Зона действия смерти

https://mrakopedia.net/wiki/Зона_действия_смерти

Это был просто небольшой камень, разрисованный и расписанный в сто слоёв. Среднестатистический булыжник, который мог взять и сдвинуть любой ребёнок. В общем-то, он и не был нужен, все местные и так знали, где находится центр зоны действия. Камень – это так, это символ, достопримечательность. Ну а как иначе – сколько поколений уже оставило здесь автограф?Говорят, на его месте раньше росла берёза. Тоненькая берёзка, молодая, но, как казалось, содержащая в себе невероятную силу. Не все любили это место, во все времена были боящиеся, ненавидящие и прочие паникёры. Кто-то считал зону действия проделками дьявола, но большинство всё же было противоположного мнения – дерево явно окружала некая божественная сила, снисходящая великим даром на достойных и одаряющая прощением и поощрением за веру грешников. В общем, никто не был обделён.

Однажды кто-то срубил берёзку, выкорчевал пенёк и сжёг, чтобы избавить мир от дьявольского искушения и спасти человечество. Вот только зона не перестала действовать, и теперь уже просто с неба сыпала на Землю чудеса и дарования. Чтобы не затоптать её опустевший центр, кто-то просто швырнул туда первый попавшийся камень, который в итоге стал тем самым вечным хранителем божественной силы.

Со временем у зоны оставалось всё меньше последователей, ведь всё быстро менялось – дикие места сменялись поселениями, деревнями, а потом и городами, леса вырубались, а на какие-то там камни никто и внимания не обратил бы. Но только не на этот. Каждый раз, когда на его месте хотели что-то построить, знающие люди собирались такими толпами, что спорить с ними было бесполезно. А вот убедить строителей в силе зоны – вполне.

На самом деле, не каждого приезжего можно было заставить смирно сидеть на жопе ровно полчаса, час, а то и больше. Когда зона решит подействовать – никто не знал, но если уж сел, то сиди до конца, иначе разозлишь высшее существо и нашлёшь на себя наказание. Бред, конечно – я не раз в этом убедился.

Но сила у зоны была, тут не поспоришь. И чудеса регулярно там происходили. Знаете… это очень странно, вот сейчас, спустя столько лет, когда уже как бы и отвык… Трудно поверить, что когда-то спокойно принимал на себя всю силу зоны, без каких-либо эмоций наблюдал за чудесами, творящимися внутри неё, и даже не думал кричать об этом во весь голос, чтобы сотворить мировую сенсацию. Просто шёл и пользовался, как будто это просто какой-нибудь туалет.

Да уж… прабабушка сейчас убила бы меня за такое сравнение.

Это она впервые рассказала мне об этом месте, а потом и заставила просидеть два часа и сорок девять минут в ожидании чуда. Как она тогда сказала – «Бог тебя не особо любит, раз заставил так долго ждать». Правда, потом мы с ним поладили, и я получал свою порцию даров даже ровно через полчаса, что считалось минимумом.

Ох, как же я пытался свалить с холодной, грязной земли и пойти заниматься куда более интересными делами. Друзья где-то там играют в прятки, салки или что там ещё у нас было… в общем, занимаются чем-то весёлым, а не унылым восседанием в грязи под уже сто раз прослушанные прабабушкины байки.

Но вдруг случилось ОНО. Оно самое. То, ради чего и ходили сюда в большинстве случаев. Откуда-то сверху, действительно будто с неба, на меня «упал» тёплый воздух. Да, на улице и без этого было около плюс двадцати пяти, но это «тепло» было как будто материальным. Свалилось с неба, с верхушек деревьев, и повисло на мне огромным куском тёплой ткани. Такой приятной, как носки, снятые с батареи в холодный день и надетые на замёрзшие ноги.

По коже побежали мурашки, тепло прилипало к телу, проникая сквозь одежду и обувь. Почему-то мне вспомнилось, как я, от нечего делать, заворачивался в занавеску в комнате родителей, а потом стоял, думая, что меня никто не видит. Зона явно почувствовала это и тут же сдавила меня, прижала руки к телу, а ноги друг к другу. Моё дыхание стало горячим – воздух, вылетая изо рта, врезался в невидимую занавеску и влажными тёплыми волнами расплывался по лицу.

— Ба… - испуганно пискнул я.

Прабабушка не отвечала. Просто сидела с закрытыми глазами и беззвучно шевелила губами.

