Живое

https://mrakopedia.net/wiki/Живое

Когда я открыл глаза, небо стало другим.Технически оно осталось таким же: серое марево, в котором не различить отдельных туч — типичное российское межсезонье, серость, которая порой накатывает даже поздней весной. Но что-то изменилось. Как будто сам воздух стал пахнуть иначе.

А может, дело в том, что это небо было на десять лет младше, чем минуту назад.

Ровно на десять лет.

Ещё вчера я не думал, что решусь. Мне казалось: что было, то прошло, и жалеть не о чем. Стоит ли пытаться исправить непоправимое?

Я был уверен, что нет. Но жизнь считала иначе.

Сегодня утром я вынул из шкафа свёрток, к которому не прикасался годами. Вытащил оттуда нечто, напоминающее засохшую рыбью голову — и пахнущее так же. Прошептал в сухие, тёмные впадины глаз: «Сделай это».

А потом вышел на центральную площадь родного подмосковного городка и закрыл глаза.

Высохшая дрянь не подвела. Я действительно перенёсся в прошлое. Это стало понятно сразу: вот памятник около входа в парк, ещё облупленный и не поддавшийся масштабной реновации. Вон ларёк рядом с местной математической школой.

Когда мы гуляли в центре с ребятами, Виталик постоянно покупал в этом ларьке сахарные сигареты. Они тогда продавались в дурацких картонных пачках с мультяшными картинками: твёрдые, сладкие, сделанные не пойми из чего. Виталик брал их про запас — пять или шесть пачек разом.

Чёрт, он был прямо помешан на этих сахарных сигаретах! Некоторые в его возрасте уже курили настоящие, а у него детство в заднице играло. Мы его, конечно, беззлобно стебали по этому поводу, он демонстративно дулся, но если попросить — всегда делился.

Потом сахарные сигареты пропали из ассортимента. А за ними исчезли и сами ларьки, снесённые в угоду сетевым продуктовым.

Я присмотрелся: сейчас у киоска толпилась какая-то ребятня, на всю улицу обсуждала недавно вышедшую хоррор-игрушку. Ту самую, про поиск записок, или другую?

Ах, нет. Другую. Та выйдет только через год.

Всё было ровно таким, как я запомнил. Я стоял посреди цветущего мая две тысячи одиннадцатого года, и само осознание этого заставило сердце болезненно сжаться.

Тот самый чёртов май, когда всё началось. Тот, до которого всё было хорошо.

∗ ∗ ∗

Нас было четверо. Виталик, странноватый, тощий, с дурацкими кудряшками, в неизменных стоптанных кедах даже на школьной линейке. С музыкальным вкусом, варьирующимся от терпимого до невыносимо позорного. С брекетами. И, несмотря на облик того-самого-неудачника-с-боковой-парты-у-двери — главный заводила компании, главный эксперт по неизведанному. Где он находил все эти теории, откуда брал идеи — я до сих пор не знаю.

Настя — с первого взгляда типичная девочка-подросток начала десятых: в любой компании нашлась бы парочка похожих. Слушала Каскаду и Аврил Лавин, пыталась красить волосы и заигрывать с неформальным стилем, вела себя так, словно лучше всех всё знает. А ещё — фанатела по всяким окололитературным хоррор-сеттингам: ролевым, игровым и далее по списку. Это она присылала нам в конфу «контактика» ссылки на страшные истории с аляповатого сиреневого сайта, это она рассказывала их вслух, когда мы гуляли. Однажды родственники утащили её с собой в санаторий, и Настя чуть не довела местных бабушек до инфаркта томиком Стокера в стрёмной красной обложке с нарисованными потёками крови. С обложки скалился лупоглазый вампир.

Кирюха был её братом. Все остальные, включая меня, учились в одной параллели, а он был младше на пару лет и имел в компании негласный статус «мелкого». Он легко пугался, а мы этим бессовестно пользовались — но, конечно, никогда не дали бы Кирюху в обиду всерьёз. Любопытства и энтузиазма в нём было столько, что это перекрывало и малый возраст, и наивность.

Я был четвёртым. Хотя вернее сказать — вторым. Это мы с Виталиком затащили в компанию и Настю, и её брата: до того мы были известны как чудаковатая парочка местных охотников за привидениями.

