прощание (1)

Назад к оглавлению

Предыдущий раздел

Догонялки. Третье лицо

Парк аттракционов закрыт по ночам.

Даже сторожей на воротах и в будках нет.

Именно поэтому лучше всего приходить сюда сильно по темноте. Зимой, правда, темнота — понятие очень растяжимое. Но все понимают, о каком именно времени речь.

Украдкой и осторожно, Мика проходит между решёток главных ворот: даром, что они заперты. Тот, кто их строил, явно не учитывал тех, кого мало кормят и заставляют носить слишком тугие джинсы. Впрочем, к счастью: не надо таких учитывать — при учитывании их ещё больше жмут.

Да, пуховая курточка широкая — но когда широкая курточка на тонком теле, пух-то — воздушный, сжимается. Так что зайти на запрещённую территорию для неё не составило никаких проблем.

Стоит за воротами, оглядывается, прислушивается.

А ведь действительно никого! Хоть прыгай, хоть кричи, хоть в ладоши хлопай.

Только мигающие фонари вдоль главной аллеи — и даже ни мотылька: все попрятались, легли спать к подступающим холодам.

Мика даже невольно ёжится, настолько здесь по-приятному, непривычно пусто.

Вообще, гулять затемно, зная, что больше не нужно домой — никогда так не делала. А теперь… Теперь, вот. Такой большой город — и весь открыт.

Ну, как открыт. Главное — знать дороги. И пользоваться, что тебя не учитывают.

И Мика хотя бы надеется, что дороги знает.

В кармане курточки — три леденца — два лимонных и один апельсиновый, и немного бумажек. Должно хватить по началу.

Мика кутается, сводит, разводит плечи. Медленно идёт просто по прямой, пробуя шагами твёрдые каменные плиты. Смотрит больше на свои старые беленькие кроссовки. Ну, как беленькие. Уже серенькие, но, хоть без дыр и не протекают. И с розовыми шнурками в полоску чёрную, завязанными на аккуратные бантики.

Она обещала Белой Кошечке быть осторожной.

Провести ночь там, где точно никого нет — это ведь звучит осторожно?

Поджимает губы, опускается на одну скамеек под одним из фонарных столбов. Сам фонарь выглядит как фонарь, вот такая коробочка-лампочка, со стеклянными стенками. Мигает время от времени, отбрасывает круг света к правому краю, бортику лавочки.

Слабая улыбка.

Будь это мангой, Мика бы достала пачку дешёвых сигарет, зажигалку. Дала огня, закурила. Получился б прекрасный кадр.

Вот только она никогда не курила и не собирается. По крайней мере, пока.

Воровка бездомная, теперь так, что ли? Откуда тогда ощущение, что это её обокрали? Что у неё забрали всё самое важное. Безвозвратно. Куда ни стучись, кого ни проси, этих вещей не вернуть. Да она даже не может сказать внятно, что именно у неё отняли. Хочется выдать «Всё!». А правильных слов не знает.

Так сидит какое-то время, обе руки в карманах. В одном — пусто, во втором — цепко держится за палочки леденцов.

«Мои».

— Мои, — повторяет голосом.

Закидывает голову к небу.

Там — ни звёздочки, только густые-густые косматые облака.

И не то, чтобы очень темно. Даже первый снег сыпет. Снежинки по воздуху плавают. Одна даже приземляется на вздёрнутый кончик носа, тут же тает.

Лёгкий шорох травы где-то там, за спиной.

Ветер, да. Конечно же ветер. Её вечный спутник.

Голени уже не так сильно ноют. И ступни почти отдохнули.

Классно, всё-таки, что хотя бы сейчас никто никуда не торопит.

Мика поднимается на ноги, сводит, разводит плечи. Оправляет подол курточки, встряхивает головой.

Идти.

Тихий звук, как упала капля.

И как штришком проскользнул по плитам иссохший опавший лист.

Из всех возможных, почему именно это место? Кроме причины, что Мику здесь не учитывают.

