Глава 3. Волшебница

​Я поднималась по зашатанной лестнице, и каждая ступенька мне скрипела: «Ах, Тёфиль, мерзавец», — а следующая: «Эх, Мокиль, дурак». Ну денёк. Не удивительно, что чародейка мне сперва не понравилась​ — глаза разноцветные, тощая, тонконосая, с этими их подпалинами, не на бороде, так за ухом, вот уж и впрямь умники. Но Палашечка — а Палашечку я всегда за пазухой держу — меня в ребро ткнул, а ему я доверяю. Бесы разные бывают, и вовсе не обязательно скверные. Люди о нас знают всё больше по катанию в тележках за их насущным, и оттого себе думают не весть что; а ведь кроме дерьмодемонов, да теней у больших костров — ещё тьма всяких бывает. Есть воробейники, что лезут в пустые скворечники, огневики, которых вообще не поймаешь, это тебе не боб какой-нибудь. Ну да что, всех не перечислишь. Вот Палашечка — хлебник. Фигурка его конечно не из хлеба, а — вот и помалкивайте, коли знаете! Только нет, глиняная она, и ничего тут странного. Проще всего хлебнику и впрямь дать форму мучную — но в тесте он долго не протянет, потому что хлебник не терпит ни черствости, ни плесени. Снова уйдёт, в тень растворится, хоть ему это и очень скучно. Хлебники повеселиться любят и ничего так не чают, как живот получить, поэтому найти хлебника — большая удача. А лепить ему тело, конечно, из глины надо. Добрая глина ближе всего к хлебу, к печи. Горячая, прочная, и хранится хорошо, если бережно. Хлебник такое любит.

Так вот Палашечка меня обычно в бок ткнёт, если про кого не так подумаю — он и ткнул. Выходит, магичка ничего должна быть. А как же так? Дева по осанке и косам — отъявленная спесивица из какой-нибудь эдакой фамилии. Ну и да, начала она примерно в этом духе:

— Ступай, хозяин, я позову, если буду в чём-то нуждаться, — чародейка стояла у стола, над книгами. Обернулась. Взгляд из-под век, трагический. Губы дёрнулись, бровь недовольно вверх. — Вот как. Возница, подруга демонов? Я не жду гостей этим утром и не встречала тебя раньше. Что тебе нужно? Знай, я — Кая, дочь Хвиды, последняя из потомков благородного Гелена.

Тут я конечно не сдержалась и рассмеялась на неё, отпустив всё скопленное за день. Вот может хоть про «благородного» Гелена сегодня не надо? Очень благородно: смастерил колдовскую поделку, отобрал через неё жену у друга, а самого друга картинно укокошил, когда тот вздумал возразить — и ещё теперь имеют наглость называть это всё «Истинной речью», а то даже и «языком любви». Хорош Язык Великих Истин, на котором его же «историю» не расскажешь, язык узлом завяжется. «Опалённая книга», как же — сам Гелен и «опалил» конечно, чтоб не писать, как было на самом деле. Стало быть, из всех колдунов, которые и так-то не слишком приятная братия, мне попалась «язычница». Однако Палашечка не унимался. А демоны, в отличие от магов, не врут. По крайней мере, некоторые. Так что я ответила спокойно, хотя на язык просилось что поострее:

— Люди зовут меня Идрой, и этого всякому довольно. Сули сказал, ты много вчера говорила с рыжим бродягой Тёфилем, которого последним видели с моим братом Мокилем, пока тот был жив. Я пришла узнать про них… И можешь отпустить Слово, мой демон не велит тебя обижать.

Та и впрямь успела незаметно написать охранный символ по подолу, какая молодец, даром что совсем девчонка. Слово дрогнуло и скатилось блестками к полу, когда волшебница разжала пальцы…

— Прости, я не могла знать, что бесохват был тебе братом, пань Идра.

— Просто Идра вполне довольно. Нет, нас родили разные матери. Признаться, и по цеху мы не слишком были близки. И всё же, расскажи мне.

Колдунья двинулась по комнате, расхаживая туда-сюда, закрывая книги и перекладывая предметы без видимой надобности.

— Эта история слишком длинна. Я не уверена, что могу снова взяться за неё так скоро. Вчера у очага я открыла её тому рыжему, Уфилю, прежде чем узнала утром, что он-то и есть пятенный вор, виновник моих несчастий. Впрочем, теперь он, верней всего, мёртв, как и твой Мокиль. Я немало повидала таких смертей и легко узнаю отпечаток заклятия, которым сама связана неразрывно, — она остановилась, как раз когда я мало не собралась уже смотать ей ноги занавеской. — Мокиль умер в лесу, Идра. Не ищи больше знаний, если и ты не хочешь встретить смерть. Если тебе нужен язык — его забрал хозяин двора, в надежде спасти свою выручку. Кажется, это не помогло. А теперь оставь меня, будь добра. Мне нужно закончить сборы и попасть сегодня в Потицы, а путь не близок.

Маги любят абсолюты. Они строят лабиринты и тщатся загнать в них необузданные силы. Они думают, что создали нерушимое заклятие, только потому что оно не спешит вырываться из-за стен. Но это всё годится только для пустых эффектов и развлечения ума. Настоящая сила течёт глубоко, и её не оседлаешь, как не заткнёшь горло вулкану. К ней можно только пристроиться сбоку, как рыбёшка проплывает в тени кита. Мы, бесохваты, это знаем.

Волшебница согласилась не сразу, но и отказывалась недолго. В конце концов, пешком ей дотемна к большому кругу всё равно не поспеть, а тут вам тележка, пожалуйста. Об остальном я пока не поминала — чего суетиться. Про Мокиля, да про заклятие проще разузнать в дороге.

Спустилась в общую комнату, спросила Сули про язык. Тот пробовал упираться, но потом, так и есть, вынес из чулана мешочек, слишком большой на мой вкус. Я вышла во двор, успела ещё проверить, как уложили мертвеца, от которого у меня были теперь все части — тут и волшебница спустилась. Щурится на солнце, в одной руке узел с книгами, а другой за кувшинчик свой на шее держится. Это я за ней ещё наверху приметила, потому как в кувшинчике у ней точно сидел бес — для магов дело весьма необычное. Я положила себе выведать также, как это и кого колдунья себе раздобыла. И мы выехали со двора, необычный обоз: бесохватка с волшебницей впереди, на заду тележки два советных гвардейца, а посередине труп и 20 пудов дерьма.