ОНО

Он опять пошел на нее, с вытянутыми руками, рот — мокрое красное пятно. Его губы разорвались в двух местах. Из переднего зуба была выбита коронка. Она увидела, как он выплюнул ее. Какая-то часть ее существа, больная и стонущая, была вне этой сцены и хотела бы закрыть глаза. Но та, другая Беверли, чувствовала экзальтацию приговоренного к смертной казни заключенного, вырвавшегося на свободу по прихоти землетрясения. Той Беверли все это очень нравилось.

Я хочу, чтобы ты это проглотил! Чтобы ты этим подавился!

Именно та Беверли раскачала ремень в последний раз — ремень, которым он сек ее по ягодицам, по ногам, по грудям. Ремень, который он испробовал на ней бессчетное число раз за последние четыре года. Количество ударов зависело от того, насколько ты провинилась. Том приходит домой и обед холодный? Два удара ремнем. Бев много работает в студии и забывает звонить домой? Три удара ремнем. О, посмотрите-ка — Бев получила еще один вызов в полицию за нарушение стоянки. Один удар ремнем — по груди. Он был добрым. Он редко бил до синяков. Она не испытывала сильной боли. Кроме боли унижения еще большую боль причиняло то, что она сознавала: что-то в ней жаждало этой боли. Жаждало унижения.

«Последний раз плачу за все», —
подумала она и раскачала ремень. Она размахнулась, медленно размахнулась сбоку, и ремень наотмашь ударил его по яйцам с резким звуком — словно женщина выбивает коврик. Это было все, что требовалось. Вся агрессия моментально вышла из Тома Рогана.

Он издал тонкий, бессильный крик и упал на колени, как в молитве. Его руки были между ног. Голова откинута назад. На шее натянулись жилы. На лице — гримаса страшной боли. Его левое колено неуклюже опустилось на толстый, острый осколок разбитой бутылочки из-под духов, и он медленно откатился на один бок, как кит. Одной рукой обхватил раненое колено.
«Кровь, —
подумала она.
Боже мой, у него везде кровь».
«Он выживет,

 — холодно ответила новая Беверли — Беверли, которая воспряла от телефонного звонка Майкла Хэнлона.
Такие, как он, всегда выживают. Ты только давай, уматывай отсюда, пока он не решит, что хочет еще музицировать. Или пока не решит спуститься в подвал и достать свой Винчестер».

Она выпрямила спину и почувствовала боль в ноге, порезанной стеклом от разбитого туалетного зеркала. Она наклонилась, чтобы взять ручку чемодана. При этом не сводила с него глаз. Она спиной открыла дверь и, пятясь, прошла в холл. Чемодан она держала перед собой обеими руками. Порезанная нога оставляла кровавые отпечатки. Добравшись до лестницы, она развернулась и быстро пошла вниз, не разрешая себе думать и полагая, что у нее не осталось никаких связных мыслей, по крайней мере, на данный момент.

Она почувствовала, как что-то хлестнуло ее по ноге, и закричала.
Потом взглянула вниз и увидела, что то был конец ремня. Он все еще висел у нее на руке, и в тусклом свете еще сильнее напоминал мертвую змею. Она с отвращением бросила ремень через перила и увидела, как он упал внизу на дорожку в холле.

У подножия лестницы она схватила конец ночной рубашки и стянула ее через голову. Рубашка была в крови, она не может ни секунды оставлять ее на себе. Беверли отбросила рубашку в сторону, и она, как парашют, упала на цветок каучуконос в дверях гостиной. Голая Беверли наклонилась к чемодану. Ее соски были холодные, твердые, как пули.
— Беверли, подними свою жопу наверх!

Она схватила ртом воздух, дернулась, затем снова наклонилась к чемодану. Она открыла чемодан и выгребла трусы, блузу, старую пару «Левис». Она швырнула все у двери, в то время как ее глаза продолжали следить за лестницей. Но Том не появлялся наверху. Он крикнул ее имя еще дважды, и каждый раз она уходила от этого звука, а глаза ее охотились, губы оттягивались от зубов в бессознательной гримасе.

Она рванула пуговицы блузки через прорези. Две верхние пуговицы отлетели, и она подумала, что выглядит как проститутка-почасовик, ищущая последнюю халтуру перед ночным звонком.
— Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА! ДЕРЬМОВАЯ СУКА!
Она закрыла и защелкнула чемодан. Кусочек блузки торчал оттуда, как язычок. Она всего один раз, быстро, осмотрелась вокруг, подозревая, что никогда больше не увидит этот дом.