Иногда мне кажется, что лучше бы так оно и оставалось.

∗ ∗ ∗

Я шёл по главной улице города, а вокруг распускалась сирень и зеленели берёзы. Надо же, я и забыл, сколько тут десять лет назад было зелени — до того как половину срубили. А сейчас покрытые пылью воспоминания оживали, как будто их, словно мерзкую рыбью голову, достали с дальней полки. Сирень цвела, тополя пылили под ветром, звенели в голове голоса друзей.

«Андрюха-соплюха!».

«Опять? Блин, ты так совсем из дома выходить перестанешь, выпей таблетку от аллергии и вперёд».

«Смотри, чо нашёл! Будешь ходить в респираторе, типа ты рейнджер с выжженных пустошей».

Через девять лет я пройду АСИТ, чтобы провести одну весну без сенной лихорадки, а потом отправиться сюда и навсегда поставить крест на своей нормальной жизни.

Что ж, у всего должна быть цена. По крайней мере, сейчас меня не тянуло чихать.

Я толком не помнил, куда идти — ноги сами меня несли.

∗ ∗ ∗

Занимались мы по большей части тем, что искали приключения на собственную задницу. Ну, то есть, у нас это называлось иначе: «поиск неизведанного». Не суть. Короче, мы искали всякую хтонь вроде призраков, нечисти и прочих существ из городских баек. Наверное, ни одна страшная местная заброшка не обошлась без нашего внимания — а Виталик всё продолжал находить новые места.

Настя отвечала, как она сама говорила, за аналитическую поддержку. То есть — находила страшные истории, легенды и слухи, а потом агитировала нас их проверять. Тогда ещё по интернету ходили пугалки в духе «поднимись на лифте на такой-то этаж, закрой глаза, досчитай до ста» — я сейчас даже не вспомню, сколько раз мы так катались.

Первые полтора года ничего стоящего, конечно, не находилось. Ничего интереснее обглоданного собаками кошачьего трупа да пентаграммы во всю стену заброшенной многоэтажки.

А потом мы вляпались. Крупно.

∗ ∗ ∗

Всё началось с того, что Виталик предложил пошляться по школьному двору. Мы, помнится, вылупились на него как на поехавшего: после заброшенной многоэтажки и вонючего открытого люка (Настя потом две недели припоминала запах) — на школьный двор? К мелкашам? Чего мы там не видели?

— А вы когда-нибудь в теплице бывали? — заспорил Виталик. — Просто сами подумайте: она там стоит уже чёрт знает сколько лет, и за это время никто не замечал, как туда кто-то заходил. А растения живые. И попугай ещё этот…

— Виталь, ну хорош, это же детские сказки, — наморщила светлые брови Настя. — Меня этим в третьем классе пугали, твоей призрачной теплицей. Туда техничка ходит по вечерам, никакого секрета в этом нет. И попугая кормит тоже она.

— И это хорошо! — с характерными интонациями невпопад выпалил Кирюха. Он тогда взахлёб смотрел популярных ютуберов и неумело пытался пародировать кэтч-фразы. Нам даже в те годы казалось, что это выглядит глупо. Но Мелкому было простительно. Тем более ни я, ни Виталик не хотели ссориться с Настей, которая за брата лицо могла откусить.

— Что хорошо-то, бестолочь? — вздохнула та. — Опять нудятина. Вот скажи, Виталь, чего мы там забыли? И так каждый день в школу. Знакомые рожи — тоже мне приключение.

Виталик шумно засопел и начал неуклюже копаться в потрёпанном чёрном рюкзаке. Тот вечно выглядел так, словно его только что достали из помойки, и иногда мне казалось, что Виталик специально угваздывает рюкзак до неприличного состояния. Имиджу следует, что ли.

— Во, смотри, — наконец изрёк он, доставая из глубин рюкзака связку ключей. — Если узнают — меня сожрут, но не узнают ведь?

Мы вытаращились на ключи как на живого призрака.

— Ты что, — наконец высказалась Настя, — спёр связку у технички? Ты больной?!

Она как-то сразу перешла на страшный шёпот, словно нас вот уже сейчас должны были найти и вломить люлей.

— Больной или нет, а попасть внутрь мы можем, — у Виталика горели глаза, а спутанная каштановая чёлка лезла на лоб. — И вот не говори, что тебе неинтересно! Даже мне до сих пор хочется закрыть этот, как его… гештальт, во! С первых классов. Что, неужто только мне?

