Звук и ярость

– Мои книги открыты для всех. Если у кого-нибудь есть ко мне претензии или если она считает себя в доле, то пусть идет прямо в контору и смотрит себе на здоровье.
– Уж конечно, сами вы не скажете, – говорю я. – Вам совесть не позволит. Вы ее просто проводите в контору, и пусть она смотрит и разбирается. А сами-то вы не скажете.

– Я вовсе не хочу вмешиваться в твои дела, – говорит он. – Я знаю, тебе не пришлось получить то, что в свое время получил Квентин. Но у твоей матери жизнь тоже не была счастливой, и если она придет сюда и спросит, почему ты больше не в доле, я должен буду ей сказать. И не в тысяче долларов тут дело. Ты сам знаешь. Но человек ничего хорошего не дождется, если факты и его счетные книги не сходятся. А врать я никому не собираюсь, ни ради себя, ни ради других.

– Ну, – говорю я, – эта ваша совесть, наверное, счетовод получше меня, ей же не надо днем уходить обедать. Только бы мне она есть не мешала, – говорю я. Потому что, черт подери, как я могу что-нибудь делать как следует с этим-то проклятым семейством, и она ведь палец о палец не ударит, чтобы образумить ее, да и их всех тоже, прямо как в тот день, когда увидела, как один такой целует Кэдди, и весь следующий день расхаживала по дому в черном и в вуали, и даже отец не мог добиться от нее ни слова – только плакала и твердила, что ее дочурка умерла, а Кэдди было тогда всего пятнадцать, так через три года что ей оставалось надевать – власяницу или прямо наждачную бумагу. Ты думаешь, я могу позволить, чтобы она бегала по улице с каждым заезжим коммивояжером, говорю я, а они потом сообщают всем встречным и поперечным, где можно подцепить клевую девчонку, если их занесет в Джефферсон. У меня гордости мало: где уж мне, когда надо кормить целую кухню черномазых и держать дома лучшее украшение казенного приюта для умалишенных. Кровь, говорю я, губернаторы и генералы. Нам чертовски повезло, что у нас в роду хоть королей и президентов не было, а то мы все бы сейчас в Джексоне гонялись за бабочками. Я говорю, ну, будь она еще моя, куда ни шло: я бы по крайней мере твердо знал, что она подзаборница, а то теперь даже самому Господу Богу, ей-ей, неизвестно, так это или не так.

А потом, слышу, заиграл оркестр, и они мало-помалу убрались. Отправились на представление все до единого. Торгуются из-за двадцатицентового ремня, выгадывают пятнадцать центов, чтобы отдать их шайке проклятых янки, которые, может, долларов десять заплатили за такую привилегию. Я прошел на склад.

– Ну, – говорю я, – если ты не побережешься, этот болт врастет тебе в руку. И тогда я его топором вырубать буду. Что, по-твоему, будут есть долгоносики, если из-за твоей возни с культиваторами они совсем без хлопка останутся? – говорю я. – Полынь?
– А на трубах играть они умеют, – говорит он. – Мне вот сказали, у них там один человек играет на ручной пиле. Прямо как на банджо.

– Слушай, – говорю я. – Знаешь, сколько этот цирк потратит тут в городе? Долларов десять, – говорю я. – Те самые десять долларов, которые уже лежат в кармане у Бака Терпина.
– А за что это они дали мистеру Баку десять долларов? – говорит он.
– За привилегию устроить тут представление, – говорю я. – А все остальное, что они тут потратят, у тебя в глазу уместится.
– Выходит, они уплатили десять долларов, только чтоб представлять тут? – говорит он.

– Всего-навсего, – говорю я. – А сколько, по-твоему…
– Вот так так, – говорит он. – Это что ж, выходит, с них же еще и деньги берут, чтобы они тут представляли? Да я бы хоть сейчас десять долларов заплатил, только чтоб посмотреть, как он на пиле играет. И по ихним ценам выходит, что завтра поутру я буду им должен девять долларов семьдесят пять центов.

А потом какой-нибудь янки начинает морочить тебе голову разговорами о том, что неграм надо дорогу открыть. Ну и открывай, вот что я говорю. Только пошире – так, чтобы к югу от Луисвилла ни одного и с ищейками было бы не отыскать. Потому что я растолковал ему, как они в субботу ночью отправятся дальше и увезут из нашего графства не меньше тысячи долларов, а он говорит:
– И на здоровье. Я от этих двадцати пяти центов не обеднею.