Меня сдавливало всё сильнее. Боль стала распространяться везде и сразу, дышать стало просто невозможно, но от удушья умереть я не успел. Вместо этого, где-то внутри страдающего организма раздался хруст, скрежет, потом что-то хлопнуло, зашипело… детский разум уже был способен понять, что сейчас случится что-то очень плохое.

Знаете, смерть очень странная, по крайней мере в этом месте. Не знаю и не хочу узнавать, что будет в такой же ситуации за пределами зоны, но рядом с камнем смерть чудная и нелепая.

После череды хрустов, бульков, хлюпов и прочих мерзких звуков, голову вдруг закрутило и отбросило вперёд. Во всяком случае, мне так показалось, по ощущениям. И то ли шея вытягивалась как у жирафа, то ли ещё хрен знает что, но постепенно вращение замедлялось, зрение снова начинало выхватывать полноценные образы, и стало понятно, что я медленно «ползу» рядом с камнем. Попытка посмотреть на своё тело не увенчалась успехом – меня как будто не было. Не было боли, не было любых других физических ощущений, не было видно даже собственный нос, который уж точно никуда не мог деться, если голова ещё на месте.

Потихоньку я остановился, и в тот момент осознал, что ничего не слышу. Рёв машин неподалёку, пение птиц, моё дыхание и сердцебиение… всё исчезло. Меня выдавили, словно тюбик зубной пасты, смыли в раковину, и теперь я приземлился где-то в глубинах канализации, где нет ничего, кроме размытого серого пространства.

И вдруг меня отбросило назад. Между головой и телом словно появилась резинка, которую всё это время растягивали, а теперь резко отпустили. Меня «сплющило», сжало в точку. А дальше началось то, что не имеет описания и названия. На какое-то время я исчез из этого мира, нисколько в этом не сомневаюсь. Как бы это ни звучало, но в тот момент просто пропало «чувство присутствия». Это когда ты всё ещё осознаёшь себя, помнишь, где ты находишься и что происходит, но точно знаешь, что всё. Тебя нет. Смерть.

Хорошо, что эта хрень продолжается всего пару секунд. Иначе можно рехнуться и уже никогда не прийти в себя. Это настолько же страшно, насколько чудесно «возвращение». Это когда тебя из «точки» снова «выстреливает» в две стороны, и ты снова чувствуешь своё тело. Чувствуешь, как ноги хаотично болтаются и неестественно выгибаются, а голова опять крутится и вертится, пока шея пытается вернуть себе нормальную форму и длину.

У этого чувства должно быть своё название, потому что оно уникально. Это не счастье, не радость, не эйфория, не оргазм… это как всё перечисленное усиленное в тыщу раз. Как ещё это объяснить? Это… когда тебе лет четырнадцать, тебе интересно, что такое любовь или влюблённость, ты пытаешься узнать, но получаешь только какие-то странные описания в стиле «ну, это типа привязанность, типа когда ты не можешь без любимой»… Ты пытаешься задуматься и просто отказываешься понимать, как это – «не можешь без любимой»? В смысле «не могу»? Могу же, вот, пожалуйста!

А потом берёшь и влюбляешься. И такой: «ааааа, вот оно как, оказывается…»

Так же и здесь. Какое ещё «чудо возрождения»? В смысле «невозможно объяснить»? Что ты чушь-то несёшь? А потом посидел такой часочек, возродился и «нихуя ж себе… ебануться…»

Эта хрень однозначно заложена в нас изначально, это глубинное и великое чувство, которые, по задумке, должен испытывать каждый. Оно проходит с нами весь путь от детства до старения, от рождения до смерти и всё остальное, что есть до или после. Смесь всего перечисленного – счастья, радости, любви, оргазма… и всего-всего самого лучшего, сконцентрированного в одном моменте.

Но зона действий была только у нас, поэтому мы считали себя избранными. А остальные – пусть не верят, пусть называют накроманами… нам-то какое дело.

∗ ∗ ∗

Я ещё столько раз ходил в зону, что считать не было смысла. Когда ты мелкий, тебе проще – на каникулах основная масса людей по будням занята, поэтому можно с самого раннего утра занимать место. Не успеешь утром – подожди, до конца рабочего дня обязательно повезёт. Занять место на целый день зона не позволит, ведь после возрождения должно пройти минимум 12 часов, а то и сутки. Даже если кому-то бессовестному наглецу захочется назло другим морозить жопу в ожидании второго чуда подряд, ему это быстро надоест. Вряд ли он выдержит ещё пару часов, а на следующий раз и пытаться не будет.

Так и жили – с утра вокруг камня кучкуются детишки и школьники, а вечером, уж будьте добры, освободите место старшим. Одновременно в зону могло влезть человек 10, это если свободно. При желании, конечно, можно было напихать туда и двадцать, и тридцать человек, уложив их шпротами друг на друга, но это слишком рискованно – можно вывалиться в процессе за границы, и тогда будет очень плохо. Насколько плохо – никто нам толком не рассказывал, а самим проверять не очень-то хотелось. Ясно было только одно – не помрёшь, но настрадаешься на годы вперёд.

Как и говорила прабабушка, возрождение не оставалось одинаковым на всю жизнь. Оно менялось вместе с нами, перетекало из детского заворачивания в занавеску во что-то более взрослое, но при этом бессмысленное. Это как говорят про детские задачки – ребёнок решит мгновенно, а взрослый будет весь день ломать голову, но так и не поймёт, в чём дело. Так же и здесь – сначала я чётко ассоциировал возрождение с детской забавой, а потом, повзрослев, не понял, с хрена ли тёплое небесное одеялко превратилось в тонны воды, обрушивающиеся на меня.

Мне было пятнадцать лет. Скорее всего, на изменение повлияло знакомство с первой в жизни девушкой, которую можно было назвать объектом романтических чувств. Не с девчонкой со двора, с которой гуляли лет в семь и в будущем собирались пожениться, хотя даже не знали толком, что это значит. Нет, тут всё куда серьёзнее. Это когда видишь её, идущую по школьному коридору, и мечтаешь, чтобы вот эта её улыбка сияла только для тебя, чтобы раздувающиеся ноздри её крошечного носика стали парусами, которые будут тащить тебя по волнам жизни, до самого конца…

Она была на год младше, поэтому мне не посчастливилось сидеть с ней за одной партой. А ведь всё могло быть куда проще, и не пришлось бы терять драгоценные месяцы, на протяжении которых я никак не решался с ней заговорить. А как тут заговоришь, когда, пробегая мимо тебя, она орёт на какого-то пацана, ебашит его по голове рюкзаком и через пару секунд что-то у него отнимает. И пацан-то, вроде, не из робкого десятка, но просто молча уходит, пока Анька, тяжело дыша, засовывает добычу в карман и улыбается.

Анька Дворянчинкова – главное зло восьмого «Б», матершинница, пропащая душа, а в будущем – однозначно глава накркоманок и проституток в глазах бабулек у подъезда. Тогда ведь считалось, что если подростки выпивают и курят, то максимум, на что можно рассчитывать в жизни – статус местного алкаша, безработного и одинокого. А уж если девочка таким занимается… ух, ну тут вообще. ЕЙ ЖЕ ЕЩЁ ДЕТЕЙ РОЖАТЬ!

Впрочем, мнение взрослых нас волновало меньше всего, и даже наоборот – послушав их бубнёж, хотелось выжрать побольше пива и закурить сразу три сигареты. А потому что смотри, какой я хуёвый, смотри, как я могу!

Да, я и сам не был примером для подражания, мог послать на хуй прохожего, сделавшего мне, пьяному в хлам, замечание, а потом пойти нассать прямо кому-то под окно… конечно, теперь-то мне стыдно за своё поведение, но давайте будем честны – я был не самым плохим человеком. Я не сделал ничего по-настоящему плохого. Моча под окнами высыхала и никому не вредила, а посланные прохожие вряд ли после этого уходили в глубокую депрессию.

Наше знакомство с Анькой произошло внезапно, и само собой, я должен благодарить за это зону. Вот он – наш козырь в рукаве. Обсуждаемый, презираемый, высмеиваемый. «Чё там эти сектанты? Опять возле камушка своего сидят? Ну и дебилы!» «Вася, сынок, ты с ними не водись, они плохие!»

Так уж вышло, прям как по заказу, в очередной раз прогуливаясь мимо меня по коридору, Анька яростно с кем-то спорила:

— Да он пиздабол, Катюха говорит, что полтора часа там просидела с ними, и нихуя!

Её глаза как будто полны ярости, но в мою сторону излучают только милоту. Любимой улыбки нет, Анька смотрит вверх, в лицо более высокой подруги, уголки губ слегка опускаются вниз и становятся олицетворением опасности. Лучше не подходи и не перечь – уничтожит.

— Ну говорят же, что там и целый день можно просидеть, - робко отвечает подруга.

— Ага, день просидеть, два просидеть. Они тебе наговорят хуйни, лишь бы ты ве-е-е-рила, - Анька растягивает последнее слово и кривит губы. Очередная порция милоты.

Интересно, а если бы я не был влюблён, нашёл бы хоть что-то милое в этих кривляниях и ярости? Задумался бы вообще о таком? Вряд ли. Она – центр вселенной, а остальная толпа человеческих существ – не более, чем раздражающий поток машин, мешающий мне перейти дорогу навстречу мечте.

Уже на следующей перемене мне повезло – Анька шла по коридору одна. Этот шанс нельзя было упускать, более адекватной причины заговорить я не мог даже представить.

— Слушай, - аккуратно выдвинулся я ей навстречу, - я тут чисто случайно услышал, что ты не веришь в это… ну, возрождение там, камень…

Блять, ну что за идиот? Весь урок сидел и фантазировал, как буду вылавливать её в коридоре или на выходе из школы, как буду говорить… а текст придумать не удосужился.

— И что? – сухо ответила она.

Слишком сухо… в тот момент мне казалось это провалом, но как ещё должна реагировать девушка на такую речь незнакомого пацана?

— У меня, короче, к тебе предложение, - более уверенно начал я. – Давай сделаем так: ты сидишь у камня ровно три часа, не более, и, если ничего не происходит, я тебе заплачу.

— Сколько? – усмехнулась Аня.

— Ну, пятихатку, - пожал я плечами. – За три часа нормально же?

— Нормально, - удовлетворённо подняла она брови, и закивала головой. – Но смотри, если наебёшь…

— Да-да, само собой, - перебил я её.

— Ну ладно, - подумав пару секунд, согласилась Аня. – Я тогда сообщу, когда закончу.

— Э, стой, подожди, в смысле сообщишь? Ты ведь просто скажешь, что просидела три часа, и всё!

— А ты хочешь, чтобы я с тобой там сидела? – она наигранно округлила глаза.

— Ну само собой! А как ты хотела?

Поток человеческих существ расплылся, словно художнику не понравилось его творение, и он в ярости размазал краску по холсту. Вокруг что-то шумело, двигалось, но моё восприятие было сосредоточено только на девочке, стоящей напротив меня и хитрым прищуром показывающей недоверие и сомнение.

— Ладно, - наконец согласилась она и кивнула головой в сторону, - пошли.

— В смысле? Прям щас?

— Ну да.

— Ещё три урока…

— И что? Ссышь, что ли? – Анька посмотрела на меня так, будто это не я на полторы головы выше, а она. Только-только появившаяся заинтересованность была уничтожена моей внешней трусливостью и неуверенностью.

Интересно, и почему же я – человек, регулярно сбегавший с уроков, именно сейчас засомневался в правильности такого решения?

— Ды нет, пошли, - мой якобы гордый и смелый голос звучал смешно и позорно.

Всю дорогу, до самого камня, Анька ни разу на меня не взглянула. Вздыхала, разочарованно «цокала», то и дело доставала телефон, чтобы посмотреть время… в общем, всеми способами давала понять, что ей нужно только пятьсот рублей, а парень, уткнувшийся взгляд в заснеженный асфальт – это так, очередной тюфяк в мире недостойных. А ещё лошара, потому что попал на пятихатку.

К счастью, в тот момент в зоне никого не оказалось, хотя свежие следы на снегу указывали на недавних гостей. Рядом с камнем тлел небольшой костерок. Из почти полностью сгоревших деревяшек торчали гвозди, а по краям костровища застыли пепельные подтёки. Не нужно быть детективом, чтобы понять, что здесь жгли какую-то резину или пластик.

У камня стояла пустая прозрачная бутылка. На дне ещё оставалась пара капель жидкости, и я уверен, что если бы решил их понюхать, то «помер и возродился» бы раньше времени – настолько ядрёную жижу пили местные бухарики. Да-да, прототипы будущих нас, потерянных подростков.

— Вот видишь, - Анька тоже заметила сосуд. – Тут только и бухать сидеть, больше нечего делать.

