ОНО

— Тогда давай, — говорит она сухим деловым тоном, повернувшись к нему. — Позвони мне, когда будешь готов и если будешь в силах. Я приеду и соберу все вещи. Если они остались.
Киноверсия «Черных порогов» называется «Ловушка Черного Дьявола», с Одрой Филипс в главной роли. Название ужасное, но фильм получается вполне приличный. И единственное, что он теряет в Голливуде, — это свое сердце.

— Билл, — снова сказала Одра, выведя его из этих воспоминаний. Он увидел, что она выключила телевизор. Он выглянул в, окно: за оконными стеклами стлался туман.
— Я объясню, насколько могу, — сказал он. — Ты заслуживаешь это. Но сначала сделай для меня две вещи.
— Ладно.
— Налей себе еще чашку чая и расскажи мне, что ты знаешь обо мне. Или считаешь, что знаешь.
Она посмотрела на него, удивленная, и пошла, к буфету.

— Я знаю, что ты из штата Мэн, — сказала она, заваривая себе чай. Она не была англичанкой, но в речи ее иногда прорывался английский акцент — пережиток роли, которую она сыграла в «Комнате на чердаке», фильме, который они приехали делать сюда. Это был первый киносценарий Билла. Ему предложили и режиссуру. Благодарение Богу, это он отклонил. Его отъезд положит конец нудным просьбам. Он знал, что они все скажут, весь съемочный коллектив. Вот Билл Денбро и показал наконец истинное свое лицо. Просто еще один дерьмовый писатель, говно собачье.

Бог видит, как смятенно он себя чувствует сейчас.

— Я знаю, что у тебя был брат, и что ты его очень любил, и что он умер, — продолжала Одра. — Я знаю, что ты вырос в городке Дерри, переехал в Бангор через два года после смерти брата, а в четырнадцать лет переехал в Портленд. Я знаю, что твой отец умер от рака легких, когда тебе было семнадцать. И ты написал бестселлер, когда еще был в колледже, живя на стипендию и почасовую работу на текстильной фабрике. Это, должно быть, показалось тебе странным… такое изменение доходов. В перспективе.

Она повернулась в его сторону, и он увидел себя тогдашнего в ее лице: осознал скрытое между ними пространство.
— Я знаю, что через год ты написал «Черные пороги» и приехал в Голливуд. И за неделю до начала съемок ты встретил очень растерянную женщину по имени Одра Филипс, которая немножко познала то, через что ты, должно быть, прошел — жуткую депрессию, потому что лет пять назад она была просто Одри Филпот. И эта женщина тонула…
— Одра, не надо.

Ее глаза в упор смотрели на него. «О, почему нет? Давай говорить правду и стыдить дьявола». — Я тонула. За два года до тебя я обнаружила наркотики, через год я узнала кокаин, и это было даже лучше. Наркотик внутрь утром, кокаин днем, вино вечером, «Валиум» в постели. Витамины Одры. Слишком много важных интервью, слишком много хороших ролей. Я была похожа на героиню из романа Жаклин Сюзанн, она была веселой. Ты знаешь, как я теперь думаю о том времени, Билл?
— Нет.

Она отпила чай, отвела глаза от него и нахмурилась. — Это было как бег на полосе в Л. А. Интернейшнл. Понимаешь?
— Не совсем.
— Это движущаяся полоса длиной в четверть мили.
— Я знаю эту полосу, но не понимаю, что ты…
— Ты просто стоишь там, а она несет тебя к багажному отсеку.

Но если хочешь, можешь идти по ней. Или бежать. При этом кажется, что ты совершаешь свою обычную прогулку, или пробежку, или спринт — что угодно, — потому что твое тело забывает, что на самом деле ты просто наращиваешь скорость, с какой движется полоса. Вот почему у них в конце надпись: ОСТАНОВИСЬ. В тот момент, когда я встретила тебя, я жила с ощущением, будто выбежала с конца той полосы на неподвижный пол. Мое тело было на десять миль впереди моей головы. Невозможно удержать равновесие. Рано или поздно ты падаешь лицом. А я не упала. Потому что ты подхватил меня.

Она отставила чай и зажгла сигарету, ее глаза в упор смотрели на него. Он видел, как дрожат ее руки в пламени зажигалки, которая вибрировала вокруг кончика сигареты, пока не нашла ее.
Она затянулась и выпустила дым.