Он был прав. Не только ему. Чёртовой теплицей во втором-третьем классе пугали почти каждого, и даже сейчас, когда нам было по четырнадцать, смутное беспокойство маячило на границе сознания каждое утро по дороге в школу.

Теплица стояла неподалёку от школьного здания, сколько мы себя помнили. За мутным слоем оконного пластика виднелись буйные, как в тропиках, растения, и никто никогда не видел, как их поливали. Иногда в углу появлялась клетка, и редкие любопытствующие могли наблюдать красного попугая — кажется, птице было совершенно всё равно на тесноту и духоту.

Что эта кособокая постройка вообще забыла на школьном дворе — никто не знал. Вот тебе и пища для легенд.

Конечно, мы согласились. Даже я высказался в поддержку Виталика, хотя я в тот период вообще предпочитал помалкивать. Неудобно разговаривать, когда на тебе пахнущий резиной респиратор с торчащими угольными фильтрами.

Респиратор тоже был идеей Виталика. Где он его достал — я до сих пор не знаю.

∗ ∗ ∗

На школьном дворе я почти что врезался в стайку ребят лет десяти. Нервно поискал глазами: нет, знакомых лиц не было. Ну да, стал бы я водить с младшеклашками дружбу в четырнадцать-то лет?

Некому меня узнавать. Если я всё правильно рассчитал, они — то есть мы — сюда ещё не пришли. Прямо сейчас Виталик собирает нашу отважную дурную команду, чтобы рассказать о своём гениальном плане.

А значит — пара часов у меня точно есть. С собой, высоким нескладным мальчишкой в респираторе на пол-лица, я не столкнусь.

Такой же респиратор, только классом повыше, лежал сейчас у меня в сумке вместе с вонючей рыбьей головой.

Возможно, в прошлый раз именно он меня защитил. Не от смерти, нет.

Оказалось, бывают вещи похуже.

∗ ∗ ∗

Настя умирала страшно. Выгибалась дугой на кровати и выла, как раненое животное. Кожа шла синюшными мертвецкими пятнами, врачи бормотали что-то про «редкий случай некротизирующей энцефалопатии» и ничего не могли сделать, пока моя подруга гнила заживо, теряя рассудок.

Самым страшным было даже не это. Не медленная, мучительная смерть в двадцать один год.

Самым страшным стало беспощадное осознание, свалившееся мне на плечи через три дня после её смерти. Когда я пришёл на похороны и, несмотря на грим, закрывший участки некроза, разглядел свежий миниатюрный листочек на мёртвом лице.

Листочек рос прямо из нижней губы. Кажется, никто, кроме меня, его не замечал.

Это значило, что оно взяло верх. Что на самом деле Настя жива — но было бы милосерднее, если бы она умерла по-настоящему.

∗ ∗ ∗

Дверь теплицы открылась без малейшего скрипа, и нам в лицо пахнуло сыростью.

Тут было влажно. Пластиковые стенки запотели, и стоило нам войти внутрь — мир снаружи начал выглядеть блёклым и размытым. Пахло землёй и сыростью: я мог различить это даже сквозь респиратор.

— Как у бабушки в деревне, — прокомментировала Настя. — Напомни ещё раз, что мы тут забыли?

Ворчала она скорее для приличия. Ей тоже было интересно. Вокруг вились растения, совершенно не похожие на знакомую унылую рассаду: ни у кого язык бы не повернулся сказать, что они скучные. Не теплица — оранжерея как есть, не хватает только причудливых цветов.

Какое-то время мы молча разглядывали теплицу. Внутри она была совсем не страшной, только на границе сознания вертелся вопрос: как это всё тут выросло?

И зачем?

Одну стену полностью заплела какая-то ползучая зелень. Вокруг второй стелилось что-то мясистое, необычного красноватого оттенка.

Из всего многообразия местной флоры я опознал только венерину мухоловку. И кого она тут ловит?

— Смотрите, вон он!

Кирюха заметил попугая первым. Клетка висела высоко: пожалуй, только я бы и смог дотянуться, и то встав на носки. Как до неё добиралась низкорослая техничка — загадка. Лестницы тут тоже видно не было.

