Политика памяти: перспективы для Беларуси

Политика памяти: перспективы для Беларуси

Алексей Ластовский — специально для аналитического проекта «Четвертая Республика»

Алексей Ластовский, кандидат социологических наук, доцент Полоцкого государственного университета. Член оргкомитета Международного конгресса исследователей Беларуси, координатор Премии Конгресса за лучшие научные публикации. Сфера научных интересов: политика памяти, национальная идентичность, история национализма, музеи.


В последнее время в Европе (да и в целом в мире) наблюдается повышение интереса к политике памяти, исторические аргументы все больше вовлекаются в политические дискуссии, прошлые конфликты по-прежнему влияют на международные отношения. Ситуация в Центрально-Восточной Европе осложняется двумя основными факторами: период вовлечения в коммунистический проект здесь воспринимается как коллективная травма, а достаточно позднее развитие национальных движений ставит проблему раздела наследия донациональных государств. При этом по-прежнему не угасают конфликты памяти, которые базируются на опыте военных столкновений и этнических чисток ХХ века (поляки и литовцы, поляки и украинцы и т.д.). Переосмысление коммунизма во многом находится в зависимости от реакции на присвоение советского проекта современной Россией, которая эксплуатирует посткоммунистическую ностальгию для оправдания территориальной экспансии и сохранения «зон влияния» в Восточной Европе. Исследователи все чаще обращаются к метафоре «войн памяти» при определении актуальной культурно-политической ситуации в Центрально-Восточной Европе, и «спрятаться в лесу» от этих войн не получится.

Для Беларуси проблемы в этой области схожи с соседними странами: нужно разобраться со своим коммунистическим прошлым (а это означает в том числе — выстроить отношения с Россией) и сформулировать стратегию освоения наследия донациональных государств (без этого нам не договориться с Польшей, Литвой и Украиной). Несколько облегчает выстраивание беларусской исторической политики отсутствие глубоких и кровавых этнических конфликтов в нашей истории в ХХ веке.

Отличительной особенностью ситуации в Беларуси является чрезмерная и даже гипертрофированная степень государственного контроля над политикой памяти. Но при сохранении власти Александра Лукашенко на протяжении 26 лет государственная историческая политика существенно менялась. С начала 2000-х годов наблюдается переход от безусловной ориентации на Россию к попыткам создания беларусской государственной идеологии, которая была бы ориентирована на суверенитет и выстраивание внутренней легитимности. Это привело к важному изменению государственного исторического нарратива, что, впрочем, по инерции заметили далеко не все эксперты: если раньше периоды Киевской Руси и Великого княжества Литовского рассматривались в ключе единства восточнославянских народов, то сейчас им на смену пришла парадигма, где прошлое рассматривается через последовательное становление этапов беларусской государственности. В такой перспективе Полоцкое княжество обретает черты независимого государства, а в истории ВКЛ подчеркивается преобладание этнического беларусского элемента.

Нельзя сказать, что беларусские власти просто адаптировали национальный нарратив начала 1990-х, хотя позитивное обращение к средневековой государственности может о том свидетельствовать. Принципиальное различие в том, что национальный нарратив выстраивается вокруг понятия нации и, соответственно, значимыми компонентами становятся возрождение родного языка, культ национальных деятелей (просветителей), резкое противопоставление и отграничение от враждебных соседей, в оппозиции к которым выстраивается национальная идентичность. Беларусский официальный исторический нарратив строится на государственнической версии, где наибольшее значение приобретает преемственность территории и государственных институтов. Вопрос языка тогда становится вторичным, просветители заменяются государственными деятелями (от князей до руководства беларусской коммунистической партии), заметно стремление стирать и ретушировать конфликтные страницы взаимоотношений с соседями.

После «русской весны» 2014 года нарастает напряженность в беларусско-российских взаимоотношениях, и беларусские власти начинают уделять гораздо больше внимания символическому пространству и гуманитарной сфере. Прежняя версия исторической памяти, выстроенная исключительно на победе в Великой Отечественной войне, уже не удовлетворяла новым требованиям ― поскольку она закрепляет Беларусь в постсоветском пространстве, в непосредственной зоне российского влияния. Отсылки к раннему средневековью, позаимствованные из национального нарратива, выглядели своеобразным компромиссным вариантом, который должен не слишком сильно раздражать Россию, но вместе с тем имеет потенциал для построения исторической памяти, которая бы отличала беларусов от восточных соседей.

Такая государственническая версия беларусской истории ориентируется на решение ключевых проблем: укрепление исторической памяти, выстраивание автономии от российского культурного пространства, приглушение потенциальных «войн памяти» с соседями. Сложно сказать, какие были бы перспективы такой версии исторической политики, удалось бы выработать устойчивую форму исторической памяти и национальной идентичности, если бы «история беларусской государственности» не дала серьезный крен и не рухнула в вихре политических протестов в Беларуси 2020 года. Во-первых, выявилось, что использование компромиссной версии истории под патронатом беларусского государства не позволило создать сети лояльных граждан, структуры, заточенные под патриотическую мобилизацию (тот же БРСМ), внезапно испарились. В чрезвычайной ситуации политического противостояния на улицах интегративные нарративы были отброшены, вернулась риторика середины 1990-х с делением на «своих» и «врагов» (маркированных как «фашисты» и «предатели»). Поскольку общественная жизнь в Беларуси превратилась в организацию протестов и их подавление, то востребованными оказались лишь те исторические аналогии, которые имеют сильный потенциал эмоционального воздействия и позволяют мобилизовать своих сторонников. И оказалось, что из всего исторического прошлого Беларуси таким потенциалом обладает лишь обращение к образам и аналогиям Великой Отечественной войны. Но такая редукция исторической памяти фактически обрушивает корпус «истории беларусской государственности», власть переходит в режим выживания в открытом противостоянии, где возможна лишь краткосрочная перспектива.

Это вновь неизбежно ставит вопрос о том, что можно предложить в качестве альтернативы — и не только раскалывающей общество мобилизации мифа Великой Отечественной войны, но и государственнической версии, которая явно настроена на легитимацию авторитарного режима и, соответственно, подлежит пересмотру.

Естественно, в первую очередь возникает идея вернуться к идеалам национального нарратива, которые традиционно сохраняли популярность в беларусской оппозиционной среде. Усилению позиций национального нарратива способствует и то, что к его ресурсам активно обращаются и наши соседи, которые достраивают свою национальную идентичность, апеллируя к славному историческому прошлому, триумфальным военным победам, обширным территориальным завоеваниям, самоотверженной борьбе против захватчиков и стойкости национальных героев в отстаивании своего языка и культуры. По сути, это возвращение к той версии исторического прошлого, которая в Восточной Европе стала доминирующей на рубеже ХІХ-ХХ веков. Эта оптика позволяет препарировать и травматический опыт вовлечения в коммунистический проект. Решением этой проблемы становится экстернализация, отчуждение — коммунизм воспринимается навязанным извне через внешнее и насильственное принуждение, как опыт «оккупации», вина возлагается даже не на Советский Союз, а на Россию, которая воспринимается как перманентная внешняя угроза, вечный враг, преисполненный агрессивными устремлениями.

Но являются ли модели, разработанные в ХІХ веке, эффективными и правомерными сейчас? Есть определенные преимущества, историческая память, основанная на героическом переосмыслении национального прошлого, позволяет без особых проблем выстраивать положительную идентификацию с национальной общностью, поскольку гораздо легче и проще себя отождествлять с позитивными свершениями. Сомнительные действия в такой перспективе выталкиваются за границы сообщества (как в случае коммунистического опыта).

Но мы видим, что и наши восточноевропейские соседи сталкиваются с критикой, в первую очередь исходящей из Европейского союза, где для создания наднациональной общности пришлось основывать свою версию исторической памяти, выходящую за ограничения национальных нарративов. Вместо культивирования чувства гордости за героические деяния предков, европейцам предлагается работать с комплексом вины за прошлые преступления: от колониальной эксплуатации и работорговли до Холокоста как «полюса зла». Эти две модели, гордости и вины, так и циркулируют в культурно-политическом пространстве, порождая дискуссии, тема проработки прошлого вновь и вновь возвращается в политическую повестку дня. Особые трудности вызывает адаптация такого канона европейской памяти в восточноевропейском контексте, где он ставит под сомнение сами основы национальной памяти, поскольку борцы за свободу вдруг оказываются соучастниками преступлений, и особенно болезненным становится вопрос соучастия местного населения в Холокосте. Тактика отчуждения уже не срабатывает, нужно искать иные пути решения, и вместо былого беззаботного царствования национального нарратива наступает очередь дискуссий и разногласий.

Национальный нарратив также имеет свои ограничения и в плане выстраивания отношений с соседями. Понятно, что для Восточной Европы центральным мотивом любого национального нарратива является восприятие России как перманентно агрессивной державы, навязывающей не только свои порядки, но и чуждые ценности. Это сразу же ведет к политической конфронтации с Россией, и хорошо, если поддержка ЕС и США позволяет выдерживать издержки такого противостояния.

Но в ядро национального нарратива также заложена проблема раздела наследия донациональных государств, не согласующихся с современными границами и наборами идентификаций. Национальный нарратив настроен на стратегию апроприации, максимального присвоения — государств, культур, героев, — что неизбежно ведет к спорам, кто имеет наибольшее право на трансграничные феномены. Кто имеет больше прав на Великое княжество Литовское — беларусы или литовцы? Кто имеет больше прав на Адама Мицкевича — поляки, литовцы или все же беларусы? Стремление максимально пополнить свой национальный пантеон территориальными завоеваниями и культурными героями неизбежно ведет к таким конфликтам атрибуций.

Это ставит довольно сложную задачу: как выстроить позитивную идентификацию со своим прошлым и, вместе с тем, как использовать общее прошлое не для борьбы за право присвоения, а как основу для сотрудничества и взаимопонимания.

Я предлагаю не отбрасывать целиком национальный нарратив, т.к. задачи национального строительства никуда не исчезают, но нужно внимательно присмотреться и к европейской памяти, позволяющей выйти за ограничения установленных границ. Важным импульсом для ревизии исторической памяти могут послужить актуальные общественно-политические процессы в Беларуси, когда стремительно формируются местные сообщества и на наших глазах создается и отстаивается гражданская идентичность. Очевиден и запрос на общие символы, на общую память, на общую судьбу.

Вместо телеологического перекраивания прошлого, где оно приобретает смысл лишь как ступеньки строительства нации или государства, вместо одномерного приписывания наших предков к единой «нации», а не попробовать ли нам увидеть в прошлом полифонию сообществ? Сообщества могли выстраиваться по различным основаниям (политическим, религиозным, этническим, региональным), они создавали собственные смыслы и устремления, разнонаправленные и порою конфликтные. Современная Беларусь сформировалась как страна Пограничья, не сводимая к одному языку, одной религии, одной культуре. И политика памяти должна быть направлена на восприятие этой принципиальной гетерогенности как потенциала обогащения, как ориентация на включение, а не исключение. Уважение к прошлому, к людям, которые жили столетия назад, предполагает и уважение к их целям и различиям. Естественно, эти слова задают лишь общую рамку, но многие исторические исследования, проекты реставрации, культурные инициативы уже работают в этом русле — понимания исторического прошлого как культуры разнообразия.

Такая интерпретация прошлого позволит в какой-то степени снять и противоречия с соседними государствами, поскольку не предполагает жесткого присвоения и национализации. Полифоническая версия прошлого позволяет нам вместе с поляками и литовцами ценить Мицкевича, вместе с русскими и французами считать своим Шагала.

Вместе с тем, есть несколько подводных камней, о которых придется упомянуть. При таком подходе не получается отторгнуть коммунистический проект как навязанный извне, нам придется изучить и понять логику и задачи тех людей, которые пытались построить здесь социалистическое государство. Но, в отличие от государственнической версии, где БССР воспринимается как приступка к построению «идеальной» Республики Беларуси, мы не можем не видеть и темных сторон, мы не можем выбросить из истории тех людей, которые по различным причинам были репрессированы, мы не можем забыть тех, кто сражался против советского строя. Наша Беларусь построена и на их опыте, и на их загубленных судьбах.

Сложно выстраивать такую версию прошлого в стране, где все привыкли к унифицированному государственному контролю, к единственно правильной и истинной версии истории, где любые альтернативы трактуются как «фальсификации». Нам в борьбе и муках необходимо выстраивать демократическую публичную сферу и полифоническое понимание истории, направленное на учет гетерогенности, что является важным элементом демократизации общества.


См. другие материалы аналитического проекта «Четвертая Республика»:


Опубликовано в телеграм-канале «Думаць Беларусь»: @methodology_by.


Report Page