— Что я знаю о тебе? Я знаю, что у тебя все под контролем. Ты, мне кажется, никогда не торопишься к выпивке, или знакомству, или вечеринке, поскольку уверен, что все это будет, если ты захочешь. Ты говоришь медленно отчасти потому, что так, растягивая слова, говорят в штате Мэн, в основном — это твоя собственная манера. Ты — первый человек там, из тех, кого я встретила, кто осмеливался говорить медленно. Я должна была успокоиться и слушать. Я увидела в тебе, Билл, того, кто никогда не бежит по полосе, потому что знает — она и так его доставит. Ты казался нетронутым ни депрессией, ни истерией. Ты не арендовал «Роллс» и мог ездить по Родео со своими престижными номерными знаками, пристегнутыми к машине взятой напрокат у какого-нибудь паршивенького агентства. У тебя не было агента по печати, дающего материал в «Барьере» или «Голливудский репортер»… — Я знаю, ты всегда оказывался там, когда был мне нужен. Может быть, ты спас меня от принятия нехорошей пилюли на фоне огромного количества наркотиков… Я знаю, что с тех пор ты был там. И я была там для тебя. Нам хорошо в постели. Для меня это много. Но нам хорошо и без постели, и это кажется важнее. Я чувствую, что могла бы состариться с тобой и все равно быть в соку. Я знаю, что ты пьешь слишком много пива и недостаточно занимаешься спортом; я знаю, что иногда ночами тебе снятся плохие сны…

Он вздрогнул, потрясенный до глубины души. Почти испуганный.
— Мне никогда не снятся сны.
Она улыбнулась. — Так ты говоришь репортерам, когда они спрашивают, откуда ты берешь свои идеи. Но это не так. Разве что от несварения желудка ты порой стонешь по ночам. Но я этому не верю, Билл.
— Я говорю во сне? — спросил он осторожно. Он не мог вспомнить ни одного сна. Никакого сна, ни плохого, ни хорошего.
Одра кивнула. — Порой. Но я никогда не понимаю, что ты говоришь. И пару раз ты рыдал.

Он посмотрел на нее без выражения. И почувствовал неприятный привкус во рту; он оттянул язык к горлу — то был привкус растаявшего аспирина. «Вот теперь ты знаешь, какой привкус у страха», — подумал он. И еще подумал, что привыкнет к этому привкусу. Если проживет достаточно долго.
И вдруг все воспоминания стали толпиться, скучиваться. Как будто черноты в его мозгу выпятились, угрожая выблевать пагубные сны-образы из сферы подсознательного — в ментальное
поле

зрения, управляемое рациональным бодрствующим мозгом; если такое случится снова, это сведет его с ума. Он пытался оттолкнуть воспоминания, и ему удалось — но потом он услышал голос — это было, как будто кто-то, похороненный заживо, кричал из-под земли. Это был голос Эдди Каспбрака.
«Ты спас мне жизнь, Билл. Те большие парни, они достают меня. Иногда мне кажется, они действительно хотят меня убить».
— Твои руки, — сказала Одра.

Билл посмотрел на руки. Они покрылись мурашками, крупными мурашками, как яйца насекомых. Они оба уставились на них, не говоря ни слова, как на интересный музейный экспонат. Мурашки постепенно исчезли.
В наступившей тишине Одра сказала:
— И я знаю еще одну вещь. Кто-то позвонил тебе сегодня утром из Штатов и сказал, что ты должен уехать от меня.
Он встал, быстро посмотрел на бутылку с ликером, затем пошел на кухню и вернулся со стаканом апельсинового сока. Он сказал:

— Знаешь, у меня был брат, и он умер, но ты не знаешь, что его убили.
У Одры перехватило дыхание.
— Убили! Билл, почему ты никогда…
— Не говорил тебе? — он улыбнулся, улыбнулся с каким-то лающим звуком. — Я не знаю.
— Что случилось?

— Мы жили в Дерри тогда. Было наводнение, оно в общем-то уже кончилось, и Джорджу было скучно. Я лежал в постели с гриппом. Он хотел, чтобы я сделал ему кораблик из газеты. Я научился в лагере год назад. Он сказал, что пустит его в трубы Витчем-стрит и Джэксон-стрит, — там полно воды. И я сделал ему кораблик, и он поблагодарил меня и ушел, и это был последний раз, когда я видел своего брата Джорджа живым. Если бы у меня не было гриппа, может быть, я бы спас его.

