Глава 10. Муса

​Было в колдуне и впрямь что-то птичное — уж не знаю, всегда такой был или это от заклинания осталось. Узкая переносица ребрышком, глаза круглые, но сидят глубоко, один мутный. Брови тяжелые, волосы жесткие, торчат во все стороны, скулы острые, тонкий рот с недовольной складкой.​ Могучий Муса слез с подоконника и, укутавшись в руки, прошёлся туда-сюда по комнате. Была у него манера слегка поднимать плечи и смотреть на тебя одним глазом, повернув голову, это уж точно от птицы осталось. Одежда на колдуне слегка висела, видать питался он получше, прежде чем в собственное заклятие угодить. Мы не успели ещё оправиться от удивления, а Муса заговорил, всматриваясь в каждого по очереди:

— Здравствуй, Кая. Какой румянец! Местный воздух тебе к лицу, — говорил он вкрадчиво: слова вытягивались, будто сочась через край, так что приходилось ждать следующего с некоторым нетерпением, и когда оно наконец приходило к тебе, на душе становилось легко и хотелось ещё. Колдун перешёл от Каи к Идре, так и застывшей возле меня:

— Милая Идра, спасительница моя. Рад, что могу наконец поклониться тебе с высоты человеческого роста, — он и впрямь поклонился, не спуская с Идры блестящего глаза. Потом повернулся ко мне:

— Ну что, Уфиль, вот ты и попался наконец, старый лис? — я хотел было возразить, что с какой ещё стати я старый, когда этот Муса мне в дедушки годится, но почему-то не нашёлся как начать, а мысль будто бы затерялась под взглядом колдуна. Скоро я уже не мог вспомнить, с какой стати и с чем собирался спорить. Колдун повернулся и обратился к гвардейцам у двери:

— А, служивые! Чован и… Млашек, так кажется? Молодцы, так держать. За честь и яркий свет, — он поднёс кулак к брови и раскрыл ладонь в ритуальном приветствии. Гвардейцы вытянулись сперва, потом расслабились и остались стоять по обе стороны от пустого проёма. Колдун двинулся дальше, глянул на каравай-Мыкушку, прислонённый к стене у тюфяков, покачал головой, вернулся в центр комнаты и аккуратно взял Каю за локти:

— Девочка моя, тебе не кажется, что стоять на людях не слишком-то вежливо? Поднимайся Вовырь, довольно прятаться под этой дверью. Мы не знакомы, но имя твоё значит много на местных улицах. Будем же друзьями, — Кая сошла с двери, Вовырь выбрался из-под обломков и остался стоять смирно.

Колдун внимательно оглядел каждого из нас по очереди и хитро улыбнулся:

— Ну вот, мы и собрались, — очень мне понравилась его улыбка, до чего славный дед этот Муса. Я бы даже, пожалуй, обнял его, когда бы не был растянут как груша между полом и потолком.

— Я должен благодарить тебя, Кая, — снова заговорил колдун, теперь более повседневным тоном, — что ты продлила заклятие до конца ночи больших костров через десять лет, но пожелала мне обратиться птицей до конца дня. Иначе пришлось бы мне явиться сюда в птичьем виде, и уж тогда не смог бы я так славно приветствовать вас Проникающим Словом — хотя за десять долгих лет и достиг немалых вершин в этом искусстве. Право, наставникам в академии стоит так обучать нерадивых. На десять лет лишиться доступа к глубинам силы — сйефин оорт, да милая — к колодцу души, без которого не начертить и простейшей руны, без которого тебе не повинуются никакие слова, кроме бесцветных — и быть запертым всё это время в теле пташки! И не ворона, не пересмешника, а жалкого грача! Это не только изощрённое наказание, но и путь к великой силе. Я кланяюсь тебе Кая, дочь Хвиды, ты даровала мне истинную власть над умами. Знал бы что так выйдет, сам бы давно упрятался в перья, — Муса холодно хохотнул и дёрнул плечами.

Я начал было думать, что колдун всё-таки не очень симпатичный. Что-то ведь было в нём и нехорошее, и даже очень нехорошее. Вот только что? Тут он однако повернулся опять ко мне, и снова заговорил тягуче и медленно:

— И как же удачно, что вам удалось поймать этого, ммм, мерзавца, который причинил столько боли. И страданий, — меня пронзил жгучий стыд, как бы сдохнуть прямо сейчас, только бы избавиться от груза этой вины… а какой вины? а моей вины! — Теперь, когда Уфиль связан и скоро поплатится за свои, ммм, грехи, ты можешь отдать мне курицу, милая, — действительно, Кая всё ещё держала за горло трепыхающуюся курицу. Муса обнял девушку за плечи втянул носом аромат её волос. — Как же ты подросла, совсем стала хорошенькая. Как раз на смену мальчику, он-то теперь, пожалуй, ммм, староват. Жаль будет его разочаровать, но разве я, обычный человек, смогу сопротивляться силе твоей любви? А этот ножик тебе ни к чему. Почтенный Вовырь, забери-ка его, — Вовырь повиновался и вынул кинжал из ножен на Каином рукаве. — Кстати, — продолжил колдун, — эти двое у двери плохо справлялись со своими обязанностями, они заслужили, эээ, наказание. Пойди-ка, перережь им глотки.

Вовырь послушно двинулся к выходу, где гвардейцы понуро глядели в пол. Эти парни конечно сволочи, раз так всех подвели и заслужили смерть своим небрежением. Но хотя бы встречают свою казнь достойно, надеюсь, я смогу держаться так же браво, когда придёт мой черед. Нищий с кинжалом приблизился, и оба солдата подняли головы, так что деду не составило труда полоснуть лезвием им по глоткам. Гвардейцы осели на пол не издав ни звука, вот это выправка.

— Отлично сработано, — похвалил колдун. — Теперь иди сюда, настало время разобраться с главным нашим, гм-гм, врагом. — Я постарался принять подобающий вид. Глаза Идры и Каи светились праведной ненавистью. Муса в это время разжал Каины пальцы, взял курицу на руки, и поглаживая её, как кошку, подошёл ко мне, продолжая говорить своим чудесным мирным голосом. — Самая красота… в движениях плавных и медленных, — Вовырь занёс нож высоко над головой, я вытянулся поровней и старался не моргать. — Посмотрите, как сверкает красным это лезвие, как набухают, готовые упасть, свежие капли, с какой, ммм, радостью этот кинжал сейчас устремится в сердце вашего врага, — обе женщины придвинулись ближе, затаив дыхание. Они разорвали бы меня на части, если бы Муса разрешил. Это была бы прекрасная смерть, которой я, увы, не достоин. —Торопиться никуда не нужно, если нож хорошо наточен, а рука, гм-гм, крепкая, один взмах и…

Но нож не успел опуститься. Внезапно ноздри мои наполнились восхитительным ароматом свежеиспеченных булочек, который встречает тебя в детстве, когда бежишь домой голодный в праздничный день. Дурман развеялся, я ощутил какую-то новую жизнь, как будто окно распахнулось и я свежими глазами взглянул на Идру — и снова мне показалось, что на её месте кто-то другой, большой и тёплый. А потом снова она. Я увидел как в углу глаза Вовыря, стоявшего так близко, появилась крупная слеза, рука его дрогнула и осталась наверху. Всё застыло на короткий миг, то ли избавившись от наваждения, то ли наоборот в него погрузившись.

Первой оправилась Кая. Она прыгнула на оцепеневшего Вовыря, схватила его руку и с отчаянным криком рванула её в сторону колдуна — тот отпрянул, закрываясь от удара пернатым щитом, курица залилась было клёкотом, но осеклась… Кинжал пробил куриную глотку, черкнул по пальцам колдуна и зазвенел на полу. Муса не удержал равновесия, и упал спиной вперед, все ещё сжимая курицу. Пеструшка в его руках забилась, задергала ногами, брызнул фонтан куриной крови, на колдуна, на моё лицо, на Каю.

Сперва как будто ничего не изменилось. Колдун раскинул руки, отшвырнув курицу, и глядел в потолок, беззвучно смеясь. Я может и не поверил бы, что заклятие и впрямь разрушилось, когда бы не два других приметных обстоятельства. Дед Вовырь, рука которого вспорола курицу ножом, заорал и рухнул на пол, скуля и суча ногами, как будто ему кишки на шею мотают. Вот тебе последний привет от истинной речи, Вовырь, покойся без мира за вмешательство в заклятье, пусть и по Каиной воле. Второй момент вышел более неожиданный, поскольку в ту же секунду внутри Идриных одежд с треском возник молодой человек с вьющимися волосами и потерянным взглядом. Оба также полетели на землю, запутавшись в остатках парадного платья. Кая ахнула и бросилась к ним. Я один остался стоять как был. Впрочем, выбора у меня особенно не было. Колдун же, тем временем, отсмеялся и приподнялся на локте. И тут я вспомнил, что вот теперь-то он заново обрёл всю свою настоящую силу.