Гость художника, часть 2
HranitelSklepa<Предыдущая часть
Я глубоко, шумно вздохнул, пытаясь выйти из оцепенения. Нервно, с брезгливостью отбросил застывшие в правой руке ножницы, словно те были перемазаны чем-то мерзким, таким, что уже никогда не отмоешь. К горлу подкатил рвотный порыв, я закрыл глаза и еле-еле сдержался. Секунду спустя мои ноги понесли меня в ванную, я побежал, как можно дальше вытянув перед собой руки, будто они были поражены стремительно распространявшейся заразой.
Локтем открыл вентили, схватил мыло, начал остервенело тереть ладони, ещё, ещё и ещё. Смыл. Начал вновь, намыливая кисти до густой белой сметаны, тщательно, царапая между пальцами, не пропуская ни единого уголка. Опять смыл.
Господи, что это за чудовищная шутка? Кому понадобилось? Для чего?
Вопросы вспыхивали в голове нелепыми обрывками, ещё сильнее разжигая панические нотки. Я тёр руки вафельным полотенцем и шумно дышал, пытаясь успокоиться. Получалось плохо.
Подозрительным начало казаться всё: волшебно низкая цена за элитный аппарат, личность Ольги и её неприветливого мужа, их дом, их квартира. Тем не менее происхождение россыпи зубов, как и вероятное намерение специально продать мне магнитолу с «сюрпризом» – всё это оставалось для меня необъяснимым и крайне нелогичным.
Вернувшись в комнату, я снова увидел усыпанный зубами стол и пакет из-под молока, в котором, судя по форме, оставалась ещё пара горстей содержимого. Тошнота возвратилась моментально, всколыхнула желудок и меня вырвало прямо возле двери. Великолепное дополнение испорченному дню.
Если произошедшее – розыгрыш, то это розыгрыш абсолютной психопатки, не думающей о последствиях своих действий. Подобные шутки несомненно могут повлечь серьёзные разбирательства и уж я-то мог их устроить. У меня имелись кое-какие связи в полиции, хотя бы в лице соседа по площадке. Пусть Павел разберётся, что всё это значит. Я его попрошу.
С этим намерением я обулся, вышел на лестничную площадку и трясущейся рукой вдавил дверной звонок соседней квартиры.
∗ ∗ ∗
Перескакивая с одного на другое и запинаясь на каждом втором слове я пытался объяснить Павлу суть произошедшего. Сосед явно не улавливал смысл моего нервозного лепета. Он находился на совсем другой волне, волне праздного безделья выходного дня. Участковый не сводил с лица беззаботную улыбку и лениво кивал в такт сказанному, как кивают надоедливому ребёнку, который пытается поделиться сюжетом насыщенного мультфильма. Пропускал ли он слова мимо ушей? Скорее всего.
В итоге мои потуги слишком затянулись и Павел поднял ладони, давая понять, что нужно остановиться.
– Так, Андрюх. Ты опять купил старый магнитофон. В какой-то сталинке, с рук. И в ней какая-то гадость? Внутри сталинки, да? – перебивая мои выкрики подытожил он.
– Пакет там! Зубы! В магнитоле! – отрывисто ответил я, давясь воздухом. – Я её открыл! Там зубы, Паш! Человеческие! Ты пойми! Это нельзя так оставлять!
– Ясно, – устало вздохнул Павел. – Бабу бы тебе встретить, ей-богу. Совсем дичаешь уже, даже разговаривать разучился. Глаза бегающие, полоумные, а ведь вроде непьющий… Ну пойдём, посмотрим, что ты там нашёл в этой своей магнитоле.
Павел запер квартиру и прямо в тапочках перешёл в мою. Я проводил его в комнату.
– А уж вонище-то у тебя, Андрюша! Думал хоть в выходной день мне не придётся нюхать эти чарующие ароматы. – Иронично прокомментировал сосед, морщась от запаха рвоты.
Он подошёл к моему рабочему месту и хмуро окинул взглядом белеющую россыпь зубов, раскиданных по всей столешнице подобно порвавшимся бусам.
– Ну и что ты предлагаешь мне с этим делать? – тихо спросил Павел.
– В смысле? – ответил я вопросом на вопрос.