Он помолчал, потерев правой рукой левую щеку, как будто проверяя, есть ли щетина. Его глаза, увеличенные линзами очков, выглядели задумчивыми… но он не смотрел на нее.
— Это случилось прямо там, на Витчем-стрит, недалеко от пересечения с Джексон. Тот, кто его убил, вырвал ему левую руку, как второклассник вырывает крылышко мухи. Паталогоанатом сказал, что он умер или от боли, или от потери крови. Насколько я понимаю, это не имело значения.

— Боже правый, Билл! — Я думаю, ты удивляешься, почему я никогда не говорил тебе этого. По правде сказать, я и сам удивляюсь. Мы женаты одиннадцать лет, и до сегодняшнего дня ты и ведать не ведала, что случилось с Джорджем. Я знаю обо всей твоей семье — даже о твоих дядях и тетях. Я знаю, что дед твой умер в гараже, разрезав себя пилой, когда был пьян. Я знаю такие вещи, потому что женатые люди, как бы ни были они заняты, узнают друг о друге почти все. И даже если им надоедает и они перестают слушать, они все равно впитывают это — осмотически. Ты думаешь, я неправ?

— Нет, не думаю — слабо сказала она.
— А мы ведь всегда могли говорить друг с другом, правду? Я имею в виду, что никто из нас не уставал, никому не надоедало, не было нужды впитывать осмотически, правда?
— Да, — сказала она, — до сегодняшнего дня и я так думала.

— Послушай, Одра. Ты знаешь все, что случилось со мной за последние одиннадцать лет моей жизни. Каждое дело, каждую идею, каждую неприятность, каждого приятеля, каждого парня, который сделал мне что-то плохое или пытался сделать. Ты знаешь, я спал с Сюзан Браун. Ты знаешь, что иногда я делаюсь сентиментальным, когда выпью, и слишком громко проигрываю записи.
— Особенно «Благодарного покойника», — сказала она, и он рассмеялся.
На этот раз она засмеялась в ответ.

— Ты знаешь самое важное — вещи, на которые я надеюсь.
— Да. Думаю, что знаю. Но это… — она замолчала, покачала головой, немного подумала. — Насколько этот звонок связан с твоим братом?
— Дай я сам к этому подойду. Не гони волну, иначе я не смогу. Это так огромно и так… так чудовищно ужасно, что я содрогаюсь. Видишь ли… мне никогда не приходило в голову рассказывать тебе о Джорджи.
Она посмотрела на него, нахмурилась, слабо покачала головой. — Я не понимаю.

— Я пытаюсь сказать тебе, Одра, что даже не ДУМАЛ о Джорджи в течение двадцати лет или более.
— Но ведь ты говорил мне, что у тебя был брат по имени…
— Я назвал ФАКТ, — сказал он. — И все. Его имя было словом. Оно не бросало никакой тени на мой разум.
— Но мне кажется, оно бросало тень на твои сны, — сказала Одра.
Ее голос был очень спокойным.
— Стенания? Плач?
Она кивнула.

— Думаю, ты права, — сказал он. — На самом деле, ты почти полностью права. Но ведь сны, которые ты не помнишь, не считаются, правда?
— Ты в самом деле вовсе никогда не думал о нем?
— Да.
Она с сомнением покачала головой. — Даже о том, как ужасно он умер?
— До сегодняшнего дня. Одра.
Она посмотрела на него и снова покачала головой.

— Ты спросила меня, перед тем как мы поженились, есть ли у меня братья и сестры, и я сказал, что у меня был брат, который умер, когда я был ребенком. Ты знала, что родителей у меня нет, а поскольку у тебя большая родня, это и заняло все наше внимание. Но сегодня — новое.
— Что ты имеешь в виду?

— Не только Джордж был в этой черной дыре. Я не думал о САМОМ ДЕРРИ двадцать лет. Ни о людях, с которыми общался — Эдди Каспбрак, Ричи Рот, Стэн Урис, Бев Марш… — он пробежал руками по волосам и нервно засмеялся. — Это как случай амнезии и настолько серьезный, что ты даже не знаешь, что она у тебя есть. И когда Майкл Хэнлон позвонил…
— Кто это Майкл Хэнлон?

— Еще один парень, с которым мы контачили — с которым я контачил после смерти Джорджа. Конечно, теперь он уже не парень. Как и все мы. Это был Майкл на телефоне, трансатлантическая связь. Он сказал:
— Алло, я попал в квартиру Денбро? — и я сказал да, и он сказал:
— Билл? Это ты? и я сказал да, и он сказал:
— Это Майкл Хэнлон. — Это ровным счетом ничего для меня не значило, Одра. Он мог быть, к примеру, продавцом энциклопедии или записей Берла Ивса. Потом он сказал:

— Из Дерри. — И когда он это сказал, как будто бы дверь открылась внутри меня и какой-то страшный свет засветил, и я вспомнил, кто это. Я вспомнил Джорджа. Я вспомнил всех остальных. Все это случилось…
Билл стиснул пальцы.
— Да. И я знал, что он будет просить меня приехать.
— Вернуться в Дерри.