В этой мысли она нашла облегчение, открыла дверь и вышла. Она прошла три квартала, совершенно не соображая, куда идет, когда поняла, что ноги у нее до сих пор голые. Левая, которую она порезала — тупо ныла. Надо что-нибудь надеть на ноги. Было два часа ночи. Ее бумажник и кредитки остались дома. Она пощупала в карманах джинсов и не нашла ничего, кроме обрывков ткани. У нее не было ни цента, ни пенни. Она оглянулась на свой жилой квартал — симпатичные домики, ухоженные лужайки и посадки, темные окна.

И вдруг начала смеяться.

Беверли Роган сидела на каменной ограде и смеялась. Между ногами у нее стоял чемодан. Высыпали звезды, и какие же они были яркие! Она запрокинула голову, засмеялась им, и ощутила душевный прилив; волной унесло и очистило ее, и то была сила настолько мощная, что любая сознательная мысль отсутствовала; только голос крови невнятно говорил в ней о каком-то желании, о каком именно — ее не интересовало. Приятно было чувствовать, что всю ее заполняет тепло. Желание, подумала она, и снова внутри нее поднялась волна прилива.

Она смеялась звездам, испуганная, но свободная — ее страх, был острый, как боль, и сладкий, как спелое октябрьское яблоко, и когда свет вошел в верхнюю спальню дома, у которого была эта каменная стена, она взялась за ручку чемодана и ушла в ночь, смеясь и смеясь…

6

Билл Денбро берет тайм-аут

— Уехать? —

повторила Одра. Она смотрела на него, озадаченная, слегка испуганная, затем подобрала под себя голые ноги. Пол был холодный. Весь коттедж был холодный. На юге Англии весна была пронизывающе сырой, и не один раз во время своих постоянных утренних и вечерних моционов Билл Денбро ловил себя на том, что думает о штате Мэн… смутно думает о Дерри.

Коттедж должен был иметь центральное отопление — так говорилось в объявлении; естественно, в крошечном подвальчике была печь, с жадностью пожирающая уголь, но он и Одра обнаружили как-то, что идея центрального отопления в Британии сильно отличается от американской. Британцы, по-видимому, полагали, что центральное отопление — это когда ваша моча по утрам не замерзает в унитазе. Сейчас было утро — четверть восьмого. Пять минут назад Билл положил телефонную трубку.

— Билл, ты не можешь просто уехать. Ты знаешь это.
— Я должен, — сказал он. В дальнем углу комнаты стоял шкаф. Он направился к нему, взял бутылку «Гленфиддих» с верхней полки и налил себе стакан. Виски перелился через край.
— Черт, — пробормотал он.
— Кто это был на проводе? Чего ты испугался, Билл?
— Я не испугался.
— Да?
Твои руки всегда так дрожат? Ты всегда принимаешь глоток до завтрака?

Он пошел к своему стулу, в халате, бившем по лодыжкам, и сел. Он пытался улыбнуться, но это была неудачная попытка, и он отказался от нее.

По телевизору диктор Би-би-си завершал сводку плохих новостей, прежде чем перейти к вчерашнему футбольному матчу. Когда они приехали в маленькую отдаленную деревушку Флит за месяц до открытия охотничьего сезона, оба восторгались техническим качеством британского телевидения — цветоустановка выглядела так, будто ты оказывался внутри. «Больше строк изображения, или что-то в этом роде», сказал Билл.
«Я не знаю, что это, но это великолепно»

, ответила Одра. Но вскоре они обнаружили, что большая часть программы состоит из американских шоу — таких, как «Даллас» — и бесконечных британских спортивных новостей — от скрыто-скучных (чемпионат по метанию дротиков, в котором все участники были похожи на борцов «сумо», страдающих повышенным давлением) до просто скучных (английский футбол был ужасен; крокет еще хуже).
— Последнее время я много думаю о доме, — сказал Билл и сделал глоток.

