Глава 7. У Посвиста

​Поначалу я, единственно, беспокоился, что будет, извините, вонять. Однако то ли дело в самом волшебстве, то ли запах с жижей уходит — а ничего такого особенного я, взобравшись рядом с Идрой на козлы, не учуял. Разве если некоторый аромат розмарина был со стороны моей спутницы. Приятный такой аромат.​ 

Красноречие моё вылезло из-под обломков приветствия, и скоро мы беседовали как давние приятели. О чём — дело ясное, всякий ремесленник на дороге найдет, о чём перекинуться пусть не с коллегой по цеху, а всё ж таки своим человеком, не в одном ряду с простым людом стоящим. Всё больше байки конечно, про вымя вот рассказал. Идра очень смеялась и с того момента как бы поглядывала порой, будто бы довольно. Спросил наконец точно, пошто им дерьмо — на корм или на стены, как некоторые сказывают — или секрет какой? Идра прыснула про корм, и так ответила:

— А что ж секрет. В ночь больших костров — и в другие, случается, когда есть необычный огонь или яркий лунный свет — знающий человек может среди теней демона увидать. Некоторые для того специально фигурки из камней у костров складывают, или в лесу приметное дерево находят. Хорошо такого демона рассмотри, а потом изваяй как он есть. Кто демона точь в точь сможет изобразить, тот над ним силу обретет и тем его свяжет и себе подчинит. А дальше наука начинается: из чего лучше демона изваять, чтобы силу его украсть, да какой кровью окропить, чтобы крепко запереть. А из чего изваять? Да вот из этого, нередко, — Идра кивнула назад. — Это не секрет. А дальше, пожалуй, секрет. Разве ещё, что человеку несведущему за это дело браться опасно. Сделай одну ошибку всего и перекусит тебе демон хребет за наглость, и с собой уволочёт. Это в худшем случае, — прибавила.

— А в лучшем? — говорю.

— А в лучшем — в чужом дерьме бестолку перемажешься.

Посмеялись. Потом она ко мне повернулась:

— Ну, а ты, мастер-иммакулятор. Говоришь, что по части пятен, шрамов и прочих несуразностей. Как же вышло, что ты во врачеватели куриные записался?

Тут во мне, знаете, как две стихии столкнулись. Очень мне захотелось ей взять всё и выложить в чистую: и про типа моего заказчика, в бесохватском, кстати, балахоне как будто, и про дюжину бутылей пеструшек, так уж мы с ней весело и открыто беседовали, и глаза эти мне, знаете, как-то в душу уже потихоньку запали. Но весело это хорошо, а работа — работой. Если взялся людей за нос водить, так будь добр, и самого себя и всех встречных тоже не забывай; иначе никакой обман не удержится, вскроется. Это если логически смотреть. А если по существу, то очень мне не хотелось, чтобы Идра на меня осерчала, что я бабулю их вокруг пальца обвёл, и ещё сколько в округе кого обведу. Очень мне вдруг, знаете, важно стало, чтоб в этих её глазах не показаться каким проходимцем.

В общем, я ей таки всё рассказал: как... Как столкнулся далеко к западу с пёстрой чумой в стойбище тувлов. Про целый край, оставшийся разом без пернатых кормилиц. Про тощего мальчонку, как он обнимал последнюю пеструшку, что выжила у них с матушкой. Как сердце мое сжалось в горошину от жалости (тут я правда что едва не пустил слезу). И про спасение — про белую курь в одном загоне, которая вдруг оказалась здоровёхонька. Про то как я кинулся обратно и снял пеструшки с куры мальчика и с других в масляную бутыль, и как зараза миновала их; и как я испугался, услышав, что быть может те самые тувлы шли недавно через эти места, и взялся в этой округе не допустить повторения виденного мной.

В общем, малость унесло меня. Но, надо сказать, Идра, та глянула так уважительно; и было от этого приятно как будто очень, и как будто не очень приятно тоже. А немногим позже, когда мы въехали на двор Посвиста, и сам хозяин вышел встречать гостью, оказалось, что весьма удачно я всё Идре в таком духе рассказал. Потому как она на Посвистов вопрос сама про меня всё выложила:

— Это к тебе лекарь-иммакулятор, проездом через Потицы ехал. Спасёт твоих пеструх от мора, который к нам тувлы треклятые завезли. Я его от бабули с Корочей подвезла, встречай да привечай.

Мне осталось только подтвердить её слова, да строговаться на цене — по дружбе хозяина с Идрой и оптовому размаху, не высокой. 

