Анархизм — это романтизм + эгалитаризм

1. Три волны

Просвещение предложило образ «естественного равенства» между людьми одинаково рациональными, в основном добродетельными и в общем-то теплохладными. На это представление о «естественном» — природном — равенстве, опирались все проекты эпохи, которые предлагали установить равенство социальное.

Но затем пришел романтизм, и всё испортил.

В представлениях романтиков, люди отнюдь не подобны, и уж тем более не подобны благодаря добродетельности или умеренности. Человек может родиться гением или калекой; способен стать святым или чудовищем. Романтизм ищет экстраординарное, а не среднее. Говорить о «естественном равенстве» людей стало труднее.

К этому добавились новые данные и новые теоретические программы в области физиологии. Появилась целая череда ярких идей — среди них и те, которые сегодня продолжают развиваться, и те, которые ушли в область маргинального, как френология[1] и обновленная к концу XVIII века физиогномика. Они также делали акцент на различиях между людьми. Люди не равны, и это доказано наукой.

И наконец, недавние события — Великая Французская Революция — вызвала массовое подозрение к идеям равенства. По крайней мере форму их применения критиковали и противники и даже сторонники радикальных изменений[2].

Романтизм, физиология, травма коллективной памяти: конец «естественного равенства».

2. Органицизм

Три удара — и способы думать о «человеке» изменились. Люди снова не равны от природы. Теперь дело за реакцией: как ответят герои-мыслители политической теории своего времени на изменившийся интеллектуальный ландшафт?

Мейнстримом становится органицизм: видение общества по аналогии с организмом, где каждый орган выполняет свою специфическую функцию, и все органы поставлены в иерархические отношения. Теперь кажется, что лишь так можно достигнуть социальной гармонии[3].

Его активно продвигают условные традиционалисты, который издавна использует идею «естественного неравенства», чтобы обосновать неравенство социальное. Либерализм находится в очередном кризисе. Сен-Симон и Фурье поддались искушению, и впускают органицизм в утопию. Часть сторонников эгалитаризма ожесточенно защищают механистическое представление о равенстве.

На этом фоне, возникает необычная реакция на тезисы органицизма, которая и станет позднее теорией классического анархизма[4].

Анархизм соединяет органицизм с эгалитаризмом.

3. Синтез

Итак, со всех сторон идут нападки на старое представление о равенстве, холодное и плоское, как стол прозектора. Не секрет, что прежний концепт «естественного равенства» включал два противоречивых аспекта. С одной стороны, это освободительная идея, которая требует разрушить «несправедливые неравенства» сословного общества. С другой, она открывает дорогу для скрупулезно проработанных систем дисциплинарной власти, о чем почти не распространяется Фуко. Это был эгалитаризм, вполне совместимый с мессианскими амбициями «революционной элиты» и постройкой паноптиконов[5].

Следовательно, атаковать эту концепцию можно с двух позиций: освободительной и репрессивной. Анархистами стали те сторонники перемен, кто сумел подорвать скучное равенство Просвещения в пользу еще более радикального эгалитаризма. Для этого потребовалось дать органицизму необычный и остроумный ответ.

Пока Сен-Симон и Фурье практически сдают без боя идею равенства[6], анархизм поднимает на знамена шокирующую формулу: равенство и разнообразие.

Теперь «естественные неравенства» человеческих качеств не противоречат идее равенства между людьми, а наоборот, дополняют и укрепляют ее.

4. Три опорных узла классического анархизма: Прудон, Бакунин, Кропоткин.

В каком-то смысле, анархизм принял органицистское видение мира. Классическая анархистская теория вбирает и переписывает под собственные задачи все три вызова «естественному равенству»[7]: 1) новые естественно-научные данные, 2) травму ВФР и 3) дикое разнообразие романтизма.

Еще Прудон пытается примирить различие и равенство в работе «Что такое собственность?»: «Естественное неравенство — условие равенства богатства!.. Какой парадокс!..»[8]. Можно догадаться, что общество у Прудона представляется чем-то органическим: подвижным, связным, не разделимым на атомарные элементы.

Кропоткин находит способ утвердить эгалитаризм в эволюционной теории Дарвина. Одно это дает новому эгалитаризму мощный теоретический рычаг. Биология теперь работает на равенство, а не против него.

Бакунин атакует авторитарные тенденции в Интернационале, в очередной раз утверждая традицию подозрения к авторитарным аспектам Революции. Революционный проект уже критиковали и «утописты» и «консерваторы». Но в этот раз, все немного иначе. Критика отталкивается от позиций большего эгалитаризма.

У каждого из них почти всегда можно найти блоки теории, выполненные ради других двух задач. Бакунин высказывается о физиологии, Прудон — об авторитарной общности (communauté)...

Обычным становится, казалось бы, парадоксальное утверждение: большее разнообразие — большее равенство![9] Направление мысли поражает, но не удивляет. Классики анархизма пришли в этот мир через пару поколений после Шелли и Кольриджа. Прудон был одногодкой Эдгара По. Что Прудон, что Бакунин приводят почти мильтоновские образы Падшего Ангела — вполне типичный романтический мотив[10]. С анархистскими теоретиками, эгалитаризм отказался от холодного равенства Просвещения и принял романтическое видение общества, как буйства красок и форм.

Но как это возможно? Чтобы примирить равенство и разнообразие, использовалась анархистская концепция образования[11].