— О доме? — сказала она и выглядела такой искренне-удивленной, что он засмеялся.
— Бедная Одра! Замужем за мужиком почти одиннадцать лет — и ничего о нем не знаешь. Что ты в самом деле знаешь? — он опять засмеялся и выпил до дна. Было столь же удивительно слышать этот смех, сколь видеть его со стаканом шотландского виски в руке в столь ранний час. Смех был похож на вопль боли. — Интересно, другие мужья и жены тоже обнаруживают, как мало знают они друг друга? Должно быть, да.

— Билли, я знаю, что люблю тебя, — сказала она. — Одиннадцати лет достаточно.
— Я знаю. — Он улыбнулся ей — улыбка была нежная, усталая и испуганная.
— Пожалуйста, расскажи мне, что все это значит.
Она посмотрела на него прекрасными серыми глазами, сидя в уютном кресле снятого в аренду дома, с ногами, упрятанными под ночную рубашку, женщина, которую он любил, на которой женился и все еще любил. Он попытался по глазам ее прочесть, что она знает. Но понимал, что это ничего не даст.

Вот бедный парень из штата Мэн, который учится в университете и получает стипендию. Всю свою жизнь он хотел быть писателем, но когда его зачисляют на писательские курсы, он ощущает себя заблудшим, без компаса в незнакомой и пугающей стране. Есть там парень, который хочет стать Апдайком. Другой мечтает быть новоанглийской разновидностью Фолкнера — только он хочет писать о суровой жизни бедных белым стихом. Еще девушка, которая восхищается Джойс Кэрол Оутс, но считает, что поскольку Оутс была воспитана в обществе женоненавистников, она «радиоактивна в литературном смысле». Оутс не способна, не может быть чистой, говорит эта девушка. А вот она будет чище. Есть толстый, небольшого роста выпускник, который не принимает участия в этом брюзжании. Этот малый написал пьесу, в которой девять действующих лиц. Каждое из них говорит только одно слово. Постепенно зрители начинают понимать, что, если сложить эти слова вместе, получится фраза: «Война — инструмент женоненавистнических торговцев смертью». Парень получает высшую оценку руководителя творческого писательского семинара. Этот преподаватель опубликовал четыре книги стихов и докторскую диссертацию — все в университетской печати. Он курит наркотики и носит медальон борца за мир. Пьеса этого жирдяя поставлена партизанской театральной труппой в ходе забастовки к концу вьетнамской войны, в результате которой университет в мае 1970 года был закрыт. Учитель играет одного из своих героев.

Билл Денбро, между тем, написал один страшный детектив, три научно-фантастические повести и несколько повестей ужаса, которыми он обязан главным образом Эдгару Аллану По, X. Н. Лавкрафту и Ричарду Матсону — позднее он скажет, что эти повести напоминали погребальные дроги середины 1800-х годов, выкрашенные в красный цвет.
За одну из своих научно-фантастических повестей он получает хорошую оценку.
«Это лучше, —
пишет рецензент на титульном листе. —

В чуждом нам контрударе мы видим порочный круг, в котором насилие порождает насилие; мне особенно понравился космический корабль с иглоподобной носовой частью как символ социо-сексуального вторжения. Интригующий подтекст повести интересен». Остальные произведения отмечены не выше, чем оценкой удовлетворительно.

Однажды в классе обсуждали маленький рассказ одной болезненной девицы о том, как корова изучала выброшенный двигатель на пустынном поле (это могло быть, к примеру, после ядерной войны), обсуждение длилось уже около полутора часов или более. Болезненная девушка, курившая только «Винстон» — одну сигарету за другой — то и дело трогавшая прыщи на висках, настаивала, что рассказ — социально-политическое заявление в духе раннего Оруэлла. Большинство участников, включая руководителя семинара, согласились с ней, но все равно дискуссия продолжалась.

И тут встал Билл — высокий и очень заметный. Все глаза обратились к нему.
Стараясь говорить осторожно, не заикаясь (он не заикался уже пять лет), он начал так:

— Я вообще не понимаю. Ничего в этом не понимаю. Почему рассказ должен быть социально — каким-то? Политика… культура… история… не являются естественными компонентами рассказа. Рассказ может быть просто хорошим. Я имею в виду… — Он смотрит вокруг, видит враждебные глаза и понимает смутно, что они расценивают его слова как вызов. А может, это и впрямь — вызов. Они сейчас небось вообразили, думает он, что среди них завелся этакий женоненавистнический торговец смертью. — Я имею в виду… а почему вы, ребята, не можете позволить рассказу быть просто рассказом?

