Глава 11. Горькие праздники

​Я произнесла синее слово памяти в университете Сумни, но потратив целое состояние на ветры, успела-таки вернуться домой за два дня — в самый день похорон отца.​ В гостиной, где они с друзьями обсуждали поиски Таниса, на столе стояла лодка, украшенная зелеными ветками и двумя огоньками, солнечным на корме и лунным на носу. В ней лежал папа со своими картами в руках, в ногах книги, глаза закрыты. Такой маленький, в длинных одеждах, которых никогда не носил при жизни. Я не смогла подойти, и не смогла смотреть. Повернулась, сбежала к себе в комнату, заперлась и не выходила, не слушая уговоров. Не выходила до самой ночи, пока все не ушли, и не вернулись, и не разошлись спать, и дом не затих. Я не видела, как люди подняли чёлн отца и вынесли из дома, не спустилась с ними к гавани по притихшим улицам, не сошла по ступеням к воде, не положила ему в руку морскую ракушку, — вот она, тоже со мной всегда, — не глядела вслед уплывающей лодке, пока два огонька не слились в один, а потом не исчезли в темноте, когда отец насовсем покинул наш мир, так и не встретив сына, которого я не успела ему вернуть.

Ночью я конечно же не смогла спать и вышла наконец из комнаты, спустилась в гостиную, к пустому теперь столу. Взяла отцовские рукописи и разложила их там, где совсем недавно стояла лодка. Лодка не была настоящей, и человек в лодке не был моим отцом — а вот в книгах он остался, самый что ни на есть. Как же я не заглядывала в них раньше? Но раньше он и сам был вот здесь, рядом, в этой самой комнате. Я читала до утра при свете лампы, не выпуская из рук ракушки, и папа улыбался мне каждой страницы, и хмурил бровь, и поправлял халат, вертел в пальцах перо. Лёгким своим слогом он рассказывал про дни Гелена и про войны совета магов, про Заяту и его тайных потомков от связи со служанкой Нидой, в существовании которых отец сомневался. И про праздники прошлого — это был один из его коньков — про то какими они дошли до наших дней, что потеряли, и что сохранили.

Я прочла, что люди с древнейших времен отмечали переход лета в зиму в день больших костров, ещё когда поклонялись безымянным духам и знали только два праздника: ночь цветения с приходом весны и ночь огня в конце осени. Узнала, как жрецы древности нашли имена Безымянных и как родились легенды о Двенадцати, что берегут нас от Тьмы. Как двенадцать Больших Кругов полыхали кострами во всех концах земли, освещая самую долгую ночь, когда силы зла норовят пробраться в наш мир. Как каждый год один из двенадцати старых богов сменял на небесном мосту другого, пока очередь снова не переходила к строителю, древесному зайцу Укико. И как каждый год один из двенадцати Больших Кругов становился главным для всего мира вместе со своим богом, что стоял на страже. Я знала и раньше, что круг у столичной гавани зовётся Большим и посвящен черепахе Аш, пятой из двенадцати, — но впервые узнала, что есть и другие Большие Круги. Впрочем, концы земли с тех пор явно изменились, и круги эти оказались в дремучих местах со смешными названиями. В год смерти отца главным был одиннадцатый, в честь ледяной белки Кутты, где-то на севере.

За окном уже пели птицы, а я читала следующую книгу, про мистиков нового времени, положивших начало магической науке. Об Ибиде Вездесущем, на которого ссылаются чаще всех других в научных работах, и о том внимании, которое он, оказывается, уделял движению светил. О том, как Ибид обозначил свои, семилетние циклы: от Двоевершия на большие костры, когда луна и солнце дважды проходят сквозь ось Ближних Планет, до Скольжения на ночь цветов, когда они лишь касаются её, и снова к Двоевершию. В отличие от прочих открытий Ибида, на которых строится вся магия цветного слова, его астрономическое учение осталось на обочине и теперь интересно разве что историкам. Последним видным магом, который увлекался этой астрономической мистикой, был Заята, и отец конечно не мог не упомянуть его. Опять окаянный Заята.

Солнце, пробралось через ставни, утренняя пыль закрутилась в его пальцах, и в этот момент всё внезапно сошлось. Я нашла ответы! Всё это время они были у меня под носом, в книгах бедного папочки, а я мучилась с учебниками и не думала в них заглядывать. Ведь не важно как именно называются вещи на тайной ветви Истинной Речи, главное знать о чём говорилось. Я бросилась чертить схемы и немедленно убедилась, что права. Ну конечно:

«Очень день больших костров» или что там — это осенний праздник костров именно в Большом Круге, причём в главном круге для этого года! Если сейчас черёд белки Кутты, то на третий год после заклятия было как раз время землистой черепахи Аш — и колдун действительно появился в её Большом Круге у наших морских ворот. Не вытащи меня тогда девочки на праздник, я бы его и не встретила. А «сквозь дважды» — это то самое Ибидово Двоевершие, в которое теперь никто не верит. Но Заята считал его важным и дал ему особое слово на языке истин. А если верить папиным выкладкам, Двоевершие как раз было в тот год, когда Муса украл амулет. Вот всё и сложилось!

Я вскочила, чтобы скорее поделиться с кем-нибудь открытием. И остановилась, одна в пустом доме. Мама спала наверху и нельзя было ей рассказать. Папа плыл в утреннем небе и улыбался мне со страниц на столе. Ради них обоих я должна вызволить Таниса, и теперь я знала где именно и когда это случится: на десятую осень с нашего заклятия, в последний момент, в следующее Двоевершие, в большом круге травяной крысы Чух, возле ничем другим не примечательной теперь деревни Потицы в далёком Приречье.

Я употребила на подготовку всё влияние, которое оставалось у нашего имени. И год спустя ехала по восточному тракту во главе небольшого каравана, с охраной из дюжины гвардейцев совета, полной клеткой пёстрых куриц и верой в то, что смогу завершить начатое.