Сосед коротко хмыкнул с таким выражением лица, будто бы я не знаю решение к «2+2». Затем он плюхнулся на диван и вальяжно расселся.
– Вот возьму я у тебя заявление, где ты напишешь всё, что с тобой приключилось, – начал Павел. – Потом я пойду к этой женщине, спрошу у неё откуда в магнитофоне зубы. Как думаешь, каков будет ответ?
Я промолчал.
– Скажет она, что ни о каких зубах знать не знает, и вообще, развалюха эта ей от папки-алкаша досталась, – продолжил он. – А теперь придумай мне, как я твоё заявление и её объяснительную передам следователю? В чём будет состоять преступление? Кто пострадавший? И есть ли вообще этот пострадавший? Кого искать? Я, конечно, понимаю, что тебе было неприятно найти гадость внутри этой развалюхи… но Андрюша! Может быть не надо покупать у кого попало всякое старое барахло?
– Как же так? – я нахмурился, поняв, что Павел собирается отговорить меня от каких-либо действий. – Хочешь сказать, десятки человеческих зубов в пакете это не повод провести хоть какую-то проверку?!
– Ты это самое, давай-ка не напирай, – мягко осадил меня участковый. – Представь себе. Просто представь. Я иду к нашему следаку Зинину с двумя бумажками. На одной твоё заявление, а на другой объяснительная продавщицы нажитого непосильным трудом. Ну и пакет с зубами, разумеется. Представь, что он не пошлёт меня и возбудит дело по какой-нибудь статье. Ты думаешь, Зинин будет потом только ту бабу вызывать? Не, Андрюха, он и тебя затаскает. Будь уверен.
Павел прервался и в комнате застыла напряжённая тишина. Сосед смотрел на меня тяжёлым испытывающим взглядом, ожидая моих слов, моего решения. Мне совсем не хотелось разговаривать со следователем. Опыт просмотра отечественных сериалов не сулил ничего хорошего из этого мероприятия, даже больше того, грозил опасностью самому стать крайним.
Прошло ещё несколько неловких мгновений и участковый смягчился, вновь расплывшись в беззаботной улыбке.
– Да не грузись ты так, – сказал он. – Просто пойми, скорее всего за этими зубами не скрывается ничего ужасного. Чудаками мир полнится. Вот ты, например, в свои двадцать восемь лет работаешь старьёвщиком. А я, твой ровесник, взрослый мужик, живу на зарплату участкового. А ведь есть ещё более странные люди. И при этом вполне безобидные, как мы с тобой. Смекаешь?
– Нет, – коротко бросил я.
– Хорошо, приведу пример. Да сядь ты уже, в ногах правды нет.
Я сел рядом.
– Есть у меня коллега из пригорода. Так вот, приключился с ним интересный случай. Рассказывал он мне, как вызвали его в одну гостиницу, из тех, что возле въезда в город. Маленькая такая гостиница, для ночевки проезжих автомобилистов. Ситуация там произошла, прямо скажем, стандартная, даже будничная: пожилая владелица всего этого хозяйства уже четыре дня не выходила из своей комнаты и не отвечала на звонки. Разумеется, родственники, постояльцы, все забили тревогу. Ну, делать нечего, слесарь в присутствии участкового и понятых вскрыл её апартаменты. Догадываешься, что было с хозяйкой, да?
– Умерла она, верно? К чему ты ведешь? – я начинал раздражаться от беззаботного тона Павла.
– Ты дослушай, – как ни в чём не бывало продолжал он, словно сидел со мной где-то на шашлыках. – Заходят они в комнату, а тётка под люстрой висит, вся синяя и бездыханная. А вокруг какая-то дрянь. Свечи прогоревшие, пучки травы разложены, котелок с каким-то варевом и, что самое главное, куча комочков с волосами самых разных цветов. Жутко всем стало. Тошнотворно.
– Господи, Паша, мне на сегодня достаточно ужасов, для чего ты мне это рассказываешь? Ты добить меня решил? – не выдержал я.