Никто не отвечает. Молчание. Он стоит, переводя взгляд с одной холодной пары глаз на другую. Болезненная дама прекращает курить и гасит сигарету в пепельнице, которую принесла с собой в рюкзаке.
В конце концов руководитель семинара говорит ему увещевательно, как ребенку, раздраженному без всякой причины:
— Вы думаете, Уильям Фолкнер просто рассказывал истории? Вы думаете, Шекспир просто интересовался, как делать деньги? Давайте, Билл, скажите нам, что вы думаете.

— Я думаю, это очень похоже на правду, — говорит Билл после длинной паузы, во время которой он честно обдумывал вопрос, — и в их глазах читает осуждение.
— Я полагаю, — говорит руководитель, играя ручкой и улыбаясь Биллу, полуприкрыв глаза, — что вам нужно МНОГОМУ учиться.
Из глубины комнаты раздаются аплодисменты.

Билл уходит… но на следующей неделе возвращается, решив сразиться с ними. За это время он написал рассказ «Тьма» — историю о маленьком мальчике, который обнаруживает монстра на чердаке своего дома. Маленький мальчик встречается с монстром лицом к лицу, вступает с ним в схватку и в конце концов убивает его. Билл писал этот рассказ в какой-то священной экзальтации; даже чувствовал, что не столько он рассказывает историю, сколько разрешает истории вытекать из него. Наконец он дал отдых своей горячей, натруженной руке и вышел на улицу в десятиградусный декабрьский мороз. Он ходит вокруг, его зеленые тупоносые ботинки скрипят на снегу, как маленькие ставни, которым нужна смазка; его голова, кажется, распухла от рассказа; делается немного страшно: как выбраться? Он чувствует: если рука его не будет поспевать за рассказом, он, рассказ, заставит работать глаза. «Я добью его», — уверяет он пронизывающую зимнюю тьму и нервно смеется. Он понимает, что в конце концов сделал открытие: десять лет попыток увенчались успехом — он вдруг обнаружил стартовую кнопку на огромном мертвом бульдозере, занимающем так много места в его голове. Начало положено, кнопка нажата. Машина набирала и набирала обороты. Она не для того создана, чтобы водить хорошеньких девушек на прогулки. Она — не статический, но символ. Она олицетворяет бизнес. Если он не будет соблюдать осторожность, машина сокрушит его. Билл бросается в комнату и в возбуждении заканчивает «Тьму», работая до четырех часов утра и засыпая прям

Билл берет рукопись — пятнадцать страничек — подносит ее к камину и открывает дверцу. Всего лишь дюйм отделяет бумагу от огня, от расправы, когда ему ясно становится вся абсурдность содеянного. Он садится на кресло-качалку, и, глядя на плакат с «Благодарным мертвецом», смеется. Чепуха? Прекрасно! Пусть будет чепуха! Леса полны ею!
«Пусть валяются эти хреновые деревья!» — восклицает Билл и смеется, смеется до слез.

Он перепечатывает титульный лист, лист, на котором вынесен приговор рукой рецензента, и посылает рукопись в мужской журнал под названием «Фрак» (хотя по сути дела, он должен бы называться
«Обнаженные девочки, наркоманки с виду»),

И все-таки, судя по читательскому спросу, они покупают рассказы ужасов; в двух потрепанных выпусках, которые он купил в местном магазинчике, действительно было четыре таких рассказа, втиснутых между обнаженными девочками и рекламой порнофильмов и таблеток для потенции. Один из них, «Деннис Эчисон» был даже вполне приличным.

Он отослал «Тьму» без всякой надежды — он ведь и раньше писал много хороших рассказов в журналы, но их отфутболивали — и был ошеломлен и обрадован, когда художественный редактор «Белого галстука» ответил ему, что покупает рассказ за двести долларов. Помощник редактора приписал от себя, что считает его «лучшим адскистрашным рассказом после «Кувшина» Рэя Брэдбери». И еще добавил: «Жаль, что мало людей прочтет его», но Биллу Денбро наплевать на это. Двести долларов!