– Какие, к черту, двадцать пять центов, – говорю я. – Не в них дело. А десять или пятнадцать центов, которые ты выкинешь за двухцентовую коробку леденцов или еще там за что-нибудь. А время, которое ты вот сейчас зря тратишь, пока слушаешь оркестр.
– И правда, – говорит он. – Ну, коли я доживу до вечера, так они увезут из города на двадцать пять центов больше, это уж вернее верного.
– Вот и выходит, что ты дурак, – говорю я.

– Ну и что? – говорит он. – За это же в тюрьму не сажают, а то бы дороги мостили не одни черные каторжники.

Тут я случайно посмотрел в проулок и увидел ее. Я попятился посмотреть на часы и не заметил, кто он такой, потому что смотрел на часы. Ровно половина третьего. Может, кто и удивится, чего это она на сорок пять минут раньше на улице делает, да только не я. Как я посмотрел за дверь, так сразу увидел его красный галстук, и еще подумал, кому это взбрело в голову нацепить красный галстук. Но она кралась по проулку, косясь на дверь, а потому мне не до него было, я уж потом спохватился. Я просто смотрел и диву давался, до чего же мало у нее ко мне уважения: она ж не только школу прогуляла, хотя я ей это прямо запретил, но еще вздумала мне назло пройти мимо магазина, так-таки напрашиваясь, чтобы я ее увидел. Только ей за дверью ничего видно не было, потому что солнце светило прямо с той стороны, и смотри не смотри, толку чуть, словно на включенные автомобильные фары, ну я и стоял там, и глядел, как она проходит мимо: морда размалевана, как у клоуна, волосы напомажены и закручены, а уж платье, да выйди женщина в эдаком виде, когда я был мальчишкой, в самом что ни на есть таком квартале, вот так заголив ноги и задницу, ее бы сразу забрали в участок. Провалиться мне, они теперь так одеваются, будто хотят, чтобы каждого встречного подмывало хлопнуть по ней хорошенько. Ну и я начал думать, кому это взбрело в голову нацепить красный галстук, и вдруг мне стало ясно, что он из цирка, словно она сама мне про это сказала. Я многое могу вытерпеть; не мог бы, так как бы я в этом бедламе жил, а п

Я вышел на улицу, но их нигде не было видно. А я без шляпы, словно тоже полоумный. Ну и всякий, конечно, подумает: один из них полоумный, другой утопился, а третью выгнал на улицу собственный муж, так чего же всем остальным тоже не ополоуметь. Я все время видел, как они следят за мной, точно ястребы, выжидая случая сказать: ну, меня это не удивляет, ничего другого я и не ждал, в их семье все полоумные. Продать землю чтобы послать его в Гарвард и платить налоги на содержание университета нашего штата хоть я его даже и снаружи не видел если не считать двух бейсбольных матчей и не разрешить чтобы имя ее собственной дочери произносилось в доме ну и отец скоро совсем контору забросил а только сидел весь день с графином мне были видны его босые ноги и край ночной рубашки и я слышал как позвякивает графин а потом уж сам не мог и пришлось Т.П. ему наливать а она говорит ты не уважаешь памяти отца а я говорю это почему же она надежно заспиртована и долго проживет только если я тоже полоумный так что же мне-то выкинуть от одного вида воды меня мутит и уж лучше я хвачу стакан бензина чем виски а Лорейн объясняет им ему пить нехорошо но если вы не верите что он настоящий мужчина так давайте я вас научу как убедиться говорит она если поймаю тебя с какой-нибудь из этих шлюх так ты знаешь что я сделаю говорит она я ей покажу и замахивается я ей покажу только дай мне до нее добраться говорит она а я говорю если я не пью это мое дело но тебя я когда-нибудь ограничивал я говорю я куплю тебе пи

А ее и нет уже. Увидела, что я выхожу, и шмыгнула в другой проулок, и бегает по задворкам с поганым циркачом в красном галстуке, на который все пялятся и думают, кому это взбрело в голову нацепить красный галстук. А посыльный все бубнит и бубнит, ну, я и взял телеграмму, и даже не заметил, как я ее взял. Я понял, что это, только когда расписался в получении, и вскрыл, даже не очень интересуясь, что в ней. Наверно, я и так все время знал. Только этого теперь и не хватало, и ведь нарочно задержали, когда я уже отметил чек в расчетной книжке.

