Живое

Через неделю после злосчастного похода мы вчетвером сидели у Насти дома и пытались делать вид, что не боимся. Вернее, страх сдерживали только трое: я, Настя и Кирюха.

— Живое — и в этом всё дело, — довольно мурлыкал себе под нос Виталик, — пускай бессмысленно это…

Он ужасно фальшивил. Настя открыла было рот — наверняка собиралась сказать, что русскоязычную музыку слушают только лохи — и прикусила губу.

— Виталь, ты вот зачем сейчас это делаешь? — в отличие от неё, Кирюха не умел вовремя промолчать. — Издеваешься?

— Не, просто думаю, — Виталик словно очнулся. Улыбнулся, скользнул по Мелкому взглядом. — Мы же исследователи. Вот мы нашли что-то — надо это как-то… изучить?

Тут уже я вмешался.

— Ты что, снова туда полезть хочешь?

— Да не, зачем. Хватит того, что у меня дома, — он продолжал задумчиво улыбаться, — я не показывал? Из-под пола трава растёт. Миниатюрная такая. Через доски пробивается и вверх, по стене.

Виталик жил на первом этаже, но даже так между ним и землёй оставалось несколько метров фундамента. А значит, траве там было взяться неоткуда — разве что…

Настя побледнела.

— Ты хочешь сказать, что оно нас… запомнило? Пошло за нами?

— Ну, вроде того, — Виталик кивнул. — Как там говорил этот Кирюхин ютубер? И это хорошо?

Кирюха протестующе замотал головой. Он сидел в углу, закутавшись в толстовку так, что из-под капюшона носа было не видно, и весь выглядел каким-то пришибленным.

Он уже несколько дней морозился. С того самого дня. Никому не удавалось его приободрить: он боялся, и все мы втайне — тоже. Ну, кроме Виталика, который разве что не светился.

Я сам не помнил, как вернулся. Кажется, меня снова подхватили поперёк туловища и куда-то потащили, а в себя я пришёл уже на школьном дворе. Живым, в целости и сохранности.

Теплица оказалась закрыта. Словно ничего не было.

— Это нихрена не хорошо, — жалобно протянул Кирюха. — Если оно придёт к тебе ночью…

— То будет здорово! Да ладно тебе, если бы оно хотело нас убить, уже давно убило бы, — Виталик подорвался с места и заходил по комнате. — Чего вы ссыте, ребят? Оно назвалось — Живое. Жи-во-е. От слова «жизнь».

— Да кто его знает, как оно эту жизнь поддерживает, — вклинилась Настя. — Может, как вампиры. Из людей высасывает.

— А я так не думаю. А мне кажется — наоборот. — Виталик прищурился. — Помнишь, что оно сказало? Тебе ведь тоже сказало, так?

Настя умолкла.

— «Боишься ли ты умереть», — я задумался. — Мне показалось, оно просто любопытное. Ну, как мы. А ты хочешь сказать, что ему реально какое-то дело до нашего страха смерти?

— Я хочу сказать, что оно, может быть, и родилось из нашего страха смерти! Настя когда-то рассказывала о теории, что человеческая вера и страхи могут менять реальность и создавать новое. Ну, как магические артефакты становятся магическими из-за того, что много людей в это верит. Помните?

— Да это каждая вторая фэнтези-книжка, — пробормотала Настя. — И что, ты хочешь сказать, что люди это Живое создали?

— А что, по-твоему, может быть сильнее, чем страх смерти?

Никто не ответил. Виталик снова улыбнулся, обвёл нас всех победным взглядом и продолжил.

— Если продолжить логически, получится, что эта штука воплощает страх смерти. А как он обычно воплощается? Как нежелание умирать. А как обычно проявляется нежелание умирать? Вопрос к залу.

Он обернулся к Насте, явно намекая на её литературные познания.

