Глава 3. Заклятие

​Внутри лавка оказалась куда скучнее. Обратной стороны витрин не было видно за стеллажами, предметы на полках будто бы сторонились взгляда, как во сне. Платье было только одно, хотя прехорошенькое:​ расшито настоящим волшебным садом, с цветами и птичками, которые едва слышно щебетали и порхали с ветки на ветку по плоской ткани — всё вокруг пропало для меня. Брат, тем временем, оказался у столика с украшениями, и взял серебряную птицу с гранатовым глазом на изящной цепочке.

— А! Я вижу, мой юный друг — настоящий ценитель, — обрадовался продавец. — Такова сущность этой птицы, что она может приглянуться только тому, кто познал сердечную боль. Верно ли я понимаю, юный мастер, что ты, — тут антиквар подобострастно перешел на Истинную Речь, видимо, желая польстить Танису, — ты, познавший тайны истинных слов, знаешь не понаслышке, как томится сердце несчастного, стоит образу возлюбленной явиться ему в мыслях?

— О да, — охотно ответил брат, также на языке истин, стремясь показать торговцу, что он вполне сведущ в благородных искусствах. Хотя старик говорил странными словами, и я уверена — Танис понимал не сильно больше моего.

— Смотри же, — продолжил торговец… И это должно бы насторожить нас, поскольку не следует людям использовать всуе слова Ули, Гелена и Заяты, упокоенного их силой. Но я была слишком увлечена платьем, а брат слишком тронут вниманием к его страсти и учёности; так уж сложился тот чёрный день.

— Смотри же, эту подвеску некогда сделал для возлюбленной могучий Муса и вложил в неё часть своей силы и часть своей любви. Он закончил работу в тот самый день, когда она отдалась другому, и, узнав об этом, Муса умылся слезами и десять лет не знал покоя, покуда не спрятал и боль свою в этот сосуд — и не запечатал огнём в ночь больших костров.

«А может зря мы не используем истиной речи в торговле? — подумала я. — Вот, честный человек расхваливает товар, и не оставляет сомнений. Разве что странно приносить в дар красавице боль старого колдуна. Я бы не обрадовалась». Торговец же продолжал:

— Смотри! Вот, переливаются перышки, светлые и тёмные, вот как сверкают её глаза. Светлые перья — любовь, тёмные — боль. В глазах птицы — сила влюблённого Мусы. Влюблённые обладают великой силой. Ты ведь на всё готов ради любви, Танис? — спросил торговец, внезапно правильно обратясь к брату по имени.

— Да, — ответил брат не задумываясь, и только тут я поняла — о горе мне, как поздно! — старик завязал второй узелок! Колдун заманил нас в Первое Заклятие, и брат дважды согласился с ним, сам того не заметив. Торговцу осталось только сплести приказание — любое приказание — и завязать третий узел. Я должна была заметить, как он связывает прошлое с настоящим, я должна бы вмешаться хотя бы теперь и разрушить заклинание, но вместо этого оцепенела. А торговец говорил непоправимые слова:

— Так и ты, мальчик Танис, полюбишь меня, Мусу могучего, неутолимой страстью и отдашь мне себя целиком, и вся твоя сила перейдёт ко мне; мать же твоя, которая отвернулась от меня, познает через это великую боль…

В этот момент заклятие было уже не остановить, только завязать. Танис озирался по сторонам с открытым ртом, как будто не знал, куда положить подвеску, прежде чем сделать что-то ещё... Но коварный Муса не успел сказать: «Так будет сейчас», — я справилась с комом в горле и затараторила. Я торопилась уцепиться за все оставленные злодеем ниточки, чтобы достроить заклятие, не порвав его. Нельзя было останавливаться, и я говорила те слова, что успевала вспомнить. Ах, почему я не училась лучше, чтобы быть готовой к этому дню. Почему не слушала внимательней, увлеченная предательским платьем:

— Но будет так не раньше, чем через десять лет, в ночь больших костров…

Заклинание дрогнуло, нет, не такое слово:

— Если только Муса не…

Что там было ещё? Тут колдун успел бы перебить меня, если бы Танис не очнулся наконец и не начал чертить в воздухе Пламенный Кулак.

— Умоется…

Брат выписал букву Хум, глаз птицы из подвески сверкнул красным огнем, и я брякнула непрошеное:

— Кровью…

Заклинание зашипело. Пёстрая птица!

— Кровью пёстрой…

Тут я забыла слово «птица» и сказала «курицы» — из считалки.

— Когда явится передо мной в день больших костров…

Да! Теперь правильно. Колдун, тем временем, смахнул открытой ладонью незаконченный удар Таниса и скрутил ему руки за спиной.

— И тогда ничего не будет! До той же поры, Муса утратит силу, — такое слово, мне показалось, колдун говорил раньше, — и обернётся, — вспомнила! — птицей на десять лет, а Танис будет спрятан в подвеске.

Муса отшвырнул брата и прыгнул на меня, но я отскочила за платье и закричала:

— Любого же, кроме меня, кто сумеет вмешаться, ждёт боль!

Он бросился за мной вокруг стола. Боли мало:

— Язык его…

Я собиралась сказать «он подавится языком как Заята», но никогда не слышала этой истории на самом языке Истин, а останавливаться было нельзя:

— Станет черным и покинет его, а самого того возьмёт…

Колдун выскочил из-за платья и поймал меня за руку.

— Смерть!!!

Ты знаешь, что смерть и завершение, конец — едины в истинной речи, поэтому ни одно заклинание не может двинуться дальше этого слова. Наши слова, набухшие до предела, сорвались вниз и ветры правд смешали всё вокруг.

По руке моей скользнули когти. Там, где только что стоял Танис, звякнула на полу подвеска. Крик колдуна надорвался птичьим, уже крылатой тенью он рванулся за медальоном одновременно со мной, дёрнул цепочку, но не удержал и темница брата осталась в моей руке. Я попыталась схватить птицу, поскользнулась, побежала за нею из лавки, но колдун взлетел высоко и скрылся за крышами домов, заходясь гиканьем. Я осталась одна, Танис исчез без следа. За спиной — ровная стена вместо витрины с диковинами, в руке подвеска: серебристая птица теперь держала в когтях мальчика.