Не понимаю, как этот город величиной не больше Нью-Йорка способен вместить всех, кто обирает нас, деревенских дураков. Работай как черт целый день, посылай им свои деньги и получай взамен малюсенькую бумажку: ваш счет исчерпан при курсе 20.62. Манят вас, позволяют накопить немножко бумажной прибыли и – бац! Ваш счет исчерпан при курсе 20.62. И как будто этого мало, еще плати кому-то по десяти долларов в месяц, чтобы тебе сообщали, как их можно просадить побыстрее, потому что либо он ничего об этом не знает, либо стакнулся с телеграфной компанией. Ну, я с ними покончил. В последний раз меня ободрали. Любой дурак, кроме такого, у которого хватает глупости полагаться на слово еврея, мог бы сообразить, что курс все время будет подниматься, потому что чертову дельту вот-вот опять затопит, и хлопок смоет, как было в прошлом году. Пусть все, что человек вырастил и своим потом полил, вымывает с корнем год за годом, а они там в Вашингтоне тратят по пятьдесят тысяч долларов в день, чтобы держать армию в Никарагуа или еще в какой-нибудь дыре. Конечно, она опять разольется, и тогда хлопок пойдет по тридцати центов фунт. Нет, я просто хочу ущемить их разок и вернуть свои деньги. Я не замахиваюсь на большой куш; это приманка для биржевых игроков в глухих городишках, а я просто хочу вернуть свои деньги, которые заграбастали проклятые евреи с их гарантиями и секретными сведениями. Тогда я покончу с этим, и не видать им больше ни одного моего цента, как своих ушей.

Я пошел назад в магазин. Было уже половина четвертого. Времени ни на что путное не оставалось, но я привык. Этому я и без Гарварда выучился. Оркестр бросил играть. Заманили их всех внутрь, так чего ж дуть зря. Эрл говорит:
– Он тебя разыскал? Вот только что заходил. Я думал, ты где-то на складе.

– Да, – говорю я. – Я ее получил. Не могли же они прятать ее от меня весь день. Город для этого слишком мал. Мне надо заглянуть домой на минуту, – говорю я. – Можете вычесть из жалованья, если вам от этого полегчает.
– Поезжай, – говорит он. – Теперь я и один справлюсь. Надеюсь, новости не плохие.
– Сходите на телеграф и узнайте, – говорю я. – У них там есть время с вами разговаривать, а у меня нет.
– Я же просто спросил, – говорит он. – Твоя мать знает, что может всегда на меня рассчитывать.

– Как уж вас и благодарить, – говорю я. – Постараюсь вернуться сразу, как смогу.
– Не торопись, – говорит он. – Теперь я и один справлюсь. Поезжай.

Я сел в машину и поехал домой. Один раз утром, второй раз днем, и вот теперь снова, а тут еще она – гоняйся за ней по всему городу и выпрашивай у них разрешение съесть хоть кусочек из того, что на мои же деньги куплено. Иногда я думаю, а какой смысл во всем этом. Я просто полоумный, что тяну лямку после всех этих примеров. А теперь я, конечно, явлюсь домой как раз вовремя, чтобы отправиться снова прогуляться за корзиной помидоров или еще за чем-нибудь, а потом вернусь в город, воняя, как камфорная фабрика, не то голова у меня и вовсе лопнет. Сколько раз я ей повторял, что этот проклятый аспирин – одна мука с водой, чтобы пичкать тех, кто воображает себя больным. Я говорю: ты даже представления не имеешь, что такое головная боль. Я говорю: ты думаешь, стал бы я возиться с этим поганым автомобилем, будь на то моя воля. Я говорю, ладно, обойдусь без машины, научился же я обходиться без многих и многих вещей, но если тебе так приспичило рисковать жизнью в этой колымаге с черным недоростком на козлах, так делай как хочешь, потому что, говорю я, Бог бережет таких, как Бен, уж кто-кто, а Бог, он знает, что обязан что-то для него сделать, но если ты думаешь, что я доверю механизм ценой в тысячу долларов черномазому недоростку, да и взрослому тоже, если уж на то пошло, то сама его ему и покупай, потому что, говорю я, в машине-то ты кататься любишь, разве нет.