— Дракула, — медленно и без выражения произнесла она. — Кощей. Дункан Маклауд. Даже Фауст в каком-то смысле… но Виталь, ты что, хочешь сказать…

Он кивнул.

— Если я всё правильно понял — да. Оно проникло в нас и сделало нас живыми. Навсегда живыми. Бессмертными то есть. Так что ждите, когда трава прорастёт и у вас. А когда прорастёт — радуйтесь!

Виталик с размаху плюхнулся на диван и, всё так же невыносимо фальшивя, пропел:

— Ты-ы — зарази меня жизнью-у-у…

∗ ∗ ∗

Про рыбью голову я им так и не сообщил. Насте и Кирюхе — потому что начинали трястись из-за одной мысли о существе под теплицей. Интересно, о чём Живое разговаривало с ними?

Никто так и не рассказал подробностей. Они вообще не хотели вспоминать этот опыт.

Мы искали призраков и чудовищ, а нашли ожившую концепцию. Никто из нас не был готов ко встрече с чем-то настолько не похожим на создания из сказок и мифов.

А Виталик… ну, я хотел ему сказать. Но он, в отличие от всех нас, не боялся вовсе. Слишком не боялся.

Узнай он про странный подарок, якобы возвращающий в прошлое — наверняка решил бы проверить, и ничем хорошим это бы не закончилось.

Поэтому я молчал. И наблюдал, как он изучает странную растительность сначала у себя дома, а потом и у Насти с Кирюхой.

Ко мне Живое так и не заглянуло. Виталик с важным видом сообщил, что это из-за респиратора: я не надышался какими-то там эманациями, поэтому меня не взяло. И я, получается, лох, а они бессмертные.

Он даже предлагал мне сходить ещё раз. Я отказался.

Несколько лет спустя выяснилось: не зря.

∗ ∗ ∗

Когда я в последний раз общался с Виталиком, в нём было уже не узнать человека. Он так отчаянно цеплялся за собственную самость, что судьбу Насти не повторил: остался собой до конца. Думал, хоть так ему это боком не выйдет. До последнего пытался перехитрить судьбу.

Какие клетки в человеческом теле никогда не умрут сами по себе?

Когда разумная раковая опухоль, в которую превратился мой друг, окончательно перестала напоминать человека, Виталик сбежал. Ночью, тайком, чтобы никто не увидел. Я сам перевозил его на заднем сидении машины, накрыв пледом — если заглянет в окно случайный мотоциклист, увидит только силуэт под одеялом. Это была самая долгая поездка в моей жизни.

Я довёз его до окраины какого-то заброшенного села. Он жестами попросил меня не ехать дальше.

Мы долго стояли около машины и молчали, и молчание было красноречивее любых слов. От него пахло распадающейся плотью и луговыми цветами, и я дымил, как паровоз, чтобы хоть как-то перебить этот тяжёлый запах. В носу свербило из-за вездесущей пыльцы. Рядом с ним её, похоже, было даже больше обычного.

За ту ночь я выкурил полпачки. Думаю, Виталик бы с удовольствием выкурил вторую половину — только ему было уже нечем.

С тех пор я его не видел. Знаю только одно — он не умрёт.

Ему ведь незачем даже дышать.

∗ ∗ ∗

Я долго повторял себе, что прошлого не вернуть. Что Настя, возможно, обрадовалась бы идее превратиться в траву и перегной, а не умереть навсегда. Что Виталик вообще сам выбрал свою судьбу.

Прошлое мертво, и пусть хотя бы оно останется мёртвым. Это грустно, но это естественно, куда более естественно, чем исковерканное существо, которое я провожал до заброшенной деревни.

Остались только двое: я и Кирюха. Вечно бледный, в неизменных тёмных очках, шарахающийся от любой растительности, он выглядел старше меня. Каждую весну на его подоконнике начинал расти мох, а через любую забытую на полу тряпку вскоре начинали пробиваться тонкие ростки.