Мика ходит между, кажется, заброшенных каруселей. Ночью здесь всё заброшенным ощущается. Даже не так: покинутым, спрятанным.

Тёмные фигуры машинок на невысоких американских горках. Кабинка качели-маятника у большой стены, похожей на обелиск.

Дракар-колыбелька на фоне сцены с зубастым выныривающим из воды морским змеем. Спящие, склонившие головы, сложившие крылья лебеди над искусственным озерком.

Все они, все эти аттракционы стыдливо укрыты прозрачными настилами-дождевиками, так, что сквозь покров кажутся совсем старыми. Убранными, задвинутыми.

И ей… Ей спокойно, вот здесь, да, среди убранного и задвинутого.

Огибает кирпичное здание с улыбающимся клоуном на покатой крыше — и даже его взгляд потухший. Не курит сигару, не ухмыляется.

Минует павильон, где у порога стражами высятся два зеркала с искривлённым стеклом — и выбирает не смотреть в них.

Будь у неё плеер…

Вздыхает, опять мыслит фильмами.

Нет у неё плеера, не понимает она, как можно уходить в музыку.

Ну, как. Понимает, что музыка может играть в голове. Любимая-то музыка у неё есть. Ей вот Холзи нравится, она дикая и живая. Она не поёт, она кричит, как будто глухие стены голосом разбивает. И вот это её «тебе не проснуться, это не сон, ты часть машины, не человек. Твоё лицо искусственное, и ты живёшь только на экране, и с низкой самооценкой, и твоё топливо — просто бензин».

Вот-вот всё абсолютно так, да.

Жить на топливе. И только пока на экране, с золотым сердцем, руками холодными.

Мика уважает Холзи. Ей кажется, что Холзи бы её поняла. Она ведь такая же странная и отбитая.

Когда-нибудь Мика споёт.

Она никогда не пробовала, но если «петь» это про «кричать под бит о своих эмоциях», то, наверное, у неё получится.

Только бы научиться кричать.

Научится. Неучтённой кричать не страшно.

Вдоль аллеи колышутся ветви деревьев, опадают последние, задержавшиеся до самого начала зимы, листья. Даже среди листьев находятся заторможенные, которых силком от веток приходится отрывать, чего уж тогда о людях.

Опять вздыхает.

Хлюп-хлюп, как подошвой сапог по луже.

Откуда бы им здесь взяться?

Смотреть под ноги — это очень полезно: никогда не знаешь, в какой момент на плитах заметишь стрелочки.

Мика осекается, останавливается. Поднимает взгляд вдоль аллеи — и видит череду неровных беленьких стрелочек, как разметка на трассе. Вот такие же, аляповатые, простой краской, они тянутся-тянутся — и уходят за угол, в поворот.

Там ещё шатёртички разные за бордюром. Со сладкой ватой и вот этим всем. Беленькие, в полоску синию. Над одним из них поднимается светлый воздушный шарик. Шарик с большими глазками и улыбкой доброй — и его потоком воздуха вот туда, в указанном направлении тянет.

По указке идти не очень-то хочется.

По этому поводу разворачивается — и оступается. Всё-таки отступает к «указке».

А всё потому, что теперь перед ней на земле выведена плотная тёмно-красная линия, перечёркивающая аллею. И расходящаяся штриховкой по плитам всё дальше и дальше, в тех местах, которые Мика уже прошла.

Та-а-ак, она выдыхает. Смотрит в одну, и в другую сторону.

Получается так: часть плит аллеи укрыты красной штриховкой. Часть — отмечена стрелочкой.

Бордюры слева и справа — пульсирующая ярко-красная грань.

Алая краска такая плотная, что как будто налита. Как будто живая, сияющая.

И только стрелочки невинно и угловато раскиданы по дорожке.

Блестят немного. Видно же: совсем свежие.

Привыкла ли Мика нарушать правила? Да, не впервой.