Дилси сказала, что мать в доме. Я вошел в переднюю и стал слушать, но ничего не услышал. Я поднялся наверх, но когда я проходил мимо ее двери, она меня окликнула.
– Я просто хотела знать, кто это, – говорит она. – Я тут столько времени провожу одна, что каждый звук слышу.
– Могла бы и не проводить, – говорю я. – Разъезжала бы целый день по гостям, как другие дамы, кто тебе мешает.
Она подошла к двери.
– Я подумала, не заболел ли ты, – говорит она. – Ведь тебе пришлось обедать второпях.

– Ну, подождем до следующего раза, – говорю я. – Чего тебе?
– Что-нибудь случилось? – говорит она.
– Откуда? – говорю я. – Неужто мне нельзя заехать домой посреди дня без того, чтобы всполошить весь дом.
– Ты Квентин не видел? – говорит она.
– Она в школе, – говорю я.
– Скоро четыре, – говорит она. – Я с полчаса назад слышала, как било три. Ей уже пора бы вернуться домой.
– Пора бы? – говорю я. – Когда это она возвращалась до темноты?

– Ей пора бы уже вернуться, – говорит она. – Когда я была девочкой…
– Тебя было кому на ум наставить, – говорю я. – А ее некому.
– Я ничего не могу с ней поделать, – говорит она. – Сколько ни пробовала.
– А мне по какой-то причине и попробовать не даешь, – говорю я. – Ну, так и будь довольна. – Я пошел к себе в комнату. Тихонько повернул ключ и стоял там, пока ручка не повернулась. Тут она говорит:
– Джейсон.
– Что? – говорю я.
– Я просто подумала, не случилось ли чего.

– Здесь – нет, – говорю я. – Обращайтесь по адресу.
– Я не хочу тебе надоедать, – говорит она.
– Рад слышать, – говорю я. – А то я не был уверен. Я думал, что, может быть, ошибаюсь. Тебе что-нибудь нужно?
Через минуту она говорит:
– Нет. Ничего. – И ушла. Я достал шкатулку, отсчитал деньги, снова спрятал шкатулку, отпер дверь и вышел. Я вспомнил было про камфору, а потом передумал, все равно уже поздно было. Да и поездка мне оставалась всего одна. Она стояла у своей двери и ждала.

– У тебя есть какое-нибудь поручение в город? – говорю я.
– Нет, – говорит она. – Я не хочу вмешиваться в твои дела. Но я не представляю, что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится, Джейсон.
– У меня все в порядке, – говорю я. – Просто голова болит.
– Мне бы хотелось, чтобы ты принял аспирин, – говорит она. – Я знаю, ты не перестанешь пользоваться автомобилем.
– При чем тут автомобиль? – говорю я. – Как у человека может разболеться голова от автомобиля?

– Ты знаешь, что тебе всегда делалось нехорошо от бензина, – говорит она. – Еще когда ты был маленьким. Мне бы хотелось, чтобы ты принял аспирин.
– Ну, пусть и дальше хочется, – говорю я. – От этого вреда тебе не будет.

Я влез в машину и поехал назад в город. Только я свернул на улицу, как увидел, что навстречу несется «форд». И вдруг он остановился. Я услышал, как завизжали шины, он пошел юзом, дал задний, развернулся, и только я подумал, что за черт, как увидел этот красный галстук. А потом ее лицо в заднем окошке. Он рванул в боковой проезд. Я увидел, что он снова повернул, но только я выехал на параллельную улицу, а он уже сворачивает за угол и мчится как черт.

У меня в глазах стало красно. Чуть я узнал этот красный галстук после того, что я ей говорил, я про все забыл. Даже про головную боль вспомнил, только когда доехал до первой развилки и должен был остановиться. Вот мы тратим и тратим деньги на дороги, но, черт подери, это же все равно что ехать по крыше из гофрированного железа. Хотел бы я знать, как при таких условиях человек может догнать даже тачку. Я свой автомобиль берегу и не намерен разносить его на куски, словно какой-нибудь «форд». Ну, да ведь они его как пить дать угнали, так, конечно, им плевать. Я так говорю: кровь, она всегда сказывается. Если уж в тебе такая кровь, так от тебя чего угодно ждать можно. Я говорю, что бы там, по-твоему, ни была обязана для нее делать, ты все уже давно сделала. Я говорю, с этих пор тебе некого винить, кроме себя, потому что ты сама знаешь, как на твоем месте поступил бы любой разумный человек. Я говорю, если уж мне приходится все время разыгрывать из себя чертова сыщика, так я по крайней мере пойду туда, где мне за это будут платить.