Птица с подозрением косилась на нас и молчала. Здоровенная, красная, с цветными перьями в крыльях — ара вроде? Или какаду? В любом случае что-то большое и тропическое.

— Ого, — уважительно протянула Настя, — за ними же ухаживать сложно. Как он тут не сдох?

Попугай в ответ хлопнул крыльями и повернулся к нам хвостом, словно понял, что мы обсуждаем его.

— Это всё, конечно, хорошо, — Виталика единственного, кажется, не интересовала оранжерея, невесть как оказавшаяся в пришкольной теплице, — но мы сюда пришли не за птицами наблюдать.

— Да погоди ты, — отмахнулась Настя. — Я ведь так реально поверю, что тут происходит что-то мистическое. Ты представляешь, сколько сил и времени должно уходить на это всё? Хотя бы на одного попугая. Такие заросли обычно бывают в ботсадах, и там за ними куча специалистов следит, а здесь одна техничка? Не верю.

— Ага. А главное — зачем это всё? — протянул Кирюха. — То есть, здесь же даже не бывает толком никто…

Виталик раздражённо кивнул, как будто они говорили о прописных истинах.

— Да, да, я понял! Отвлекитесь от птицы и посмотрите сюда.

Он топтался возле какого-то люка, и это было совсем уж странно. Люк в теплице?

Обычный, металлический, похожий на те, что десятками налеплены на городских тротуарах. Только крышка более массивная и выглядит тяжёлой.

Из щели между крышкой и полом теплицы пробивалось что-то похожее на мох.

— Она что, ещё и к канализации подведена? — ляпнул Кирюха. Виталик посмотрел на него как на идиота и проигнорировал вопрос.

— Только не говори мне, что мы опять полезем в какое-то дерьмо, — вздохнула Настя. — Я с прошлого раза две недели запах выводила…

Конечно, мы полезли.

В конце концов, именно исследованиями «какого-то дерьма» мы и занимались.

∗ ∗ ∗

Люк, вопреки прогнозам Кирюхи, вёл не в канализацию. Когда мы спустились по скользким от мха ступенькам, внизу обнаружилась твёрдая поверхность.

То есть как — твёрдая…

Она была мягкой. И влажной. Как будто мы стояли на губке, напитанной водой: ноги проваливались по щиколотку.

Где-то что-то капало и стучало. Было темно. Только луч Виталькиного фонарика давал бледный свет, и этого было достаточно, чтобы понять: мы нашли то, что искали.

Стены, пол и потолок — всё было покрыто густым слоем мха и лишайника. Он рос везде, таким толстым слоем, что за ним не было видно поверхности. Но самым главным было даже не это.

Мох шевелился. Сжимался и разжимался, пульсировал, как будто жизнь в нём поддерживало гигантское сердце.

Мы не видели ничего, кроме этого, но во мне сразу поселилась уверенность: за нами наблюдают. Может, среди зарослей лишайника притаились и пялятся на нас многочисленные крохотные глазки?

Впереди виднелся тёмный проход. Оттуда тянуло сыростью — это, кажется, значило, что там должен быть коридор.

— Ну что, вперёд, — заявил Виталик и двинулся к проёму.

— Может… не надо? — жалобно спросил Кирюха. — Тут явно нечисто. Кто сказал, что нас не сожрут?

— Боишься, да? — Виталик усмехнулся. — А чего тогда сюда полез?

Его полностью захватил какой-то нездоровый ажиотаж. С Виталем, конечно, и раньше случалось — но до такого, чтобы прямо игнорировать желания остальных, не доходило.

— Слушай, ну ты перегибаешь, — я всё-таки решил вмешаться. — Пусть идёт, если не хочет, мы же никого не заставляем.

Мы обернулись к Кирюхе. Тот с сомнением посмотрел на проход. Потом на нас. Потом на островок света наверху: к нему вёл ряд металлических скоб-ступеней.

— Ладно, — наконец сдался он, — я с вами. Но если с нами что-то случится…

— Вот это другой разговор, — улыбнулся Виталик. — Итак, вперёд.

∗ ∗ ∗

Проход оказался узким коридором. И чем дальше мы по нему шли, тем причудливее становился пейзаж.

Луч фонарика выхватывал то лягушку, растущую прямо из мшистых зарослей, то цветок, который слабо светился и шевелил лепестками.

Сам мох становился всё гуще. У меня уже не оставалось сомнений: он дышал.

Я почти не удивился, когда Кирюха вскрикнул, как девчонка. Световое пятно метнулось в сторону вопля — и в следующее мгновение уже я чуть не заорал из-за неожиданности.

Догадки оказались верны. На нас смотрели.

Карий глаз, похожий на человеческий, торчал прямо из лишайника. Нет, не человеческий всё-таки: слишком большой.

Зрачок реагировал на свет.

Несколько секунд мы молча изучали находку. Да что там: у большинства просто язык отнялся.

— Слушайте, может, назад пойдём? — наконец высказалась Настя. — Я всё понимаю, но ребят… мы уже увидели достаточно.

— И что, тебе не интересно? — насел на неё Виталик. — Просто уйдёшь, чтобы так и не узнать, что тут происходит? Нет, ну иди, если хочешь, но…

Он не успел договорить. Прямо между ним и Настей с потолка грохнулось что-то бесформенное, задев её лицо и оставив на нём яркую полосу сока. Настя вскрикнула и подалась назад.

Спереди, из темноты, раздался мерный гул. Виталик посветил туда — и мы увидели это.

Луч фонарика выхватил огромное многоглазое создание, как будто сложенное из десятков живых существ и растений. Словно кто-то интереса ради сшил несколько чучел в одно, а потом приклеил к ним цветы и лишайник, скрепил живыми зелёными ветками и ползучим плющом.

Его облик не получалось зафиксировать. Никак. Только мне удавалось запомнить, как оно выглядит — оно видоизменялось, перетекало из одной формы в другую. Распускались и опадали цветы, растущие из шерсти и кожи, вырастали и втягивались конечности. Часть тела растекалась, становясь похожей на медузу, и тут же вновь обретала плотность.

Оно смотрело на нас десятками глаз. А мы смотрели на него.

Первым не выдержал Кирюха: издал странный звук, похожий на всхлип, развернулся и побежал в сторону выхода.

Настя колебалась ещё мгновение, а потом молча рванулась за ним.

Я же говорил. Именно мы с Виталиком начали все эти поиски. Настя и Кирюха присоединились позже и, наверное, воспринимали наши приключения только как способ пощекотать нервы.

Поэтому, когда мы по-настоящему столкнулись с неведомым глаза в глаза, остались лишь я и Виталик.

Несколько тягучих мгновений мы слышали только шорохи и шепотки, звуки капающей воды и торопливые удаляющиеся шаги.

А потом масса заговорила. Речь, сложенная будто из миллионов голосов, звучала прямо в голове. Человеческая речь, птичий клёкот и звериное рычание переплетались в нескладный хор, но различать слова это не мешало.

«БОИШЬСЯ ЛИ ТЫ УМЕРЕТЬ».

К кому конкретно оно обращалось, мы не поняли.

— Наверное, — ответил Виталик.

— Ты кто? — спросил я одновременно с ним. Было страшно до визга. Что-то сжималось внутри. Сердце колотилось так, что казалось — сейчас разорвётся, как у дядьСаши, умершего пару лет назад от инфаркта.

Было страшно, но жутко интересно. И потом — если бы оно хотело нас убить, что мешало ему сделать это сразу?

«Я — ЖИВОЕ, — произнесла субстанция. — ЖИЗНЬ ДАЮ И К ЖИЗНИ ВОЗВРАЩАЮСЬ. ПРЕБУДУ ВЕЧНО. ПРЕБУДУ ВСЕГДА».

Плесень на стене вздрогнула, словно волной пошла — и поверх её мшистой поверхности начали появляться звездчатые цветы. Цветы стремительно росли и так же стремительно увядали, их пожухлые лепестки падали на грязный пол и моментально обращались в пыль.

— Это к… — начал Виталик, но вопрос прервался грохотом и шипением. В считаные секунды откуда-то сверху вырвались лианы, покрытые шерстью и чем-то похожим на вату, отделяя меня от него, оставляя нас обоих в одиночестве.

Фонарик погас.

Меня перехватили поперёк туловища и куда-то потащили.

∗ ∗ ∗

Я звал и звал Виталика — он не откликался. Было темно. Влажно. Сыро. Вокруг меня что-то шелестело, клокотало, двигалось.

Изучало.

Сердце колотилось от страха. Голос не разносился по сторонам, как это обычно бывает в больших пустых помещениях: тонул в мягком мхе, в растениях, в мягкой шерсти. В фильтрах респиратора, который я так и не снял.

Когда меня притащили сюда и бесцеремонно бросили на мягкий пол, я сперва оцепенел от ужаса — а потом, когда оцепенение спало, начал с визгом кидаться на стены, бить по ним кулаками, прорывать ногтями путь наружу.

Не выходило. Вмятины, которые я оставлял в мягкой поверхности, тут же зарастали, а кулаки утопали в ней, не оставляя повреждений.

Под пальцами скользили тонкие стебли, мякоть цветов, волоски и чешуйки.

Прохода не было. Я метался по замкнутому пространству, рыдал и ненавидел момент, когда мы решили спуститься в люк.

Единственная ассоциация, которая приходила на ум: я в желудке монстра, сотканного из растений и животных. Сейчас меня переварят, переработают и пустят на компост.

Но время шло — а ничего не происходило.

Меня просто молча изучали.

Когда я уже начал выдыхаться, вопли прервал уже знакомый многоголосый хор, звучащий прямо в голове. Я так и замер — на полпути от одной стены к другой.

«ПОЧЕМУ ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ УБЕЖАТЬ».

Вопрос моментально остановил истерику. Он звучал так, что сразу стало понятно: надо ответить.

У меня ушло несколько минут, чтобы подавить всхлипы и вернуть контроль над голосом. Оно терпеливо ждало, и это ожидание ощущалось почти физически.

— Ты… я… мой друг… ты… — промямлил я наконец, сто раз успев пожалеть, что заговорил с этой невозможной тварью тогда, в проходе. Слова не шли на язык.

«ТВОЙ ДРУГ ВЫЙДЕТ ОТСЮДА. И ТЫ ТОЖЕ. НЕ УБЕГАЙ».

То есть, оно не хотело причинять нам вреда?

Я выждал ещё несколько мгновений. Меня трясло, внутри толкалось настойчивое: беги! беги! И я был готов бежать — просто не знал, куда.

Живое молчало и наблюдало за мной из темноты. Как будто мой страх его забавлял.

— То есть ты… вернёшь нас? — наконец уточнил я. До мозга стало доходить, что сожрать меня никто не пытается, и страх начал стихать.

Или это оно воздействовало на меня так, чтобы я перестал бояться?

«КОНЕЧНО».

Это успокаивало.

— Л… ладно. А зачем тогда ты нас тут держишь?

«БОИШЬСЯ ЛИ ТЫ УМЕРЕТЬ», — существо откликнулось вопросом на вопрос, и я вспомнил, что так и не ответил ему.

И что, оно поэтому утащило меня от Виталика и не даёт вернуться?

Я ощутил себя ящеркой, которую поймал и разглядывает любопытный ребёнок. И словно отвечая моим мыслям, по ногам шмыгнуло нечто похожее на настоящую ящерку.

А может, это была мышь или крыса.

— Боюсь. Поэтому я от тебя и бежал. И мои друзья… тоже поэтому бежали.

Хоть я и сказал, что боюсь, страх почему-то почти испарился. Как по щелчку. Возможно, как раз потому, что я понял: оно меня не убьёт.

Страх перед чудовищами — это же на самом деле страх смерти, да?

Не хотелось в этом признаваться, даже самому себе, но предыдущие мучительные минуты вытащили на поверхность ответ.

Мы искали неведомое, потому что пытались не бояться.

Настя когда-то сказала, что поэты писали о смерти, потому что боялись умереть. И так брали этот страх под контроль.

Так и мы.

Живое молчало. Я снова почувствовал себя мелкой зверушкой под изучающим взглядом юного натуралиста.

— Ну, понимаешь… мы решили, что ты можешь нас убить. Или просто схватить и никогда не вернуть к нормальной жизни.

Я знал: стоит мне выбраться наружу — и страх вернётся, смешанный с запоздалым осознанием, что именно мне удалось пережить. Но сейчас я говорил почти спокойно.

Более того: вернулось позабытое было любопытство.

Одновременно с этим я вдруг понял, что могу различить очертания помещения. Это не глаза привыкли: стены начали светиться. Мох источал призрачный фосфоресцирующий свет.

По периметру помещения стелилось уже знакомое нагромождение из растений, цветов, веток, частей звериных тел, плесени и глаз. Оно закручивалось в огромную спираль, пялилось на меня со всех сторон. Ловило каждое моё движение.

— Зачем ты спрашиваешь? — вконец осмелел я.

Изменчивая масса какое-то время молчала. Я уже начал думать, что вопрос проигнорируют, когда в голове снова раздался многоголосый хор.

«Я — ЖИВОЕ. Я ТО, ГДЕ СМЕРТИ НЕТ. Я ЖИЗНЬ ДАЮ И К ЖИЗНИ ВОЗВРАЩАЮ».

Оно не ответило — только повторило то, что уже говорило нам раньше.

Или это и было ответом?

— К жизни возвращаю? То есть… ты вроде как людей оживлять можешь? — осторожно уточнил я.

«ВСЁ ЧТО УГОДНО МОЖНО ВЕРНУТЬ. ЖИЗНЬ ЛИШЬ МАЛАЯ ЧАСТЬ».

Звучало слишком нереально даже по меркам происходящего.

Потом я долго не понимал, почему отреагировал именно так. Наверное, стоило расспросить подробнее. Интересно же! Но я, видимо, слишком растерялся — и вместо этого зачем-то начал спорить.

— Что, прямо всё? А как же прошлое? Его нельзя вернуть. У людей для этого есть слово… ностальгия, — последнее я добавил скорее для уверенности. Мысли скакали так, что, наверное, и не такое мог бы ляпнуть.

«НОСТАЛЬГИЯ — ЭТО ОЖИВШИЕ ВОСПОМИНАНИЯ. НОСТАЛЬГИЯ — ЭТО ЖИВОЕ».

— Ну нет, — пробормотал я. — Есть вещи, которые не возвращаются.

Я вспомнил, как в детстве столкнулся с похоронной процессией около подъезда. Хоронили соседку. У меня в голове навсегда отложилось воспоминание: восковое жёлтое лицо в обрамлении белой ткани. Неживое: воспринимается не как лицо, а как страшная кукла. Как предмет.

Разве такое можно вернуть?

Наверное, в тот момент я впервые задумался о поиске чего-то за пределами человеческого понимания. Чего-то, что может разрушить эту неотвратимость.

Ну вот, нашёл. И сам не рад.

«ВСЁ ЧТО УГОДНО МОЖНО ВЕРНУТЬ», — повторило Живое.

Один из ближайших ко мне отростков шевельнулся, изменяясь. Красноватый лишайник покрылся чешуйками, скрутился и раздулся, словно впитал в себя воду. Несколько мгновений метаморфоз — и он превратился в существо, отдалённо напоминающее серебристую рыбку.

Рыбка на глазах усыхала. Ещё несколько отчаянных ударов сердца, набатом отдавшихся в ушах — и её высохшая голова плюхнулась мне под ноги.

«ВОЗЬМИ. ЕСЛИ НЕ ВЕРИШЬ, ЧТО ПРОШЛОЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НАЯВУ, — ВОЗЬМИ. И ПОВЕРЬ».

Я наклонился. Меня едва не передёрнуло — но любопытство взяло верх.

На ощупь рыбья голова была такой, словно засохла лет пять назад.

«ЗАХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬ — УВИДИШЬ САМ».

Мне не понадобилось спрашивать о подробностях. Стоило прикоснуться к предмету — и понимание, что нужно делать, появилось в голове само собой, словно было там всегда.

— И… что ты за это хочешь? — осторожно уточнил я. Все истории, о которых я слышал, гласили, что за предложениями со стороны нечисти всегда следует тяжёлая расплата. Мне не хотелось становиться одним из неудачников, которые повелись на чудо.

Живое насмешливо дрогнуло, и я ощутил себя невозможно маленьким.

«МНЕ НЕЗАЧЕМ ЧТО-ТО БРАТЬ С ТЕБЯ, ОТРОСТОК».

— Всё равно я… не буду! — пробормотал я. — Прошлое должно оставаться прошлым.

В тот момент я искренне верил в свои слова. Но рыбью голову в карман всё же сунул.

По густой массе плесени, мха и цветов прошла лёгкая дрожь.

Похоже, Живое смеялось.

Продолжение>