Поэтому подходит к левому бордюру, твёрдо становится на него. Красное — то нельзя. Значит, идём туда! И что, что это дорога в тёмную рощу и куда-то вглубь, где нет никакого света? Зато, уж точно…

… в пропасть, куда она едва не угодила, не найдя кончиком носка кроссовка земли за очерчернной границей дороги.

Едва равновесие удержала, но не упала, опять отступила на плиты.

Сглотнула, кивнула. Менее уверенным, осмотрительным, мягким шагом прошла к противоположному, правому.

Не решилась на него взлазить, просто — нагнулась, потянулась рукой.

Ладонь обволакивает лёгкий ветер, сквозящий над пастью простирающейся перед ней черноты.

Значит, аллея теперь — это мост над бездной.

Мика кивает своим новым знаниям.

Опять косится на белые стрелочки. Здравый смысл подсказывает: иди по ним.

Чуйка под ложечкой ноет: нет, тебе не туда.

Остаётся — вот эта вот полоса-штриховка. Кстати, её границы подвинулись, как бы подталкивая к правильному пути.

Алые линии опасно-опасно пульсируют. Невольно возвращают память о кубе.

Мика закусывает губу.

Перебирает в кармане леденцы и бумажки.

Леденцы — нет, нет, нет. Её. А бумажки… Бумажки будут. Да, будут, когда-нибудь.

Достаёт все, что есть, сминает в небольшой ком. Осторожно кидает на линию.

Комочек спокойно катится, светлые листы укрываются тёмным, липким: краска, выходит-то, совсем свежая. Но его ничего не распиливает. Никаких странностей не наблюдается.

Пожать плечами.

Осторожно-осторожно поднять ногу. Да, держать глаза открытыми.

Сделать шаг.

… Подошва кроссовка влипла в густую тёмно-алую краску, но не приклеилась. Значит, можно идти. Скоренько и на выход. По возможности, не оглядываться.

Твёрдо закинув голову, Мика ступает по каменным плитам, разрисованных неровной красной, клетчато-полосатой штриховкой.

Старается не думать о том, что по обеим сторонам дороги куда-то исчезли и скамейки, и фонари. И ветер. И снег. И деревья.

Просто вымощенный плотный бетон, сам по себе размежёванный тонким слоем цемента между отдельными блоками.

Главных ворот как-то вообще не видно.

И не угадывается, где тут и какой павильон, где аттракционы какие-то.

Просто прокинутая аллея, уходящая в сгущающуюся черноту. Да-да, именно прокинутая. Ощущается, как бумажный раскладной мостик, который можно расстелить над поверхностью.

Даже колышется характерно, словно вдавливается под весом.

А вот момент, когда от шагов стало разносится гулкое металлическое эхо, Мика совсем пропустила.

Ну, как. Сперва она точно шла по твёрдым каменным плитам.

Потом оно очень плавно ушло в не поскрипывающие, но провисающие половицы. И характерный стук от подошв кроссовок.

А теперь она отчётливо слышит чуть ржавый, решётчатый пол.

... А лучше б и дальше нико её не учитывал.

И, нет, не ускоряется и не замедляется. Продолжает спокойно идти дальше, ровно и по прямой.

Такой, тихий, именно приглушённый звук. У неё же подошвы мягкие. И стопы вот ни разу не твёрдые. Не настолько твёрдые, чтоб уж совсем звучали.

Просто тихонький цокот.

Где-то далеко впереди.

Мика сцепляет губы. Следует чёткому правилу трёх самых важных «Не».

Не отвлекаться.

Не оглядываться.

Не останавливаться.

… И, возможно, ещё четвёртое: не удивляться. Это неменее важно. Удивляться — это про осознание, которое отвлекает, заставляет осматриваться и приведёт к остановке. Ничего из этого не допустимо.

К густой черноте добавляется лёгкая дымка. Нет, вовсе не где-то рядом, а хорошо-хорошо в отдалении. Такая, стягивающаяся и вязкая. Очерчивающаяся дымка, проступающая из темноты. Именно там, где, если память не лжёт, должны находиться ворота парка.