Ну, так мне пришлось остановиться у развилки. Вот тут я и вспомнил про нее. Точно внутрь забрался кто-то с молотком и давай долбить. Я говорю: я пытался оберечь тебя от нее, я говорю: да пусть она идет ко всем чертям, как ей вздумается, и чем скорее, тем лучше. Я говорю: чего еще можно ждать, кроме заезжего коммивояжера и грошовых циркачей, ведь даже городские сопляки теперь обходят ее стороной. Ты не знаешь, что делается, говорю я, ты не слышишь разговоров, которые я слышу, и можешь побиться об заклад, я им затыкаю глотки. Я говорю: моя семья владела здесь рабами, когда вы все держали грошовые лавочки и ковыряли исполу землю, на которую ни один черномазый и глядеть не желал.

Если ковыряли. Хорошо, хоть Господь сделал что-то для этого края, ведь те, кто в нем живет, ни разу палец о палец не ударили. Вот сейчас, днем в пятницу, я прямо отсюда вижу полных три мили земли, которую никто и не думал вспахивать, а все сильные и здоровые мужчины, какие только есть в графстве, сидят сейчас в городе, в этом цирке. Да будь я умирающим с голоду приезжим, так мне даже не у кого было бы спросить, как добраться до города. А она хочет пичкать меня аспирином. Я говорю: нет уж, если я буду есть хлеб, так только за столом. Я говорю: вот ты распространяешься, скольким ты для нас жертвуешь, а сама могла бы покупать по десять новых платьев в год за те деньги, которые выбрасываешь на чертовы патентованные снадобья. Мне от нее нужны не лекарства, а только законная передышка, и она без всякого лечения пройдет, но до сих пор, пока мне приходится работать по десять часов в день, чтобы содержать полную кухню черномазых на той ноге, к которой они привыкли, и посылать их в цирк с черномазыми со всего графства, только этот-то уже опоздал. Когда он туда доберется, представление как раз кончится.

Ну, потом он поравнялся с машиной, и когда мне наконец удалось вбить в его башку, не проезжали ли мимо него двое людей в «форде», он сказал: да. Я поехал дальше и там, где ответвлялся проселок, увидел следы шин. Эб Рассел возился на своем участке, но я даже не стал его расспрашивать, и едва проехал его сарай, как увидел «форд». Спрятали, нечего сказать. Вот так всегда, что бы она ни делала. Я так говорю: меня ж даже не столько это возмущает, она ведь ничего с собой поделать не может, а то, как она плюет на свою семью и не желает соблюдать никаких приличий. Я все время боюсь, что наткнусь на них где-нибудь посреди улицы или под фургоном на площади, как на собачью свадьбу.

Я поставил машину и вылез. И вот теперь иди в обход через распаханное поле, единственное, которое я видел на всей дороге от города, и при каждом шаге тебя словно кто-то сзади дубиной по затылку бьет. Я все думал о том, что вот перейду поле и уж дальше пойду по ровной земле, не спотыкаясь на каждом шагу, но в лесу было полно кустов, крутись тут среди них, а потом я дошел до овражка, заросшего шиповником. Я пошел было вдоль него, но заросли становились все гуще и гуще, а Эрл тем временем небось названивает домой, чтобы узнать, где я, и совсем расстраивает мать.

Когда я наконец продрался через него, я уже так заплутался, что должен был остановиться, чтобы прикинуть, в какой стороне теперь машина. Я знал, что они где-нибудь рядом с ней, под ближайшим кустом, и потому повернул и стал пробираться назад к дороге. Но я никак не мог сообразить, далеко ли до нее, а потому то и дело останавливался и прислушивался, и тогда ногам переставала требоваться кровь, и она вся кидалась мне в голову, точно она вот-вот лопнет, а солнце опускалось как раз так, чтобы бить мне прямо в глаза, и в ушах у меня такой звон стоял, что я ничего не слышал. Я пошел дальше, стараясь ступать потише, и тут я вроде бы услышал собаку, а уж если она меня учует, так примчится сюда и поднимет такой тарарам, что можно будет все бросить.

На меня налипли листья, репьи и всякий мусор – и на одежде, и под одеждой, и в башмаках, а когда я остановился, чтобы оглядеться, то ухватился за жгучий сумах. Я одного только не понимаю, почему это был сумах, а не, скажем, змея или еще что-нибудь. А потому я даже и руки не отнял. Просто стоял там, пока собака не убежала. А потом пошел дальше.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь