. Хитрый язык. Таящийся.

Пусть вот хоть кто-то скажет, что она бревно!

Ничего она не бревно! Она, между прочим, много читает и смотрит. И всему-всему учится. И ещё всем покажет!

Ладно, не всем. Владу не будет показывать. Он сам дуб-дерево, пусть тоже учится.

А друг — не дерево. Друг напрягся.

Мика жмурится, закрывает глаза. Делает новый вдох — и с силой прижимается, всё ещё воздух втягивает, чтоб раскрыться как можно шире. Важно ведь! Момент такой нужный…

Момент, когда главное — не закашлять и часто сглатывать. Когда по глотке, по тракту волнами, вплесками растекается. Не впрыскивается, а поступает. И — да, она успевает глотать!

Довольная, выдыхает, затылком падает на подушку. Перед глазами — круги и пятна, а голова… Голова и вовсе где-то не здесь.

Таких качелей у неё как-то ни разу не было. Живых таких, полных, что всё ещё глотает и часто дышит, да отдышаться никак не может. Только жмурится, не хочет глаза открывать. Но зато — улыбается.

Ведь волны — они не только в укромном озере. Они здесь, она сейчас в них дрейфует.

Тихий скрип, стук откуда-то со стороны.

Трамвай за окном проезжает. Рабочие процессые какие-то на улице всё ещё.

Но это всё так не важно!

Важно — это украдкой и кончиком языка прикоснуться к собственным приоткрытым губам… И всё-таки лизнуть. Попробовать этот вязковатый, чуть горький, её личный ночной вкус.

На манеже. Фрагментарно

Чтобы завести куклу, обязательно нужен ключ.

Этот ключ вставляется в тесную едва заметную прореху между открытых лопаток.

Сопротивляется ли кукла тому, чтоб её заводили? Ну… Она морщится, поднимает и сводит плечи. Ключ-то ведь твёрдый и металлический. Чавкнув о ткань под кожей, он ложится между костей.

Проворачивается, заставляя руки куклы подняться, а лицо её — искривиться. Она щурится и кусает губы, а железный стержень наматывает на себя нити нервов, подкожные ткани. Застревает, ложится зубьями между костей грудной клетки.

Ладони куклы сложены кончиками пальцев над головой.

Ещё один поворот ключа — и она опускается вся в поклоне. Когда стержень снова приходит в движение, скользит по отодвинутому хребту, она прогибается в пояснице, отводит правую ногу, загибая её в колене, вытянутой стопой вверх.

Ключ замирает, щелчок бьёт по всему скелету — и кукла срывается на пол, вязко, с характерными звуками отделяясь живым от металла, а от прорехи между лопаток тянутся липкие красные комья, хлюпаются на поверхность вслед за ней.

Кукла быстро танцует, спущенная с отведённого от неё ключа. Одними обёрнутыми в балетки носками соприкасается с белым полом. Шаг за шагом, держа стопы близко друг к другу, она быстро двигается на прямых, под линейку вытянутых ногах.

Её юбка вьётся раскрытым зонтиком, оголяя бёдра, стянутую узкую талию.

Одета.

Розовый корсет, полупрозрачные бежевые колготы. Белая ткань, обтягивающая часть корпуса внизу поясницы.

Пышные каштановые волосы собраны в аккуратный пучок, пронизанный тремя шпильками: две крест-на-крест и одна — вертикальная.

Кукла не останавливается. Ей нельзя останавливаться. Быстро-быстро перебирать носками, не разводя лодыжек, отводя их друг от дружки всего на чуть-чуть, как если б они были связаны.

Но ей не нужно ремней, она о них просто помнит.

Голову держит ровно, слегка её вскидывает, с гордостью, на показ. Не опускает сведённых над собой ладоней.

Она танцует без музыки. Мелодия звучит в её памяти.

Главное — не прерываться, не оступаться.

Помнить почву под прямыми ногами. Не осторожно ступать, но твёрдо, уверенно, с силой, с нажимом — но так, чтоб пальцы на ступнях всего лишь чуть-чуть сгибались, не теряя положения вытянутой струны.

Это простые, понятные, известные ей движения. Она повторят их раз за разом, без спешки — и плавно, в такт.

Останавливается только в центре манежа. Отпускает небольшой реверанс.

Есть ли зрители?

Всё, что за пределом арены — оно утопает в тёмном дыму. Да и танцующей не очень важно, наблюдает ли кто-то за ней.