Да, всё так, это всего лишь туман, зачем-то стелящийся к главному входу.

Ночь-то вокруг очень светлая, перво-зимняя. И снег с облаков валил, да и продолжает падать. Вовсе не мудрено, что в итоге туман включается. Это даже почти по законам жанра: что это за одинокая прогулка в парке аттракционов — и без него?

Без него было бы не порядок. Все с этим абсолютно согласны. Мика с этим абсолютно согласна.

Кивает собственному согласию.

Продолжает спокойно идти. Не тревожится о всё нарастающем металлическом шуме. Он тоже вполне естественный: она же твёрдо решила не отступать. Вот и шаг её — тоже твёрдый. И поэтому отбивается эхом.

Дым очерчивается. Пусть и всё ещё далеко, но проклёвывается осязаемой фигурой. Овал, висящий неслишком высоко над землёй. Почти заострённый овал, вертикальный, вытянутый.

Уже не пар, а чистый, матово-мягкий плоский рисунок белого. А на плоскости — два маленьких треугольных выреза. Под ними — один широкий, как холм: ровная линия — и вытянутая вверх матерчатая дуга.

Печальное, повисшее в темноте лицо. Оно всё ещё в отдалении, и морок его как будто бы омывает. Прочих деталей, да даже хоть каких-то контуров, намекающего на явно же длинное тело — нет, ничего подобного.

Только матовый, с прорезями для глаз и рта, белый овал.

Впрочем, не то, чтобы Мика сильно теряется. Заметила — да, ей хватило.

Как раз очень удачно занесла правую стопу.

Ровно, на все сто восемьдесят, она оборачивается — и только теперь эту самую стопу опускает, не менее выверенным, точным шагом двигает дальше. Обратно дальше. Куда подальше.

Сильно далеко заходить не приходится.

Стоило ей решиться, как и металлический лязг, да и вообще, вот эта дорога-решётка, и тьма вокруг — всё, всё растаскивается, и она опять на плитах парковой аллеи. И, да, аляповатые стрелочки всё ещё перед ней.

Что немаловажно, вот там, у шатра, сразу на повороте, стоит Белая Маска, как всегда в своём ярком театральном костюме.

На его лице весёлая матерчатая улыбка, конечно же, по вытянутой дуге вниз. И серебристые звёздочками под небольшими треугольными вырезами для глаз.

Уж он-то учёл твою любовь к парку аттракционов.

Мика вздыхает. Кивает и этому знанию.

Спокойно подходит к поджидающему её тонкому вытянутому человеку. Тот ей даже ладонь протягивает, наклоняется, осматривает, улыбается.

— Да победил, победил, — она отмахивается, чуть плотнее в курточку кутается. — Веди уже, — принимает рукопожатие. — Давай, куда вёл.

Белая Маска и девочка в сизой курточке идут по ночному парку. Вдоль аллеи за чертой бордюров мерцают-мигают-вспыхивают разрозненные чёрные фонари, отбрасывают круги света на края плит.

От шатров со сладкой ватой, палаток с лимонадными аппаратами в небо поднимаются светлые, тёмные, разноцветные — много-много воздушных шариков.

Захваченные потоками воздуха, лёгким ветром, эти шарики стягиваются вслед уходящей паре. Складываются как будто волнистой, пульсирующей стеной. Липнут друг к дружке, переплетаются нитями. Из них вытягивается плотная, колышущаяся стена. И чем больше шариков сходятся вместе, тем она выше, тем плотнее и больше.

Так из них складывается самый что ни на есть занавес. И чем дальше, тем сильней и плотней он собой заслоняет пару. Мужчина и девочка — одинокие, они всё так же держатся за руки.

Уходят вдвоём в скрывающую их черноту.

И уже никого не видать — только те самые сплетённые, вьющиеся воздушные шарики — и они тянутся к небу. От земли — и до самого диска луны.