В целом, она была в чём-то права. Мы с друзьями всегда держали в запасе пару пятилитрух пива и блок сигарет. Как только кто-то из нас замечал, что у камня никого нет, то тут же обзванивал остальных, чтобы кто-нибудь как можно скорее занял место, пока другие хватают алкоголь и курево из Мишкиного гаража и, может быть, покупают что-то ещё, если есть деньги. Довольно часто этим звонящим был сам Мишка, потому что из окна его квартиры было прекрасно видно камень, по крайней мере осенью, зимой и ранней весной, когда листьев на деревьях уже или ещё не было. Мне всегда казалось странным это правило очереди. То есть, если кто-то в зоне есть, то нам нельзя, а если в зоне есть один Мишка, то нам всем остальным – можно? Впрочем, возможно, это просто проявление уважения.

Сам он не мог бежать занимать место, ведь именно у него хранились наши ценности. Гараж он получил от деда, вместе со старым «Запорожцем», который регулярно чинил и использовал для обучения вождению на ближайших просёлочных дорогах, вдали от цивилизации. Ведь всего каких-то три года, и можно будет получить права. Ну, а хранить бухло и сигареты дома было непозволительной роскошью для пятнадцатилетнего пацана.

Мы точно так же, как и неизвестные поджигатели резины, оставляли после себя жуткий срач и хаос. Бутылки, пластиковые стаканчики, окурки, всевозможные упаковки и остатки еды… жуть. Сейчас, спустя годы, это вызывает у меня куда больший стыд, чем обоссанные окна и оскорбления невинных людей.

Впрочем, каждое утро, прямо часов в пять, сюда прибывала баба Клава со своей делегацией, и всей толпой они наводили порядок у священного места. И можно сказать, что это даже было им полезно – очередной воображаемый плюс в карму и пометочка в журнале небесной канцелярии. А нас, сволочей и негодяев, обязательно накажет тот, кто потом и возродит.

— Ну? И что? Просто ждать? – Анька упёрла ладони в бока и осмотрелась.

— Типа того, - выдохнул я, подтаскивая одно из брёвен, используемых здесь в качестве стульев.

— Я таймер ставлю. Ровно три часа, - Анька продемонстрировала мне экран телефона с соответствующими цифрами.

Никогда в моей жизни не было более неловкого молчания. Первые минут двадцать я по-идиотски отводил взгляд, посматривал в телефон, и мысленно матерился на минуты, тянущиеся так долго. Анька, кажется, делала то же самое – шёпотом извергала из себя всю накопленную ругань, качала головой, а иногда даже делала вид, что собирается швырнуть телефон куда подальше.

— Слушай, ну это же невыносимо, - посмотрела она на меня не со злостью, а как-то жалобно. – Холодно, скучно, и ясно ведь, что нихуя не будет. Как вы заставляете тут людей целый день сидеть?

— Никто целый день не сидит, в среднем – 3 часа, а по моим наблюдениям, в подавляющем большинстве случаев – ещё меньше, - как мастер своего дела, изрёк я.

— В среднем, - хитро улыбнулась Анька, - значит, всё-таки пиздишь. Не будет ничего. Признавайся, зачем притащил сюда?

— Да блять, - вспыхнул я, - что ты сразу «пиздишь», «пиздишь»? Три часа пройдёт, тогда и поговорим.

— Нахуй ты мне нужен, разговаривать с тобой, - бандитским тоном пропела Анька.

Не, всё равно она милая. Даже если через три часа таймер запищит впустую, и Анька набросится на меня, схватив одно из брёвен (ну, типа подумает, что затащил в глушь, чтобы изнасиловать – мало ли, какие ебанутые у неё мысли), я буду умильно улыбаться, глядя на то, как она разбивает мне голову. Она-то не будет знать, что через несколько секунд я вернусь живым и здоровым.

В древние времена (а для меня все времена, которые не пропитаны техническим прогрессом - древние) сюда приходили выяснять отношения. По краю зоны выстраивался «ринг» - либо что-то большое и тяжёлое, либо просто плотно стоящие люди. Всё для того, чтобы участники оставались внутри зоны и не вылетали за её пределы. Камень могли как подвинуть в сторону, так и оставить в центре – кому как удобнее.

И начинался мордобой. Без жалости, без осторожности, без рисков получить наказание за убийство. Как говорится – зубы летели во все стороны. Бойцы избивали друг друга так яростно, что ни в одном фильме такого не увидишь. Настоящая животная ярость, безжалостность и свобода. Проигравший, полежав на земле несколько секунд, вдруг исчезал, проходя очередной кайфово-ужасный процесс возрождения, и как ни в чём ни бывало, вставал и жал руку победителю, признавая поражение.

Победитель тоже дожидался или «вызывал» возрождение (ну, если тоже был прилично побит), и враги переставали быть врагами, выплеснув друг на друга злость. А завтра, если что, можно будет повторить.

Кстати, выбитые зубы оставались валяться на земле, а возрождались бойцы уже с новыми, поэтому рядышком, за пределами зоны, было «кладбище зубов» - целая гора белых и не очень резцов, клыков и коренных. До сих пор, гуляя по округе, можно было «выпнуть» ботинком из-под земли один такой трофей.

Даже в наше, казалось бы, цивилизованное время, я видел один такой бой. Пацан безжалостно бил лежачего по голове, пока тот не исчез. А когда появился, победитель просто похлопал его по плечу и без какой-либо злости, даже как-то по-дружески произнёс:

— Вот ты лоша-а-а-ра.

Да, всем было известно, что в зоне можно спокойно умирать и убивать друг друга. То есть, вызвать возрождение искусственным путём, не дожидаясь полноценного действия зоны. Правда, процесс в таком случае сокращался – человек чувствовал только финальную «кайфовую» часть возвращения, но, как говорят, без предшествующей ужасной фазы «отсутствия» кайф «уже не тот».

Но был один запрет. Большой такой запрет, серьёзный, почти уголовно наказуемый. Ни в коем случае нельзя было приходить сюда умирать по естественным причинам. Ну, например, нельзя было экстренно затащить в зону человека с сердечным приступом. Точнее, можно, но, умерев, этот человек уже не возвращался. Но исчезал. О том, что происходило дальше, остались только легенды.

Кстати, хороший способ избавиться от трупа – начать убивать рядом с зоной, и на последнем издыхании зашвырнуть за границу. Думаю, это не раз практиковалось.

Мои размышления прервала музыка, вырвавшаяся из Анькиного телефона.

— Слушаешь такое? – спросила она, качая в такт головой.

— Да! – радостно ответил я. И не соврал.

Подпевать я не решался. Это ж не друзья, которым глубоко похуй на твои вокальные данные, потому что у самих такие же. Нет, был, конечно, Лёха, иногда появляющийся в нашей компании, играющий на гитаре и вроде как офигенно поющий, но это уже совсем другой жанр, в который мы если и лезли, то только «за компанию». С нашими хрипами и рыками можно было вообще не париться, но с чистым вокалом мы пытались… Короче, мы пытались.

Но Анька – это как кастинг в музыкальный мир. Не понравишься ей – больше не будешь иметь права даже включать музыку. Всё, ты провалил главный экзамен своей жизни, ведь нахуя тебе золотая медаль, если Анька оценила твоё пение на «скривить губы в отвращении». Да, мило, но всё же в отвращении. Ты – отврат. Дохуя умный, начитанный, но, сука, отврат. И это останется навсегда, где-то в глубинах мозга.

Анька вдруг замерла. Значить это могло только одно – началось. Её взгляд устремился вверх – ещё одно подтверждение. В панике девушка осматривалась по сторонам, разглядывала свои руки ноги, от чего-то отмахивалась, и иногда панически смотрела на меня.

— Это что? – взвизгнула она.

— Жди. – строго скомандовал я.

— Ты охуел? – Анька снова попыталась от чего-то отмахнуться. – Стрёмно же, сука.

Ну, вот он – тот самый момент. Взлетаю с бревна, приземляюсь у её ног и хватаю за руки.

— Тихо, успокойся, так и должно быть, - шепчу я как можно нежнее.

Её руки ледяные, и совершенно точно не чувствуют себя в безопасности. Кажется, даже если бы её ладошки сейчас схватил медведь – она бы ничего не поняла. Не до этого, как бы.

— Как тебя зовут? – вдруг спросила она, глядя на меня абсолютно сумасшедшими глазами.

— Женя, Евгений, - ответил я.

— ЕВГЕНИЙ, БЛЯТЬ, БЕЖИМ НАХУЙ ОТСЮДА!

Анька рванула так, что сбила меня с ног и даже протащила по снегу. Но правило «если началось, то не покидать зону» - оно уже как инстинкт. Не отпускаю её руки, собираю собственные силы, и тащу Аньку на себя. Прямо в объятия. Визги, крики, попытки вырваться… кажется, она хорошенько врезала мне чем-то (может, бутылкой) по шапке. Со стороны, наверное, казалось, что я и правда её насилую.

Накрываю её своим телом, прижимаю к холодному снегу – ничего страшного, скоро согреется – и слышу плач. Рыдание. Вечно бойкая, непоколебимая, властная Анька рыдает от безысходности и страха. Не пытается убить меня, не вырывается, а просто льёт слёзы, хлюпает носиком и пищит.

Ощущение свободного падения. Я проваливаюсь вниз, на снег, где только что была Анька, но мне всё ещё страшно за неё. Если она НАСТОЛЬКО боялась чего-то сейчас, то как она перенесёт «отсутствие»?

Анька появилась на краю зоны. Вскочила на ноги, несколько секунд просто крутилась как волчок, то всхлипывая, то смеясь от радости. Хватала себя за щёчки, осматривала руки – всё-таки они уцелели, да?

А потом увидела меня, лежащего на снегу, поменялась в лице и рванула прочь.

— Ну и каков результат? – философски спросил я у небес, вскинув заледеневшие руки.

Небеса отреагировали, и нежное тепло опустилось на пальцы, а потом растеклось по всему телу. Я приготовился свернуться калачиком, позволить невидимой ткани опутать меня и раздавить, но лишь почувствовал прохладную, но всё равно гораздо более тёплую, чем снег, каплю, упавшую на щеку. Потом ещё одну, и ещё. Они становились всё крупнее, огромными шлепками плюхались на снег, обнажая землю, и ещё более крупными сгустками прибивали меня к этой земле. Становилось реально больно, я закрывал голову, но всё получал смачные удары по всем частям тела. Границы стали невидимыми стенами – вода упиралась в них, превращая зону в сосуд, стремительно заполняемый жидкостью. Вскоре боль прошла. Я остался на дне, не имея никакой возможности всплыть, словно это была не вода, а что-то чуть более вязкое и тяжёлое. Воздух уже выдавливало из лёгких, а я как какая-то камбала распластался на земле и не мог пошевелиться. Организм требовал вдох, но я терпел, терпел сколько мог. В небеса уходил столб жидкости, слегка закручивающийся спиралью. Кажется, теперь он просто рос, а не сыпался многокилограммовыми каплями.

Мне пришлось вдохнуть. Организм не может сдержать этот рефлекс. Я знал, что в любом случае сейчас помру, но не хотел захлёбываться. Почему-то задохнуться казалось… ну, лучше, что ли.

Сначала я почувствовал, как губы, язык и, кажется, даже зубы, провалились куда-то в глотку, утягивая за собой щёки глаза, череп… Я не уверен, что видел собственные внутренности, но какой-то аттракцион чего-то розового и мерзкого встретил мои зрачки «на входе».

«Я» спускался вниз. По пищеводу или ещё как-то. Стало темно, тактильные ощущения смешались во что-то фантастическое, и стало наконец понятно, что я, как и прежде, сжимаюсь в точку. Но теперь вот таким, более мерзким, всё же прикольным способом. Центром втягивания было горло, и вскоре в одном месте, неимоверно маленьком, почти несуществующем месте, собрался весь мой организм. Я лишь успел с интересом попытаться пошевелиться, вздрогнул от «контакта всего со всем»… и исчез.

Падение. Не очень страшное, может, с метровой высоты. Во рту вода, выплёвываю её, и из недр пищевода извергается фонтан. Как будто блюю с перепоя, но как-то без неприятных ощущений.

Один вопрос – с хуя ли? Что это было? Новый «ритуал» смерти и возрождения и вода… вода осталась во мне? Это нормально? Так и должно быть? О таком мне не рассказывали.

Анька. Где там Анька? С трудом встаю и, пошатываясь, иду туда, куда, вроде бы, ведёт её след. Вот она падает, вот встаёт, бежит дальше… дальше… а там уже и тротуар.

А я иду, будто слегка пьяный или с тяжёлого похмелья. Мне то ли хорошо, то ли плохо. Переходный возраст, так вот ты какой?

В кармане пиликает телефон. Аська.

«Ты как?» - спрашивает незнакомый номер.

«Норм вроде, а ты кто?»

«А ты как думаешь?»

«Аня?»

«Аня. И в секту попала, и пятихатку не получила. Ну ты и мудак, Евгений.»

— Попалась! – почему-то радостно шепчу я и прижимаю к себе телефон.

Продолжение>