Она знает: за ней наблюдают. Кивает своему знанию. Улыбается тем, о ком помнит.

Она замерла, окутанная кругом из чистого света — и луч прожектора отплывает, погружая её во тьму. Уходит в сторону, в край. Поднимается по завесе в глубине сцены — и из темноты видно раскинувшую ноги в шпагате, скользящую в воздухе ещё одну, такую же куклу. Только волосы у неё сизые, в тонах звёзд.

Обхватившись за плечи, собравшись в клубок, новая кукла выходит в сальто, а потом, разведя руки — приземляется подле подруги, конечно же, опускаясь на вытянутых носках.

Она тоже в балетках. В таком же тугом корсете и пышной юбке, и таких же плотных колготах. Вот только улыбка без гордости — а с добром.

Так стоят они обе, держась друг дружки ладонями и махая незримому залу, овитые мягким, очерчивающим их поле свечением.

Даже слышатся сдержанные аплодисменты.

На манеже сегодня — две лучшие танцовщицы.

Всегда работают в паре, всегда бесподобны, неповторимы. Хороши порознь, прекрасны вместе.

Их именно так даже на афише представили: плакат в кричащих красных тонах занавеса. На его фоне — две акробатки в полёте. У каждой — нога одна вскинута, а вторая — загнута в колене, носком к пояснице. Отведённые ноги артисток скрещены, накладываясь друг на дружку, а тела — зеркально заломлены, продолжаются на протянутых вниз руках.

Большим и витиеватым жёлтым шрифтом, выступающим из плаката поверх ложащихся от него размашистых тёмных теней, под обеими танцовщицами выбиты их имена: Близнецы-Феи. Мила — под той, что с сизыми прядями — и Нила, отражающая её.

И вот, они перед полным, приветствующим их залом. Кланяются, кивают, махают ладонями. Не просто улыбаются, лучатся улыбками.

Их грудные клетки высоко, часто вздымаются.

Обе уже заведённые, обе готовы на их лучший, конечно же, парный номер.

Отходят вместе к дальней части манежа.

Дальше — барабанная дробь.

От края до края перед ними стелется широкая тропа осколков стекла. Где зелёное, от бутылок, где прозрачное, от литровых банок — этот ковёр простирается перед артистками. Заострённые зубья, углы ловят блики лучей прожектора. В немых, ожидающих, хищных оскалах.

Остроты добавляет подоспевшая к Миле и Ниле третья, не представленная артистка. Пряди её серебристые, не забраны в пучок, но распущены. Этакая королева бала! Ещё и в балетках с блёстками.

Она становится между Близняшками-Феями. Отпускает каждой из них элегантный, короткий книксен.

Сизовласая Мила складывает у груди руки. Закрывает глаза, делает глубокий-глубокий вдох.

Дальше — вытягивается тонкой стрункой, чётко держится на одних носках. Она знает секрет ходьбы. Она опытная. Она умная.

Шаг за шагом, спешно, в ритме, поднимая себя мышцами в пояснице. В ногах не должно быть веса. А касаться дорожки — лишь только краями балеток.

Она не идёт, она будто скользит над поверхностью, столь часто и выверенно семенят её всего немного размыкающиеся лодыжки. Крутить талией, красоваться фигурой — и не терять прекрасно известный ритм.

Ещё миг — и всей стопой она твёрдо становится на поверхность в противоположном, ближнем краю манежа. В том же па опускается в низком, торжественном — и, чего там, гордом. победном поклоне. Вытягивается в полный рост, раскинув руки, как на кресте, закинув голову к слепящему свету — и вновь сцепляет ладони лодочкой у груди.

Застыла.

Смиренно ждёт.

Круг света тянется к Лиловой Ниле, стоящей в начале дорожки. И Королеве, что рядом с ней.

Они обмениваются беглыми взглядами, не держат друг дружку за руки. Вроде вместе — а всё ж держатся чуть поодаль, а между ними как будто тонкий, незримый барьер.

Нила прикусывает губу, решается на первый шаг — но Королева уже на дорожке. В лёгких, изящных па она как будто лавирует меж осколков. В невысоких, плавных прыжках, она выгибается по дуге, лишь немного задевая носками разбросанное. Снова и снова, в выпадах и поклонах, она огибает всё острое, ловко касаясь пола, хоть и её лодыжки, кажется, утопают меж грубых и острых граней.

Но на балетках, на колготах её — ни следа пятен, ни единой царапины. Она не проходит и не скользит, она именно что танцует поверх стекла — и вот уже близок край.

Согнувшись в коленях, Королева себя вытягивает в новом грациозном прыжке. Совершает кульбит, выходя из него на сальто — и опускается на раскинутые ладони, изгибается в талии, через перекат выпрямляется, поднимается подле Милы в дальнем конце арены. В лучах и славе, закинув высоко голову, так, чтоб её серебристые кудри стелились, вились, она купается во свету, вся сама белизной сияет — и незримая публика осыпает её овациями. Перед ней и повсюду — сплошные, сплошные аплодисменты. Не заявленная в программе, она о себе заявила — и, да, настоящая, истинная Королева Бала!

Луч прожектора опять скользит по манежу в начало скалящейся дорожки.

Нила стоит одна.

Обе подруги уже там, на дальнем, безопасном краю — а ей… Перед ней чёрно-зелёная пропасть. Зубастая, обнажающая гранёные, блистательные клыки. Точёные, грубые. Ожидающие.

Колени артистки трясутся — но она ровно держится. Силится не выдавать чувств. Она всё знает.

Мила лично обучала её.

И всё равно, каждый раз — как в первый. Пропасть не станет меньше, сколько её не пересекай. И опасность её не меняется. Меняется только опыт. Личный. Зазубренный на своей шкуре.

Перед Нилой не стоит цели затмить выступление Королевы. Её задача — исполнить на своём уровне. И пусть она знает, что реакция будет отнюдь не такой бурной, и что её выступление — даже не зеркало, а лишь блеклая тень от танца старшей сестры — но и ладно.

И ладно.

И чёрт.

Она помнит, как правильно. Касаться осколков только краями носков балеток. В худшем случае — допускать соприкосновение через ткань о пластинки ногтей на большом, указательном пальцах. Но это в худшем, почти что фатальном случае. В идеале — и той поблажки нельзя.

Держаться прямой струной, чтоб весь вес уходил наверх. Чтобы ноги служили опорой только когда ступня отрывается от стекла. Очень беглый, мгновенный момент. Едва уловимый, а в идеале — считываемый только в сознании. Ни дай бог остальным телом. Телу вообще здесь думать запрещено.

А колени-то всё же трясутся.

Нила губу прикусывает. Закрывает глаза. Глубоко-глубоко вздыхает.

Дорога прямая, изученная. Так что лучше её не видеть. Это всего лишь «данс-сим», с квик-тайм ивентами и механическим прожиманием прекрасно известных кнопок. Всё чётко и в строгом ритме.

Напряжённая, Нила видит перед собой только чёрный экран ритм-гейма, надвигающуюся на неё полоску с первыми знаками.

Треугольник, квадратик — жёлтое!

Круг, квадратик и крестик — жёлтое!

Три круга в столбик — жёлтое, жёлтое, жёлтое!

Одна зелёная пирамидка, красный кубик под ней — да! Оба светятся золотистым!.. — 'Perfect!'

Синий крест — хоп, и золото.

Крест-квадрат-треугольник — все в колонку, все дружно светятся!

Три креста — ни единого красного!

Квадрат и круг лесенкой друг за другом — оба, оба прожала!

Вот большой, мать тебя, треугольник! Давить на него! Давить! Чёрный круг, он описан чёрненьким. Увеличивается. Растёт. Светится, светится, светится! Прожимать! Часто-часто, ещё, ещё, чёткий ритм — да! Большой треугольник в ярко-солнечном нимбе — он вытягивается, он заполняет экран!..

Нила распахивает глаза, торжественно руки вскидывает, только теперь позволяет себе вольный выдох, на полную-полную грудь.

Она стоит на другой стороне манежа. Рядом с кланяющейся Королевой. Улыбающейся сестрой!

И плевать на предсказуемо-сдержанную реакцию.

Она для себя! Для себя победила! И честно стоит, запыхавшаяся, во свету.

Кульминация? Торжество?

Нет!

Едва отдохнув, все три артистки расходятся — и снова на том краю. Стоят вместе, вновь перед скалящейся тропой — и теперь уже держатся за руки.

Нила едва-едва дышит, перед глазами её круги.

Выложилась!

Выложилась слишком сильно. Совсем забыла, что первый проход — не главный. Это соло, а не общее выступление.

Теперь им пройти тот же путь — но втроём. И держась подруга подруги.

Близняшки-Феи обмениваются поддерживающими взглядами. Королева — держится ровно и между ними. Не опускает вскинутой головы.

Не разнимать рук — это не только о том, чтоб подстраиваться под других. Это прежде всего о том, чтоб о сёстрах заботиться. Чтоб их чувствовать, быть единою с ними.

Чтобы танец вышел синхронным — даже Ева здесь не поможет. Не спасают ни инструкции, ни молитвы. Только открытость полная. И бесчисленные часы тренировок. И это только вдвоём!

А здесь — сразу трое, где одна — слишком гордая, а вторая — нерасчётливо-вымотанная. А ведь речь не о гонке. К той черте они вместе прийти должны.

И только Мила лучится улыбкой. Ждёт сигнала к началу шоу.

Королева ведёт плечом. Прикрывает глаза, кивает.

Нила — уходит в новый глубокий вдох.

Три артистки в ярком кругу прожектора.

Три стопы тянутся к грубым краям настила. Ровным и стройным рядом, под прямым и выверенным углом. Ни один носок пока не достиг осколков.

Тишина гробовая. Пусть беззвучный, но всеми слышимый строгий обратный счёт.

Все готовы?

Открыть глаза.

Три прекрасных куклы танцуют на ковре из стекла.

Этот танец давно известный — и так любимый почтенной публикой. В нём нет ни малейшей сложности, если знать, как его исполнять. И какой же красивый в величии своей злобы!

Когда все движения отточено-выверенные, такие же острые, меткие, как зазубрины и клыки под носками. Когда оступиться — это не про себя, это о — подвести подруг. Когда твой каждый шаг не раньше, не позже двух прочих. Когда держать дистанцию — это сойтись, но не сталкиваться. Когда нет времени на проверку, хорошо ли ты смотришься в профиль — и, сверх того — ты обязана это знать. Ты следишь за собой — и считываешься в общей картине — и каждое новое па — механическая, заученная красота.

Края носков помнят, как не дать тебе оступиться. Всё прочее тело — выдерживать сценический образ.

Всего миг — и ты вздрагиваешь.

Мила… Её балетка чуть-чуть пошла красным. Ну… Да. Она же и за тобой следит. В лице не скривилась. Не теряет своей улыбки. Новый, новый, ещё и ещё общий шаг.

Мила больше не оступается. Вы даже не теряете темп. Осколки вослед за вами даже не покрываются пятнами.

Ты выгибаешься в талии. Влекомая общей волной зачем-то подаёшься назад.

Вы достигли середины дорожки.

Край так близок!

Он же вот! Ну, вот, вот же он!..

Но вас трое. И тебя тянут за руку.

Ты оглядываешься.

Королева!.. Зачем, зачем она посмотрела на балетку Милы?! Кто, для чего, почему из всех возможных решений она выбрала ускорить шаг?!

Конечно же, она оступается. Конечно же, она падает. Разрывает цепь, на колени, на стекло торчащее опускается. По инерции, волной тела, с характерным треском, хрустом. Конечно же, с отчаянным криком. Она всей поверхностью там, от края стопы до чашечки, ногами обеими. Ещё и ладони перед собой вскинула. По привычке на них упор!..

Ты не смотришь на Королеву.

Заклинаешь себя не слышать шум за спиной. У тебя ещё и твой танец — и новый, плавный, максимально-неосознанный, зато выученный, верный шаг. Не медленный и не быстрый, ни разу не потерявший ритм.

Мила рядом. Вы держитесь за руки.

Обеим прекрасно известно, что будет, если прервёте номер.

То, что сзади… То… Просто сзади. Ты, кстати, с начала танца так и не выдохнула. И сейчас тебе не до этого.

Ты, сестра твоя старшая — вы вдвоём ступаете по осколкам, помня, как не касаться их. Отражение отражения — вот, на что вы сейчас похожи. Такие же точные, лишённые всяких красок. Роковые в своём мастерстве. Не торопитесь и не медлите — и вот злополучная черта покоя.

На ваших лицах ни мышцы не дрогнуло. Вы улыбаетесь. Держитесь за руки. Счастливо машете публике.

Гул оваций, крики восторга поглощают и хруст и плач. Во всяком случае, для тех, кто смотрит.

Что до вас — вы умеете отказать себе в зрении. Вы знаете, как терять слух.