– Да подожди, – махнул рукой участковый. – Короче, стали разбираться. Оказывается, тётка вела дневник. Из него выяснили, что она целый год собирала волосы и свято верила в какую-то оккультную чушь из разряда алхимии… Представляешь, после того, как из номеров выселялись молодые девушки, она выуживала с расчёсок и душевых сливов их лохмы, а затем аккуратно сортировала свою добычу по спичечным коробкам. Дескать, для будущих ритуалов. Вот как думаешь, какая у неё была цель?
– Удиви меня, – сдался я.
– Она хотела возвратить себе молодость. Писала, что все эти годы жила не для себя, что имеет право на вторую попытку. И уж с чистого листа у неё всё точно должно получиться. Опыт позволит избежать прежних ошибок, неправильного выбора, поспешных решений. Она твердила чуть ли не на каждой странице, что заслужила новый шанс. Ну и начала проводить эти нелепые ритуалы. Один провела, второй, третий. Почти месяц дурью маялась, а молодость всё не возвращается. Когда в очередной раз ничего не вышло, видимо, поняла, что попытки тщетны. Вера в новый шанс рухнула. И она повесилась, – подытожил Павел.
Мы снова замолчали. Нервозность не покидала, грозя взорваться внутри меня. Я хотел взять соседа за грудки и потрясти, напомнить ему, что он всё-таки полицейский.
– Так вот, Андрюша, – снова заговорил участковый, – Странных людей очень много. Мало ли у кого какие фетиши, мало ли у кого какие заскоки. Эти зубы могли собрать из мусорного бака стоматологического кабинета, вынуть из скелета, что стоит в каждом третьем кабинете биологии. Множество чудаков, куча вариантов. Тебе не стоит беспокоиться по этому поводу. И уж тем более не нужно докучать следователю Зинину. Он человек занятой, серьёзный.
– То есть ты можешь успокоить себя этими мыслями? – устало вопросил я. – А что если ты ошибаешься? Что если каждый второй раз, когда ты и твои братья по оружию не хотят разбираться в чём-то чуть более сложном, чем бытовая поножовщина, вы упускаете возможность пресечь поистине страшные злодеяния?
– Послушай, Андрюша, – Павел перешёл на более серьёзный лад, – Не надо пытаться взять меня на слабо. У полиции куча дел, срочных, безотлагательных, опасных. И при этом документации по горло. А ты мне предлагаешь в Агату Кристи поиграть? Ты хоть представляешь каким геморроем станет это дело, если начать капать на уровне нашей системы? Сколько будет бюрократии?
– Нет, не представляю. Это ваша обязанность, – стараясь придать голосу уверенности, сказал я.
– Эта задача подойдёт для частного детектива, но не для полиции.
– Почему?
– Как бы тебе объяснить, – Павел на мгновение задумался. – Вот представь любое казённое учреждение. В каждом есть огнетушители и куча бумажек с правилами пожарной безопасности. И я уверен, что если в любом из этих учреждений случится мелкое, совсем мелкое возгорание, то завхоз будет тушить огонь вёдрами, одеялами, лишь бы не срывать пломбы с огнетушителей. Ведь запротоколировать, заново оформить, провести через бухгалтерию, досрочно заправить их… это просто невероятная головная боль. Малый огонь лучше потушить своими силами и никому о нём не рассказывать. Понимаешь?
Я не понимал, но решил промолчать. Павел снова взглянул на мою разочарованную и испуганную физиономию, поморщился, немного поколебался, после чего с неохотой выдал:
– Ладно, чёрт с тобой. Собирайся. Я оденусь по форме и мы вместе сходим к этой твоей торговке раритетами. Пусть объяснит всё устно и письменно. Может тогда ты успокоишься.
Он раздражённо вскочил и скрылся в прихожей.
– Пять минут на сборы, Андрюх! Вечером футбол по телеку! Шевелись! – крикнул он уже возле выхода и хлопнул дверью.
∗ ∗ ∗
Летний день ещё не думал угасать, но солнце уже клонилось к горизонту, удлиняя тени, подчёркивая рельеф старых зданий, делая их контрастнее, живее. Улица словно покрылась начищенной бронзой и отблески окон стреляли в глаза чистым золотом. Казалось, всё застыло во дворах: даже залитые светом кроны деревьев стояли смирно, будто не смея шелохнуться и нарушить порядок удушающего зноя. Лишь только едва уловимое движение теней, ползущих в такт небесному светилу, давало понять, что время не остановилось.