Ополоснуться перед ужином я отправлялся уже имея шесть полных бутылей пеструшек. Вот так удача. Знатно набрызгав на лицо и шею студёной водицы, я погляделся в корыто: а хорош Уфиль. Хёфиль, то есть. Уши конечно малость в стороны и особенно жаль, что никак нельзя сейчас снять пятнища с левой щеки. Но в остальном очень даже, а пятно, ну, доброго молодца и под пятном видать. Вот бы теперь поглядеть хоть на прядку Идриных волос за ужином. Впрочем, что прядку, люди небось взрослые, к дорожной жизни привычные. Если вот, скажем, двое друг другу весьма приятны, а у гостеприимного хозяина нашёлся вдруг сеновал, почему бы этим двоим… — ну, да не будем забегать в лужу прежде оглоблей.

За ужином везение моё продолжалось: и впрямь, не ограничившись прядью, Идра явилась к столу разметав всю черную гриву по плечам наряда куда более приятного глазу и открытого взгляду, чем днём. Серое, хорошей работы платье по краю было отшито синим узором, бесохватского виду, а ух как изящный стан перехвачен широким поясом из мягкой кожи, с какого свешены на волосяных верёвочках то ли амулеты, то ли просто побрякушки какие. Глаза бесохватки горели во всём этом новом окружении даже немножко страшно, так что я с усилием отогнал взгляд от шнуровки напереди платья и уставился на время в миску.

Хозяин Посвист тоже как будто оказался тронут, но спохватился быстрей моего и начал расспрашивать про дела окрестные, нередко возвращаясь к шнуровке, пока гостья не глядела. Не больно приятный тип: крепкий, рослый, дырка промеж зубами, ухи ровные — и, как назло, никаких тебе пятен на роже. Идра отвечала охотно и была весела, а я всё как-то мрачнел по ходу дела, и чем больше мрачнел, тем хуже удавалось отводить беседу в свои, понятные края. Под конец я и вовсе оставил их и посвятил себя всецело пирожкам, пусть его.

Привечал нас хозяин один, за столом прислуживала дочка, глаза в пол, хозяйки не видать. «Вдовец, — думаю, — а Идре, небось, хозяйская спальня выйдет милей уфилева сеновала — ну как есть, чего бы ещё она так нарядилась, не для бродяги же бородавочника». И верно, когда приличествующее время отсидели у очага, Посвист встал и вроде как Идру плечом подзаслонив, принялся желать мне доброй ночи, да мягкого сена. Тут однако поднялась и бесохватка, и подле меня стала:

— И тебе, милый Посвист, доброго сна. Знай, что мысли мои всегда с тобой и со славной Бэлой. Молюсь и верю, что она вернется к тебе скоро из рук целителей и дом этот расцветёт прежним светом и радостью.

С этими словами она кивнула и двинулась на сеновал. И даже, что это, не то из дверей на меня обернулась, идёт ли! Не веря своему счастью, я тоже пожелал внезапной хозяйке скорейшего поправления, извинившись, что не ведал о несчастье в доме, и оставил покислевшего Посвиста одного. Скорей наверх, через свежую ночь!

На сеновале, однако, Идра как раз закончила отвешивать отдельное — и весьма узкое — ложе бесохватским плащом. Близко, уютно, и ох как далеко. Затем дьяволица пожелала доброй ночи и мне, тронула за плечо и скрылась за занавесью, уже не оборачиваясь.

Вот так женщина, думал я, поводя рукой там, куда пришлись её пальцы. Вот так удача. Дело шло и впрямь недурно: половина заказа уже по бутылям. Где-то тут во тьме засыпает преинтереснейшая дама, с которой мне назавтра предстоит доехать до Свитюха, где уж наверное наберется крапушек сколько нужно. А там у меня кошель серебра, зима впереди, а места тут как будто недурные. Как уж не хвалить богов. Светлого, оно ясно. А все ж больше тёмного.

Светлый бог людям — отец, а тёмный — брат. Светлый бог нам дал солнце и мудрость, чтобы отличать добро от зла. Тёмный — огонь и оружие, чтобы обороняться и добывать еду. А когда придёт всему конец, уйдёт Светлый бог в свои чертоги и праведников с собой уведёт. А тёмный — с нами, с остальными останется в вечной ночи. И будет с нами греться у костров, и будет с нами противостоять всем чудищам, пусть бы из самой страшной темноты.