Он идет к консультанту с зачетной книжкой. Тот ставит в ней свои инициалы. Билл Денбро скрепляет зачетную книжку с поздравительной запиской помощника художественного редактора и прикалывает ее к доске объявлений на двери руководителя семинара. В углу доски — антивоенная карикатура. И вдруг — это получилось как-то само собой — его пальцы достают ручку из нагрудного кармана и он пишет через всю карикатуру:

«Если литература и политика действительно станут когда-нибудь взаимозаменяемыми, я убью себя, потому что не буду знать, что делать. Политика, видите ли, всегда меняется. Литература — никогда. —
И, подумав, добавляет, не сдержавшись:
— Я думаю, вы должны многому учиться».
Его зачетная книжка возвращается по университетской почте через три дня. В графе: ОЦЕНКА НА МОМЕНТ СДАЧИ, руководитель даже не поставил ему «удовлетворительно», сердитая двойка красовалась там. Ниже руководитель приписал:

«Вы думаете, Денбро, деньги что-нибудь доказывают?»
— Разумеется, — сказал Билл Денбро пустой квартире и снова громко расхохотался.

На последнем курсе колледжа он осмеливается написать роман, потому что не знает, как выкрутиться. Он спасается рукописью в пятьсот страниц. Он посылает ее в «Викинг Пресс», считая это первой попыткой пристроить свою книгу о привидениях… Первая попытка оказалась последней. «Викинг» приобретает книгу… и для Билла Денбро начинается сказка. Человек, которого знали когда-то как Заику-Билла, стал пользоваться успехом в возрасте двадцати трех лет. Три года спустя и в трех тысячах миль от севера Новой Англии он становится еще более известным благодаря женитьбе на кинозвезде, которая старше его на пять лет; бракосочетание состоялось в голливудской церкви.

В светской хронике им предрекают семь месяцев совместной жизни. Обсуждается лишь вопрос, кончится ли брак разводом или просто аннулируется. Друзья (и враги) с обеих сторон — того же мнения. Кроме разницы в возрасте, несоответствие — разительное. Он высокий, лысеющий, склонный к полноте. Медленно, порой невнятно, говорит в компании. Одра, с ее каштановыми волосами, вылепленная как статуэтка, великолепна — не земная женщина, а существо из какой-то полубожественной суперрасы.

Его наняли сделать сценарий своего второго романа «Черные пороги», главным образом потому, что право сделать по крайней мере первый набросок сценария была непреложный условием продажи, хотя его агент брюзжала, что он сумасшедший; набросок его на самом деле оказался очень приличным. Его приглашают в университетский городок для последующей работы и постановочных встреч.

Его агент — маленькая женщина по имени Сюзан Браун. Рост у нее — пять футов. Она неистово энергична и еще более неистово эмоциональна. — Не делай этого. Билли, — говорит она ему. — Откажись. У них много денег на это, и они найдут кого-нибудь, кто напишет сценарий. Может быть, даже Голдмана.
— Кто?
— Уильям Годдман. Единственный хороший писатель.
— О чем ты говоришь, Сюз?

— Он был там у них, но остался самим собой, — сказала она. — Твои шансы подобны шансам приобрести рак легких — можно, конечно, но кто захочет попробовать? Ты сгоришь на сексе и пьянке. Или на наркотиках. — Сумасшедшие карие глаза Сюзан метали молнии.
— Сюзан…

— Послушай меня. Билли! Бери деньга и беги. Ты молод и силен. Вот, что они любят. Ты войдешь туда, и они сначала лишат тебя самоуважения, а затем и твоего умения писать прямую линию от точки А до точки В. Последнее, но не меньшее — они возьмут твои пробы. Ты пишешь как взрослый, но ты просто высоколобый ребенок.
— Я должен ехать.
— Здесь кто-то пукнул? Должно быть так, уж очень сильно воняет.
— Но я должен. Должен.
— Господи!

— Я должен уехать из Новой Англии. — Он боялся продолжить. Это было как произнести ругательство, но ей он обязан сказать:
— Я должен уехать из Мэна.
— Зачем, ради Бога?
— Не знаю. Просто должен.
— Ты говоришь мне что-то реальное или выдуманное писателем?
— Реальное.

Во время этого разговора они в постели. Ее груди маленькие, как персики, сладкие, как персики. Он очень любит ее, но не так, как любят обычно, и оба они знают это. Она зажигает сигарету, плачет. Но он сомневается, знает ли она то, что знает он. В ее глазах — свет. Было бы бестактно напоминать ей об этом, и он не напоминает. По-настоящему он не любит ее, но готов ради нее горы свернуть.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь