Глава 9. Батюшка Свитюх

​Свитюх нашёлся назади дома, возле курятников, где тихонько ворковал у загородки с пеструхами, которой одной должно бутыля на два хватить, мне сразу подумалось. Мужик был громадный, с волосатыми ручищами и заметной плешью, на каковую были начёсаны несколько масляных прядей.​ Свитюх склонился к курям через загородку, так что из-под задранной куртки светила жирная спина, и приговаривал что-то ласковое, но слов было не разобрать.

Заслышав наше приближение, он, однако, вскинулся, обернулся и попёр на меня:

— А ты, — ревёт, — кто таков? Бесохват, сортир потерял? Ну так я тебе сейчас подсоблю! Сказано не лезть, вот же только в себя придёшь...

Не успел я возразить или увернуться, как он сгрёб меня за одежду и потащил по земле, переходя в нечленораздельную ругань. Уфиль, сын Тёфиля — не самый хлипкий мужчина, но Свитюху это усилие по моей переноске будто бы ничего не стоило. Встретив по дороге вскрикнувшую дочку, он начал было:

— А ты, никчёмная рябая девка что, — но тут осёкся. — Что за диво? — и, бросив меня в грязь, ухватил девушку за подбородок, вглядываясь и не веря.

— Это лекарь, батюшка, — ответила та, и указала на меня, — Он меня… — и разрыдалась по новой, дурёха.

Свитюх сгрёб меня, едва поднявшегося, на сей раз, в объятия и даже поцеловал сально в лоб.

— Ай да лекарь! — и тут же нахмурился, отстранясь. — Денег не дам!

Тут я улыбнулся ему, отряхиваясь:

 — Не беспокойся, милейший — за такие пустяки я денег не беру. Однако дело у меня к тебе и впрямь кое-какое есть. Спешу заверить, не слишком затратное, но серьезное.

— А! — рассмеялся Свитюх. — Я вашего брата знаю, за версту чую. Ну что, пойдём в дом, потолкуем, раз так. В обычный день оно конечно я б тебя с крыльца собакам вышвырнул, хоть там и перильца новые едва справили, но тут ты мне кой-какую службу уже сослужил. Послушаем, что скажешь, — и треснул меня по спине, двинувшись к дверям. 

Взгляд у Свитюха тяжёлый, брови почитай срослись в одну. Признаться, Свитюх разъярённый мне был как будто милее вот этого благожелательного, но ничуть не менее жуткого типа. Неприятный дядя — никогда не знаешь, в какой момент взорвётся, и на какую плиту тебя мордой приложит.

Зайдя к себе, он первым делом потребовал выпивки, и пришлось поддержать его приличным стаканом, а потом порядочно ещё слушать какую-то бесконечную байку.

Наконец, удалось вставить и про кур. Свитюх забеспокоился и зыркал недобро, как будто пытаясь понять, не я ли сам навёл неведомую порчу на его любимиц. Однако Уфилю снова повезло — исцелённый ожог, а больше всего пустяшные веснушки таки убедили Свитюха в том, что я не шарлатан какой. Несколько раз он вспоминал о девочке, на приданом которой теперь можно было сэкономить — и снова разражался своим жутковатым дружелюбием. Впрочем, вопрос цены за врачевание куриц его быстро вернул на землю. Редкостный скупердяй был этот Свитюх.

Я побарахтался, чтоб не разбудить новых подозрений, и позволил дядьке довольно ловко окрутить себя таким образом, что если бы не близкий кошель серебра, ни в жисть бы я не взялся за такую работу. Отобедав (что было предложено настоятельно, но немедленно вычтено из жалования), я отправился в долгожданный курятник.

Свитюх вздыхал, охал и пару раз порывался меня остановить, но в конце концов все пеструшинки перебрались в мои бутыли. И тут открылось огорчительное: одиннадцать бутылей были полны доверху, но двенадцатая едва начата, а в Свитюховых загородках уже бегали одни белячки. Кошель серебра забеспокоился о будущем.

— А что, нет ли, почтенный Свитюх, ещё где поблизости страдалиц, которым угрожала бы опасность, только что счастливо отваженная от твоего двора?

Солнце за облаками уже сильно пошло к западу, и я проклял про себя Свитюховый обед.

— Ха! Таких пеструх поищи — не отыщешь. Разве у зятька моего, ну да ты как раз оттуда. И вот ещё Шустрому, знаешь, Сули из «Позорной Ступки» я выдал пару, удружил он мне раз. А больше Свитюховых пеструханок никому не видать. Соседи у меня гнусный народишко, много чести им будет.

Сердце моё упало. Вот тебе и на. Выходит, не успеть. Разве если по-хитрому размешать, чтоб не видно. Или добавить... Да вот хотя бы с берёзы. Но это нельзя. Пятно пятно знает, не слежатся вместе курьи пеструхи и берёзовый шквар. Да и хорош из меня мастер, если заради наживы начну покупателю шваль в бутыля мешать. Ему спонадобились пеструшки — если не того насовать, боги одни знают, что выйдет. Хоть и не знаю, с чем именно, и что он задумал, а нельзя. Ну, будь что будет. Отнесу как есть, да скажу как есть. ещё успеть бы до заката.

Чтобы не мучить меня мыслями о времени, небо укутало солнце в непрошибные тучи. Дождь ливанул с двойной силой. Я шлёпал на юг к Ступке по грязи и дивился, как это ещё утром путешествие на возке могло казаться не самым верхом блаженства. А надо мной плакала, и плакала, и плакала богинюшка. Она там одна наверху, Светлому с Тёмным и мать, и сестра, и жена, и дочь. Когда к дочери обращаемся, зовём Рябинушкой, за то что больше всех нас жалеет. Вот и льёт порой слёзы за всяких на земле горемычных. А то может и просто так льёт — это со всяким порой бывает. А как у людей, так и с богами, это всегда: всё от них.