5. Собранный ими конструктор

Классический анархизм выполнил поставленные перед ним теоретические задачи блестяще. Это остроумные решения и напряженная работа, которые позволили эгалитаризму выжить в XIX веке.

Подключая биологизм к эгалитарной идее, классики анархизма сделали наглядной возможность присоединять и другие области инновационного и точного знания. Слишком часто требуются особые усилия, чтобы преодолеть инерцию мысли и позволить себе создавать новые сочетания из элементов конструкций[12].

Ставка была сделана верно: эволюционная теория выиграла, френология проиграла. Подозрение к авторитарному утопизму еще усилилось после Русской революции и прочих событий. Кризис механистических взглядов на общество только углубился со временем.

Загадочное равенство разнообразия так никогда и не разовьется в полноценную теорию. Формула «равенство + разнообразие» внезапно станет востребована в новом веке и в новом ландшафте идей — со стороны «либерального» проекта — и будет им переприсвоена.

Но это уже совсем другая история.

_________

[1] Вспомните, как позднее Чезаре Ломброзо высказывался о естественных анархистах («...череп короткоголовый, индекс 88, вместимость черепа — 1602, лоб покатый, страдает косоглазием, уши дегенеративные <...> С 13 лет онанист»).

[2] Фурье выражает общий сентимент, когда говорит: «После того, как философы показали свое бессилие в экспериментальном предприятии Французской Революции, все считают их науку извращением человеческого ума; изобилие их политической и моральной просвещенности воспринимается как изобилие иллюзий» — и далее в том же духе.

[3] Manuel 1956, "From Equality to Organicism".

[4] Классический анархизм широко использует традиционные «либеральные» и «коммунистические» элементы. Здесь речь пойдет не о том. Мы обсудим, что в классической анархической теории было особенного.

[5] Бентам вовсе не был архетипичным злодеем в фашистской форме — он был либералом своего времени, поддерживал идеи равенства, и кажется, права животных. Отношения с «естественным равенством» могли быть несколько сложными, но его проект вполне вписывается в просвещенческую идею «равной рациональности». Говорят, идею Паноптикона ему навеяли болота Беларуси.

[6] Сен-симонисты, фурьеристы, и позднее — марксисты, предлагали утопию, но не равенство в обычном смысле. В этой среде зачастую использовалась своеобразная концепция равенства, типичная для коммунистической традиции — равенства в удовлетворении потребностей.

Сам Фурье — педантичный романтик, занудный в своих писаниях, как маркиз де Сад. Чтобы стать анархистом, ему не хватило легкости — и концепта политического равенства.

[7] Некоторые современные попытки оживить классический анархизм — это вариации старой конструкции. Анархизм плюс эстетика модерна вместо романтизма. Анархизм минус подозрение к авторитарному авангарду. Анархизм, в который вернули «естественное равенство» в духе Просвещения или даже еще более ранней версии. Вариации — это хорошо, но следует помнить, что изначальная форма была успешна, потому что решала ряд конкретных задач, актуальных в контексте того времени.

[8] Как примирить «естественное неравенство» и социальное равенство? В античности уже существовал эгалитаризм, совмещенный с идеей «естественного неравенства». Он был ограничен снизу сферой частной жизни — oikoi — и выглядел как прямая демократия с рабовладением.

Наша версия растождествления «естественного» и социального неравенства: «Тяжелые хвосты и нормальное равенство 1».

[9] Бакунин: «Но это различие не только не составляет зла, а напротив, по верному замечанию Фейербаха, составляет богатство человечества. Благодаря этому различию, человечество есть коллективная единица, в которой каждый член дополняет всех других и сам нуждается во всех; так что это бесконечное различие человеческих личностей является самой причиной, главным основанием их солидарности, составляет сильный аргумент в пользу равенства».

[10] Романтизм вообще сопровождал национально-освободительные революции, прославляя эстетику бунта и свободы. Поэтому союз не был совершенно неожиданным.

Если перечитать анархистских авторов через предложенную нами идею, можно сказать, что Хаким Бей — это «недостающий элемент» классического анархизма. Экзотика востока, одуряющие воскурения, тайные пороки, и страстная проповедь почти нигилистической свободы. Потребовалось больше века времени и новое возрождение иррационального, чтобы придать романтическому эгалитаризму такую отточенную форму. Работы Прудона, Бакунина и Кропоткина никогда не достигали интенсивности готического романа. Теперь можно обернуться назад и увидеть роль романтизма в довольно рациональной классической теории.

Кстати, Уильям Годвин, которого иногда записывают в отцы анархизма, был также отцом Мэри Шелли.

[11] Если ключом к коммунистическому пониманию равенства является концепт «потребности», то для анархистского понимания равенства таким стал концепт «всестороннего образования» (éducation intégrale). Это общее место для Прудона, Бакунина и Кропоткина. Без изучения истории идеи «всестороннего образования», невозможно говорить о классическом анархизме.

[12] Обычно для этого требуется сильное внешнее давление: кризис, подобный тому, какой испытал эгалитаризм с подъемом органицизма. Мы можем использовать плоды этого кризиса, не дожидаясь нового. Сочетание «анархизм+антропология» уже стало привычным. Как насчет сочетаний «анархизм+макроэкономика» или «анархизм+теория графов»?

Канал:

@AnarchyPlus.