— Да. — Он снял очки, протер глаза, посмотрел на нее. Никогда в жизни она не видела человека, который бы выглядел таким испуганным. — В Дерри. Потому что мы обещали, — сказал он, — мы обещали. Все мы. Дети. Мы стали в круг у протоки, бегущей через Барренс, держась за руки, и мы резали ладони кусочком стекла, как будто хотели породниться, только это была не игра.

Он протянул к ней руки, и она увидела в центре каждой ладони лесенку из белых линий — раненую ткань. Она держала его руки в своих — бессчетное число раз, но никогда раньше не замечала этих шрамов на его ладонях. Они были слабые, но она бы подумала…
А вечер! Тот вечер!

Не тот, где они познакомились, хотя этот второй вечер соотносился с первым, как концовка с книгой, потому что он был прощальным после завершения съемок «Ловушки Черного Дьявола». Было шумно и пьяно, разгульно. Пожалуй, даже похлеще, чем на других таких же вечеринках, на которых она бывала, потому что съемка прошла лучше, чем все они могли ожидать, и все они знали это. Для Одры Филипс вечер был прекрасным, потому что она влюбилась в Уильяма Денбро.

Как звали ту самозваную гадалку? Одра помнила только, что та была одним из двух помощников гримера. В какой-то момент вечеринки девушка сорвала с себя блузку, обнажая очень экстазный бюстгальтер, и повязала ее вокруг головы, как шарф у цыганки. Разгоряченная дымом и вином, она остаток вечера или пока не ушла, читала по руке…

Одра не могла теперь вспомнить, были ли предсказания девушки хорошими или плохими, мудрыми или глупыми: ей было очень хорошо в тот вечер. Но она помнила, что в какой-то момент девушка схватила ладонь Билла и, сравнив ее со своей собственной, заявила, что они совершенно одинаковые. «Мы близнецы в жизни», сказала она. Одра помнила: она более чем ревниво следила за тем, как девушка водила по линиям на его ладони своим великолепно накрашенным ногтем — как глупо это было, в миражном киномире, в этой киношной субкультуре, где мужчины так же запросто, обыденно похлопывают женские попки, как нью-йоркцы трогают свои щеки! Но в исследовании гадалки было что-то интимное, затянувшееся.

Тогда на ладонях Билла не было никаких маленьких белых шрамов.
Она наблюдала за этой шарадой глазами ревнивой возлюбленной, и она доверяла этому воспоминанию. Доверяла ФАКТУ.
И сейчас сказала это Биллу.
Он кивнул. — Ты права. Их тогда не было. И хотя я не могу поклясться в этом, думаю, их не было и прошлой ночью, в «Плоу и Барроу». Мы стали меряться руками на пиво и, я думаю, я бы заметил.
Он усмехнулся. Усмешка была сухой, лишенной юмора, испуганной.

— Я думаю, они вернулись, когда позвонил Майкл Хэнлон. Вот что я думаю.
— Билл, это невозможно. — Она потянулась за сигаретами.
Билл смотрел на свои руки. — Стэн сделал это, — сказал он. — Разрезал ладони осколком бутылки из-под «Кока-колы». Теперь я отчетливо вспоминаю это. — Он посмотрел на Одру, и глаза его за очками выглядели больными, непонимающими.
— Я помню, как этот кусок стекла мерцал на солнце. Он был от новой бутылки, прозрачный. Раньше бутылки «Кока-колы» были зелеными, ты помнишь?

— Она покачала головой, но он не видел. Он все еще изучал свои ладони. — Я помню, что Стэн резал свои руки последним, притворяясь, будто намерен не просто надрезать ладони, а полоснуть по запястью. Я думаю, это была глупость, но я подался к нему… чтобы остановить его. Потому что секунду-две он выглядел серьезным.

— Билл, не надо, — сказала она низким голосом. На этот раз, чтобы зажигалка не дрожала в руке, ей понадобилось обхватить запястье другой рукой — так полицейский держит пистолет на стрельбище. — Шрамы не могут возвращаться. Они или есть, или их нет.
— Ты их видела раньше, а? Ты это говоришь мне?
— Они едва заметны, — сказала Одра резче, чем хотела.
— Мы истекали кровью, — сказал он. — Мы стояли в воде недалеко от того места, где Эдди Каспбрак, Бен Хэнском и я построили плотину…

— Ты имеешь в виду архитектора, да?
— Есть архитектор с таким именем?
— Боже, Билл, он построил новый центр связи Би-би-си! И до сих пор ведутся споры, мечта это или неудача!

— Ну, я не знаю, тот же это парень или нет. Это кажется невероятным, но кто знает. Тот Бен, которого я знал, классно строил. Мы все стояли там, и я держал левую руку Бев Марш в своей правой, и правая рука Ричи Тозиера была в моей левой. Мы стояли в воде, как будто принимали крещение, и на горизонте я видел деррийскую водонапорную башню.

Она была такой белой, какой представляется воображению одеяние архангелов, и мы пообещали, поклялись, что если это не кончилось, что если это возобновится, мы вернемся. И мы бы сделали это. И остановили. Навсегда.
— Остановили ЧТО? — закричала она, внезапно разъярившись на него. — Что остановили? Что за чушь ты несешь?
— Лучше бы ты не спрашивала… — начал Билл и остановился. Она увидела, как выражение ужаса распространяется по всему его лицу, как пятно. — Дай сигарету.

Она протянула ему пачку. Он закурил. Она никогда не видела, чтобы он курил.
— Я еще и заикался.
— Заикался?
— Да. Тогда. Ты говорила, что я был единственным человеком в Лос-Анджелесе, который осмеливался говорить медленно. Но правда была в том, что я не осмеливался говорить быстро. Это был не плод размышлений.

И не рассуждение. И не мудрость. Все исправившиеся заики говорят очень медленно. Это один из известных ходов, также как свое второе имя надо вспомнить прямо перед тем как представляешься, потому что у заик более всего проблем с существительными, и слово, которое причиняет самое большое беспокойство, — это их собственное имя.
— Заикался. — Она улыбнулась легкой улыбкой, как будто он пошутил и она потеряла нить.

— До смерти Джорджа я заикался умеренно — сказал Билл, и уже начал слышать, как слова повторяются в его мозгу, как будто бесконечно разделенные во времени; он говорил гладко, медленно и размеренно, но мысленно слышал, как такие слова, как «Джбрижи» и «умеренно», наскакивают одно на другое, становясь Джджджорджи и уммеренно. — Я имею в виду, что у меня было несколько действительно ужасных моментов — обычно, когда меня вызывали, и особенно, если я действительно знал ответ и хотел ответить. После смерти Джорджа пошло намного хуже. Потом, где-то в возрасте четырнадцати-пятнадцати лет, стало улучшаться. Я поехал в Чеврус Хай в Портленде, и там был классный логопед, миссис Томас. Она научила меня некоторым уловкам. Наподобие того, чтобы думать о втором имени непосредственно перед тем, как говоришь: «Привет, я Билл Денбро». Я брал уроки французского, и она научила меня переключаться на французский, если я застреваю на слове. Если ты чувствуешь себя, как самая большая жопа в мире, снова и снова произнося «кккк», как заезженная запись, переключайся на французский, и снова сорвется с твоего языка. И как только ты сказал это по-французски можешь возвращаться к английскому и сказать «эта книга» без всяких проблем. И если ты спотыкаешься на словах, начинающихся с «с», можно шепелявить. Никакого заикания. Все это помогало, но главным образом надо было забыть Дерри и все, что случилось там. И это произошло. Когда мы жили в Портленде и я собирался в Чеврус. Я не сразу все забыл, но оглядывая

Он выпил остатки сока. — Когда я заикнулся на слове «спросить» несколько секунд назад, это было впервые за двадцать один год.
Он посмотрел на нее.
— Сначала шрамы, потом заиккание. Ты сслышишь?
— Ты делаешь это намеренно! — сказала она, сильно испугавшись.
— Нет. Я думаю, человека в этом убедить нельзя, но это так.
Заикание смешит.

Одра. Страшно. На одном уровне ты даже не сознаешь, как это происходит. Просто… Что-то еще ты слышишь в своей голове. Как будто часть твоего мозга на минуту опережает остальной.
Он встал и беспокойно обошел комнату. Он выглядел усталым, и она с тревогой подумала, как упорно он работал почти тринадцать последних лет, как будто талант можно измерить неистовством, почти что безостановочностью работы. Мысль, которая пришла ей в голову, была тревожной, и она попыталась отогнать ее, но напрасно.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь