Глава 2. Пятенный вор

​Шустрый стоял за стойкой рядом со своим дылдой помощником и хмуро глядел на пустой зал. Похоже, слух о мёртвом бесохвате в лесу назаду корчмы начисто вымел посетителей, несмотря на праздник.​ В обычный канун дня больших костров в «Ступке» не протолкнуться от желающих пропустить по дороге стаканчик или отведать знаменитого жаркого, раз всё равно где-то обедать. Но в тот день народ, видно, ехал мимо, да и кому захочется вместо костров в большом круге угодить к бесам напрямик. Жалко мне было Шустрого, а что сделать, люди есть люди.

— Поздорову ребята, не буду спрашивать, как дело движется.

— Два телёночка, Идра, драть бы вас и ваше дерьмо. Жаркое по-ступнински, похлёбка. Пиво свежее. И всё теперь пропадай за Мокиля, и хоть бы бес его впрямь утащил так чтоб без следа.

— Э, бесы так не…

— Да знаю, — отмахнулся Шустрый, — ты телятам моим это скажи. С утра как Свитюхи уехали, ни одна сволочь даже не остановится, где тут объяснишь. Вот уж денёк. Сначала пятенный вор сказался, теперь вот…

— Что ещё за пятенный вор? — насторожилась я.

— Да вон, — корчмарь кивнул на лист, приколоченный к двери у меня за спиной:

«Разыскивается сугубо опасный пятенный вор. Волосом рыж, ухо оттопырное, на левой щеке пятно родимое, формой напоминающее седло. Зовётся Хохелем, — тут было приписано явно позже: "также Фуфелем", — и дальше, — за всякие сведения о такового пребывании или поимку положена именем Большого Совета награда серебром, сообщить в караульный дом», — и ещё одна приписка, другой рукой: «А ежели кто вора сперва доставит к Свитюху на ферму, то получит ещё мешок брюквы», — и потом переправлено на «полмешка».

Хохель? Фуфель? Час от часу. Это неужто попутчик мой, Хёфиль, Тёфилев сын? А ведь какой был славный, аж разъезжаться было жаль, не то что Мокиль или эти деревенские бедолаги. И вот здрасте.

— Этот вор, между тем, как раз с вашим Мокилем давеча последним знался, — доверительно продолжал Шустрый, — видели их вечером, вон там в углу сидели. А потом с магичкой ещё порядком этот рыжий у очага лясы точил. Только тогда ни я, ни она знать не знали, что это он и есть — пятна-то у него на роже никакого не было, ни в виде седла, ни ещё какого. А уж утром, как Свитюхи приехали, это проездом на ямарку-то, ну как увидали его тут, то сразу и признали. Уж как за ним погнались, а только тот как сквозь землю. Поговаривают, что улетел — только я того не видел. Этот пятенный вор к Свитюху вечор наведался, видишь ли, — и обобрал! Все пеструхи с кур свёл, наплёл чой-то про мор от тувлов, как только Свитюх повёлся. Обобрал, и ещё денег за то взял, и был таков. Ну а к закату уж приезжает туда барышня-волшебница, да при гвардейцах, и говорит Свитюху: «За пёструю куру плачу золотом!» — ей-ей, так и говорит! Я сам у ней потом уточнял… — Шустрый оживился рассказом и даже как будто забыл про своих ни за что пропавших телят, но я не слушала.

Тувлы! Ах ты — скотина! Мальчонка его молил курочек спасти. Ах ты, паскуда перелётная! А я-то, хороша курочка, уши развесила, сама привезла к Посвисту, к Свитюху — встречайте лекаря-спасителя! Ох лекарь, рожа ты меченая. Нет, как раз не меченая. Лживая, свинская, свинская дрянь. А я и дура, возьми гром. Свитюха и бабулю с Посвистом не жалко, не убудет, небось, от этих сквалыг. Но как он смел мне врать! И если Хёфиль — пятенный вор. То на что ему пятна? И что ещё за история с волшебницей, и причем тут Мокиль? Уж не Хёфиль ли его в верхний мир отправил? Впрочем, едва ли. Но ведь каков мерзавец! А я поверила. И так рассказывал знатно, про ремесло, и стишки сочинял… Тут я заметила, что Шустрый примолк и на меня глядит вопросительно.

— Не серчай, дорогой, я отлучалась тут, — постучала себе возле уха, — по бесохватским делам. Так что, говоришь, за волшебница объявилась?

Однако корчмарь уже снова сник, видно, вспомнив про свои потери:

— А, поднимись вот, да сама и увидишь. Ей как раз комнату пора освободить, заодно скажешь, — и добавил мрачно. — А то вон народ, вишь, ломится.