Мы с Павлом пошли пешком, маясь от жары и отсутствия всякого ветра. По пути участковый высказал мне пару ласковых из-за того, что я отговорил его от идеи дождаться 10-й автобус, который привёз бы нас прямиком к коммерческому институту, откуда рукой подать до злосчастного дома. Я промолчал, зная, как долго приходится стоять на остановке, прежде чем подъедет хоть один рейсовый «МАЗ». Легче и быстрей было добраться на своих двоих.
Мы дошли где-то минут за пятнадцать. Передо мной вновь возникла нелепая железная дверь с кодовым замком и я уже было хотел коснуться нужных кнопок, но внезапно накатившее чувство отвращения железной хваткой остановило моё запястье. В голове вновь промелькнул момент, когда содержимое поганого пакета просыпалось на стол, подпрыгивая и дребезжа по всей поверхности. Мне стало ясно, что прикосновение к чему-либо в этом доме вызовет наружу последние остатки завтрака.
– Сто шестьдесят семь, – сказал я, подавив в себе приступ тошноты. – Нажми кнопки, пожалуйста.
Во взгляде участкового читалось некоторое удивление, но зная меня как человека своеобразного, он не стал тянуть время глупыми расспросами и открыл кодовый замок. Мы вошли в подъезд.
– Какая квартира? – устало спросил Павел, поднявшись следом за мной по трём сточенным ступенькам.
– Вот, – указав на дверь с металлической цифрой «2», коротко ответил я.
Участковый нажал на дверной звонок.
Тянулись мгновения. Мы простояли около минуты, но открывать нам не спешили. Я прислушался к происходящему за дверью – тишина была абсолютной, казалось, что в квартире никого нет. Терпение участкового постепенно истекало и я очень боялся, что нам придётся вернуться ни с чем. В итоге Павел недовольно вздохнул, выругался себе под нос и настырно забарабанил по кнопке, терроризируя прерывистыми звонками, которые очень сложно проигнорировать, если дома есть хоть кто-то живой.
Наконец за дверью послышались шаги. Тихие, осторожные.
– Кто там? – приглушенно донесся голос Ольги.
– Здравствуйте. Участковый уполномоченный Котов, – профессионально-холодным тоном начал Павел. – Мне нужно получить некоторые разъяснения по поводу магнитофона, который приобрёл у вас сегодня гражданин Егоров.
– Магнитофона? – в некотором замешательстве переспросила Ольга. – Ах, ну да, магнитофона…
Послышались щелчки замочного механизма и хозяйка открыла дверь.
– Здравствуйте, – сказала она.
Я взглянул на её лицо. В нём не было ничего от разговорчивой женщины, которую я видел утром. Заплаканные покрасневшие глаза, испуганный вид, отсутствующий взгляд. Она заговорила с нами несколько отрешённо, будто бы её мысли были заняты чем-то другим, гораздо более тревожным, чем внезапный визит полицейского.
В дальнем углу прихожей я заметил её мужа. Он стоял возле двери в спальню и буквально буравил нас взором. К его неприветливой физиономии добавилась весьма нездоровая бледность, которой совершенно точно не было этим утром. Я допустил возможность, что она вызвана естественной реакцией на внезапные проблемы с полицией, но всё же насторожился. Что-то было не так, совсем не так как раньше. Я чувствовал незримое напряжение. Возможно за прошедшие часы между ними произошла ссора или случилась другая неприятность, но дело было явно не в нас.
– В чём проблема? Этот магнитофон был среди вещей моего покойного отца. Я надеюсь, он не краденный? – вяло спросила она.
– Вскрыв сегодня корпус аппарата, гражданин Егоров обнаружил внутри пакет с человеческими зубами. В больших количествах. Нам нужны любые сведенья касательно этого магнитофона, происхождения зубов, всё что вам известно, – кратко и по делу выдал Павел.
От сказанного Ольга вздрогнула и зажала рот ладонью, наконец выйдя из своего меланхолично-отстранённого состояния. Она не переспросила суть случившегося, не стала громко удивляться, как это обычно принято делать при получении крайне странных известий. В её глазах был только испуг.
– Господи, – тихо сказала Ольга. – Я… я не знала, что внутри есть такое… Но то, что вы это нашли…
Ольга прервалась, пытаясь остановить хлынувшие слёзы. Не получилось.
– Это знак. Я должна вам кое-что рассказать. Пойдёмте на кухню, а то здесь даже присесть негде.
– О-л-я! -– протянул муж с неодобрением, буквально испепеляя её глазами.
– Не обо всём можно смолчать, – в ответ отрезала женщина и снова повернулась к нам. – Пойдёмте на кухню. Пожалуйста, пойдёмте.
Я посмотрел на Павла. Он, как и я, был в некотором замешательстве.
– Ну, пойдёмте, – вздохнув, сказал участковый.
Слева от газовой плиты я заметил кучу коробок, запакованных для скорого переезда. Между стареньким пузатым холодильником «Мир» и кухонным гарнитуром виделись рёбра ещё нескольких резных рамок. Возле них, прямо на полу, лежали свёрнутые холсты и засохшие кисти. Закипая, свистел чайник.
Мы сели за стол напротив супружеской пары. Ольга торопливо разлила чай и заняла место рядом с мужем.
– Даже не знаю, как начать, – сказала она. – Мой отец, если его можно так назвать, вёл полумаргинальный образ жизни. За всё своё детство я видела его лишь трижды, причём ни разу трезвым. В своём деле он был грубым ремесленником, варакал простенькие пейзажи и продавал их по дешёвке людям обделённым чувством вкуса. Наверное, вы помните, раньше возле рынка, прямо у магазина «Юность», была точка, где торговали всякой мазнёй. Вот он там и промышлял. Художник, блин.
Помимо этого, отец перебивался случайными заработками. То в детском саду Айболита на стене рисовал, то декорации для местного ТЮЗа. Делал самое простое из того, что можно закончить за один вечер, а получив свой гонорар, сразу же его пропивал.
Судя по всему, бухал папашка по-чёрному. Кода со мной связались из местной больницы, он был уже совсем плохой, заговаривался, бессвязно бормотал, и попросту впадал в детство. Мне объяснили, что у него какая-то проблема с сосудами и встать он уже не сможет. Говорили, мол, остаётся лишь ждать неизбежного.
Знаете, я всегда считала себя хорошим человеком. Я не могла просто взять и бросить его в таком состоянии, это не вписывалось ни в какие мои моральные рамки. Да, он был отвратительным отцом, пьяницей, обманщиком, часто брал у мамы в долг и не отдавал. Но… всё-таки родная кровь. Странный аргумент, правда? Родная кровь, и всё тут.
Я часто навещала его, меняла бельё, следила за тем, чтобы не появлялись пролежни, доплачивала медсёстрам, покупала препараты, кормила его с ложечки, часто ночевала. Вряд ли он понимал, что вокруг него происходит, но меня коробила сама мысль, что человек может медленно умирать, утопая в собственном дерьме, окружённый полным безразличием. Никто не заслуживает такой смерти.
Однажды, уже под конец, я пришла к нему рано утром и застала его в момент просветления. Знаете, такое бывает у пожилых людей, страдающих недугами мозга. Словно по щелчку они снова всех узнают, ясно мыслят и рассуждают. Такие моменты дают ложную надежду, но, как правило, они очень короткие. Впервые за долгое время я услышала что-то кроме бессвязного бормотания и нелепых выкриков. В тот день мы с ним очень мило поговорили, наверное единственный раз за все прожитые годы. Он расспрашивал меня о моей жизни, работе, с удивлением узнал, что у него есть почти взрослый внук. Представляете, даже извинился, поблагодарил за всё.
А потом начал говорить о себе и я поняла, что момент просветления уходит. Он рассказал сумасшедшую историю, которая могла прозвучать только из уст безумца. Отец не терял нить, говорил весьма складно, но сама суть его слов ужасала. Помню их как сейчас, хоть раньше думала, что это абсолютный бред. Усвоила почти дословно, будто он мне всё в подкорку записал.
Если кратко… После очередной бурной пьянки папа проснулся ранним утром, в час когда самые первые лучи солнца сквозь занавески золотят стены. Он взглянул в дальний угол своей спальни и, ещё не потеряв профессиональную способность подмечать всё прекрасное, поразился как удачно и волшебно туда падает свет. Впервые за долгие годы отец испытал настоящий прилив вдохновения, того самого забытого чувства из далёкой юности, когда он всерьёз увлёкся графикой. Преодолевая хандру, папа достал кисть, закрепил холст, и написал весьма аккуратную картину со строгой геометрией комнаты и старательно переданной игрой утреннего света. Безусловно, это была его лучшая работа за последние двадцать лет, он снова почувствовал себя художником, творцом. Получившуюся картину папа повесил в прихожей, на лучшее место.
Но чем дольше он смотрел на неё, тем сильнее испытывал чувство пустоты, незаконченности, которая зияла на холсте в стыке угла, между старательно прорисованными стенами и треугольником пола. Ближе к ночи, изрядно приняв на грудь, отец решился продолжить работу, погнаться за совершенством и запечатлеть его, как мечтал тогда, в юности.
Он взял новый холст и скрупулёзно повторил образ предыдущей работы, с остервенением, вопреки усталости и дрожащим пальцам. Но в этот раз папа пошёл дальше. В центре, в том самом углу спальни, он изобразил фигуру человека, неясную, незаконченную. Он пытался воплотить падающий на персонажа свет, игру солнца на чёрном пиджаке и шляпе, но без натурщика работа не получалась. Фигура продолжала оставаться инородной кляксой поверх аккуратного фона.
Отец продолжал прикладываться к бутылке, постепенно уходя в очередной затяжной запой. Однако, помимо пагубной зависимости, у него появилась новая идея фикс в лице главного героя картины. Каждую ночь он писал копию за копией, улучшая, дополняя каждую деталь в погоне за недостижимым идеалом.
Знаете, говорят, что у художников не бывает законченных картин. Всегда можно дописать, сделать лучше, но в определённый момент всё-таки нужно остановиться, ощутить потолок своих возможностей. Отец останавливаться не хотел.
Он зациклился на той работе, почти помешался, и образы из его картины начали приходить к нему во снах. Это вполне естественно, когда круглые сутки думаешь только об одном. Сначала человек в шляпе волшебным образом выходил из сочленения стен в углу и застывал, словно позируя художнику. Такое сновидение даже помогало улучшить картину. Здесь, наяву. Но по мере истощения и продолжающегося запоя, образы стали тревожнее, мрачнее.
В ночных грёзах человек с картины уже стоял у изголовья кровати отца, не давая покоя грубым, прескверным шёпотом. Он рассказывал старому художнику о его же собственной никчёмной жизни, жизни пьяницы и неудачника. Повторял десятки раз самые неприятные перипетии его судьбы, смаковал те моменты, за которые бесконечно стыдно.
Сон перестал приносить отдых. Отец просыпался разбитым, ещё более уставшим чем раньше, но всё же находил силы для работы над картиной. Он продолжал делать новые копии, браковать их, начинать всё заново, вновь браковать, снова и снова. Его помешательство прерывалось только необходимостью зарабатывать деньги. Папа по-прежнему иногда делал под заказ простенькие пейзажи, но теперь писал их ещё небрежнее чем раньше, желая как можно быстрее избавиться от этого бремени и перейти к главной работе.
По мере приходящей усталости, рассказ отца начинал становиться всё более абстрактным. Он описывал мне чудовищные ночные грёзы, видения о чёрных кляксах, которые расползались по всей спальне, стирая тьмой, покрывая каждый холст, закрашивая всё его наследие. Позже, в одном из снов к нему снова явился человек с картины. Он больше не шептал, не пытался издеваться и вспоминать былое. Странный гость сообщил, что наконец-то закончен и в благодарность хочет помочь папе начать жить по-настоящему, как творческая личность, как большой художник. Поправив старомодную шляпу, человек с картины сказал, что работам отца не хватает алых красок, которые непременно подпитают его талант, дадут холстам свежесть и особую яркость.
Папа не понимал, куда клонил человек из его разума, пока странный гость не сделал прямого предложения: обменять молодую кровь на истинное мастерство. Отказаться от мечты всей жизни было невозможно, отец всегда желал возвыситься над толпой посредственных серых душ, стать кумиром, тем, на кого ровняются.
Дальше папин рассказ скатился в абсолютную бессвязность. А через пару дней он скончался. Если я правильно поняла, после описанных им событий он прожил чуть больше года. Отец никогда не ставил даты на картинах, но я нашла много свежих холстов с весьма удачными портретами дам, которые не стыдно забрать и даже повесить дома. Что касается его истории, до недавнего времени я считала её бредом умирающего алкоголика. Отчасти так оно и есть, но сегодня утром мой муж начал чинить деревянный пол в спальне, снял несколько досок, а там… а там!
Ольга закрыла лицо руками и зашлась рыданиями. Муж женщины продолжал молча сидеть рядом, состроив недовольную гримасу. К чаю мы так и не притронулись.
– В смысле «там»? – встрепенулся участковый. – Что «там»?
Мы с Павлом переглянулись и, сорвавшись с места, как по команде ринулись к спальне художника. Участковый подоспел первым и рывком распахнул дверь в комнату.
Чернота. Плотно задёрнутые шторы обеспечивали спальне абсолютный мрак. Павел начал ощупывать стену в поисках выключателя. Вскоре послышался щелчок, и через мгновение комнату осветила маловольтовая лампочка, последняя из работающих в люстре.
Пол возле окна оказался разобранным, старые и новые доски штабелями лежали на кровати. На их прежнем месте зиял тёмный провал, с чернотой которого была не в силах справиться одна единственная пыльная лампочка. Её желтоватый свет достигал края и беспомощно растворялся на пути вниз.
Не сводя взгляд с дыры, я потянулся к карману, дрожащими руками достал мобильник, практически наощупь включил приложение фонарика, и крошечная белоснежная точка вспыхнула под камерой моего телефона. Новый источник света помог старой люстре – тьма рассеялась, открыв содержимое чернеющей ямы. Внизу оказался не подвал, а находящийся над ним приземистый подпол, в котором, сильно пригнувшись, мог бы запросто спрятаться мужчина среднего роста.
Между опорными конструкциями кучно стояли металлические баки, округлые, массивные. Края их плотно закрытых крышек были герметично пропитаны неизвестной дрянью, то ли клеем, то ли смолой, то ли ещё бог знает чем. Подобные баки широко использовались для кипячения белья во времена Советского Союза – моя бабушка когда-то использовала в хозяйстве точно такое же изделие.
– Пожалуйста, не открывайте их здесь. Ещё раз я этого не выдержу, – робко приблизившись к спальне, сказала Ольга.
Мы с Павлом ошалело оглянулись на хозяйку. Я пытался уложить в голове всё происходящее, но до сих пор не понимал к чему всё идёт. Или, скорее, не хотел понимать, дабы сберечь остатки здоровой психики. Через разобранную часть пола я видел лишь три бака и край четвёртого, но нутро подсказывало мне, что их там гораздо больше.
– Так, это самое… оставайтесь на месте, – собираясь с мыслями выдал участковый, окинув взглядом меня и семейную парочку.
Было видно, что ему тоже не по себе. Павел подошёл к краю дощатого покрытия и нерешительно спрыгнул в тесный, заставленный подпол. Свет от вспышки мобильника выхватывал из полумрака его голову и плечи: участковый нерешительно смотрел на стоящий перед ним бак, разглядывал странно засмолённые края.
– Жаль, перчатки не взял, – буркнул он себе под нос.
Грязно выругавшись по поводу великолепно прошедшего выходного дня, Павел схватился за ручку крышки и аккуратно попытался открыть бак. Безуспешно. Видимо смолянистая жижа была довольно неплохим клеем.
Луч телефонного фонарика выбеливал все цвета, но мне всё равно показалось, что участковый сильно побледнел.
– Так, хозяюшка. Какой из них вы уже вскрывали? – спросил Павел, повернувшись к Ольге.
– Тот, что рядом. Справа от вас, – внезапно осипшим голосом ответила она с порога.
Меж опорными балками участковый кое-как протиснулся к соседнему баку, схватился за ручку и дёрнул.
Я до сих пор помню мерзкий чавкающий звук, с которым растягивалась и рвалась отвратительная липкая субстанция, которой были пропитаны края. Быть может, этот момент будет сниться мне до конца жизни: хлюпающие, тёмно-коричневые сопли, а за ними полный бак рыжеватой жидкости, едкий, бьющий в нос химических запах и миазмы разложения.
Крышка со звоном упала в темноту. Слепящий луч телефонного фонарика пронизывал полупрозрачную смесь, открывая свету раздутые лица, слезающую кожу, искорёженные кисти рук, куски полурастворившихся человеческих тканей, холодную белизну поломанных костей. Я смотрел и был не в силах отвернуться от взора провалившихся глазниц, взора пустого и одновременно пронзительного, взора в котором засела сама смерть.
Павел резко выдохнул, прикрыв нос рукавом форменной рубашки. Его глаза метались в разные стороны. В полумраке он спешно отыскал упавшую крышку и как можно быстрее накрыл зловонное месиво. Покачиваясь, участковый схватился за крайнюю доску и торопливо взобрался обратно в спальню.
– Андрюха, дай телефон. Свой забыл, – часто дыша, сказал он.
Я продолжал таращиться на баки.
– Андрюха, телефон. Пожалуйста, – настойчивее проговорил участковый и вынул трубку из моих рук.
Вспышка погасла и серые баки исчезли в темноте подпола. Послышались звуки набора номера.
– Алло, дежурная! Участковый уполномоченный Котов говорит. Обнаружены тела людей с сильными признаками разложения... Так точно… Да, правильно… Не "чёкай" мне, Панфилов! Не спи там! Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Высылай наряд и криминалистов по адресу...
Я не сразу почувствовал, как дрожат мои колени. На ватных ногах кое-как покинул спальню, с большим трудом сделал ещё пару шагов, и буквально осел на ближайшую книжную стопку. В голове царил вакуум, сознание было спутано. Стеклянным взглядом я уставился вниз и в моём разуме не осталось ничего, кроме потёртой бежевой текстуры дощатого пола. Я разглядывал каждую трещинку, каждую неровность старого покрытия, пытаясь увидеть в нём подобие сюжета, который сможет отвлечь меня от произошедшего. Где-то далеко, глухо как из-под пыльной подушки, слышалась ругань мужа той женщины:
«Молодец! Всё показала, всё рассказала! Умница! Теперь здесь место преступления! Ты эту квартиру ещё года два продать не сможешь! Чем теперь кредиты отдавать будем, а?! На панель пойдёшь?! Дура! Дура тупая! Нет бы дать мне заколотить этот пол обратно, по-тихому! Нет! Мент пришёл – как на духу всё выложила! Идиотка! Ещё бы добавила, что я курю в подъезде и штрафы есть неоплаченные! Чего мелочиться?! Исповедуйся по полной! Дура, ой дура! Ну, кто теперь с коллекторами базарить будет, а? Гришенька?! Опять Гришенька?! Гришенька, милый, помоги, злые дяди снова пришли, да?!»
Боковым зрением я видел, как туда-сюда засновали люди в погонах, квартира наполнилась человеческим гомоном и треском раций. Вроде Павел даже пытался растолкать меня, трепал за плечи, что-то говорил. Или, возможно, ему было не до этого. Плохо помню. В какой-то момент я как будто бы смог встать, вместе с кем-то выйти из квартиры, из дома. Память сохранила вспышки полицейских мигалок, почему-то запомнилось темнеющее вечернее небо и отблески красно-синего на стенах двухэтажной сталинки.
Ночь была совсем близко, когда мой нос до самого нутра прострелил жгучий запах нашатырного спирта. Я увидел усатого мужичка в форме бригады скорой помощи, который пытался объяснить, что нужно померить давление, заметил кучу полицейских автомобилей, дежурную «Газель» медиков, и хмурые лица соседей-зевак. Но больше всего мне запомнилось как криминалисты выносили вещдоки. Мимо глаз промелькнули рамы с маняще-странными картинами: выразительные портреты женщин, выполненные в красновато-бордовых тонах, и самая главная работа старого художника – тёмный силуэт человека, выходящий из перекрёстка всех линий спальни, дальнего угла, залитого лёгким утренним солнцем. Странный гость продолжал оставаться инородным чёрным пятном поверх яркого полотна. Передать игру света на угольно-чёрном костюме у мастера так и не вышло.