Но его самого Живое почему-то не трогало. И я думал — этого достаточно, чтобы не пробовать.

Я думал: пока жив хоть один из моих друзей, я могу смириться с потерей остальных.

А потом Кирюха пропал. Обычно он писал каждый вечер, чтобы напомнить себе и мне – он ещё человек, ещё настоящий. Мелкий не изменял этой привычке, даже когда вдрызг напивался: писал сбивчиво, с ошибками, но писал.

У меня хранились его запасные ключи. Я приехал сразу, когда понял, что от него слишком давно нет вестей.

Дверь не открывалась. Мне пришлось распахнуть её пинком, обрывая вьющиеся стебли по ту сторону. И как только в лицо пахнуло знакомым запахом плесени и цветов, я понял: это случилось.

Комната выглядела так, словно там взорвалась бомба со спорами и семенами. Стены были оплетены лианами. С потолка свисали влажные красные цветы, похожие на распахнутые звериные пасти. Островки плесени покрывали даже системный блок, а ноги тонули в траве, растущей прямо из линолеума.

Среди травы бегали дорожки муравьёв, а с кухни трещала какая-то птица.

Кирюхи нигде не было. Параноик и фантазёр, вихрастый пацан из моего детства, так навсегда и оставшийся Мелким, мой последний друг исчез без следа.

Только обрывки рубашки налипли на жирные тёмные лианы.

Оно добралось и до него.

В первое мгновение мне захотелось развернуться и убежать, чтобы вернуться сюда с бензином. Или с напалмом. С чем-то горючим, чтобы навсегда выжечь эту дрянь, чтобы она никого больше не забрала, не заразила и не утащила к себе.

Но я не стал — в этом просто не было смысла. Ведь Живое никого не забирало. Оно… трансформировало.

Эти заросли не были чудовищем, сожравшим Кирюху.

Эти заросли и были Кирюхой.

На следующий день я достал из шкафа рыбью голову.

∗ ∗ ∗

В одном Виталик был прав: по натуре мы оставались исследователями. Только вместо любопытства нас теперь подгонял страх. Не скажу, что за прошедшие десять лет мы многое сумели выяснить — но кое-что смогли.

Теперь я знал, что Живое больше, чем мы хотели думать. Наверное, никто из нас тогда не мог представить его истинных масштабов.

Оно жило в каждом потерянном здании, на которые давно перестали обращать внимание. Оно прорастало сквозь крыши заброшенных домов, заводилось у одиноких стариков, которые до последнего думали, что это мыши скребутся за стеной.

Оно пряталось в стенах квартир, что давно стояли пустыми. Теплица? Тысячи теплиц! Трансформаторные будки, логова бомжей, школьные туалеты, где кого-то регулярно пинают по рёбрам и окунают головой в унитаз. Человеческие постройки и норы животных. По всему миру. Везде.

Потому что всё живое боится смерти.

Наверное, сейчас я бы с лёгкостью нашёл ещё десяток его убежищ. Но мне было неохота тратить на это драгоценное время в прошлом — чёрт знает, сколько его у меня осталось. А ещё хотелось закончить всё там, где оно началось.

То есть, начнётся.

Респиратор я надел ещё на подходе к злосчастной постройке. На школьном дворе никого сейчас не было: урок уже начался.

Некому было меня остановить.

Ключи от теплицы мы за давностью лет потеряли, но и я кое-чему научился. Не бином Ньютона: достаточно чуть терпения и немного ловкости. И замок тут оказался слабеньким. Только от школьников и защищаться.

Ну, или Живое ждало моего визита.

Внутри всё было как в тот раз. Даже попугай сидел на том же месте и косился на меня желтоватым глазом. Пахло сыростью. Травами. Землёй.

Всё верно. Это же сегодня мы должны сюда прийти.

Люк запомнился мне более тяжёлым. В тот раз нам, помнится, пришлось открывать его втроём. В этот раз хватило одного моего усилия. Я стал сильнее — или меня всё же ждали?

Едва я спустился, ноги утонули в мягком лишайнике по самую щиколотку. В полумраке по стенам что-то бегало.

Оно встретило меня почти у входа.

Теперь я видел его намного отчётливее, чем тогда. На меня смотрели десятки пар глаз: гекконы на стенках, свисающие с потолка пауки, даже головки цветов — все они устремились в мою сторону.

Впереди виднелась уже знакомая масса, собранная из десятков живых существ и растений.

— К тебе… к тебе придут дети сегодня, — сбивчивым голосом пробормотал я. Масса качнулась вперёд, словно стремясь меня поглотить, и промолчала. — Так вот. Не забирай их.

Тишина. Только распускаются и опадают цветы на стене подвала, распускаются и опадают, распускаются и опадают. Один цветок превратился в ящерку, та мелькнула среди плесени и исчезла, оплыла, как воск.

— Они… ещё маленькие. У них впереди… очень много всего, — язык не хотел меня слушаться. Я всю дорогу репетировал эту речь — и вот, пожалуйста. — Не забирай их, Живое. Оставь.

Оно продолжало молчать.

— Ты говорило мне, что ностальгия — это про жизнь. Что всё можно вернуть. То есть… ещё не говорило. Но скажешь.

Я порылся в сумке, вытащил вонючую рыбью голову. Протянул шевелящейся массе, многоголовой, многоглазой.

Ностальгия — всё, что мне осталось.

«ТЫ ВЕРНУЛ ПРОШЛОЕ, — наконец нарушило молчание Живое. — ТЫ ЭТОГО ВЕДЬ ХОТЕЛ?»

Голос у него был — как будто одновременно заговорили все эти зверьки, и рептилии, и птицы, и ящерицы, и даже насекомые. И люди. Те, что когда-то не умерли до конца, а превратились в цветы и лишайник.

— Ну да, хотел, — у меня окончательно пересохло в горле, и я закашлялся. — Хотел, чтобы… чтобы всё поменять! Не допустить того, что произойдёт. Если прошлое можно вернуть, то и изменить можно? Верно?

Бесформенная масса слабо шевельнулась: продолжай, мол.

И я продолжил.

— Разве не за этим ты дало мне её? Не чтобы я… смог всё исправить? Так я это и делаю! Поэтому… оставь их. Оставь моих друзей, никогда их не забирай, а иначе… иначе я сам их найду и переломаю им ноги, чтобы никуда не пошли и тебя не встретили!.. И не будет твоей драгоценной жизни, потому что тебя сотрёт временным парадоксом! Как и… как и всех нас.

Я блефовал. Конечно, я не смог бы этого сделать. Подростками мы были хилыми, но нас было четверо, и мы бы просто взяли массой. Да и временной парадокс я только что выдумал — просто чтобы звучало убедительнее.

На самом деле я даже не знал, сможет ли юная версия меня увидеть меня теперешнего.

Живое долго молчало. Изменчивая плоть едва слышно шипела.

«ТЫ ГЛУП», — наконец изрекло оно. И больше ничего не сказало.

Рыбья голова рассыпалась в пыль, и мир изменился.

∗ ∗ ∗

Меня бесцеремонно швырнуло на скрипучий пол родной хрущёвки. За окном темнело. Видимо, мой нырок в прошлое занял целый день, хотя о временных причудах мне сейчас хотелось думать меньше всего.

У меня получилось! Теперь всё будет хорошо. Теперь всё будет правильно. Завтра я с ними увижусь — и мы вместе пойдём в пиццерию, которая недавно открылась взамен старой кафешки. Там ещё кофе был жутко невкусным.

Или в кино сходим. Или ещё куда. Главное — мы снова вместе, и никакая сверхъестественная сила не заберёт их у меня. Никакой больше мистики!

Губы сами собой расплылись в улыбке. Я приподнялся на локтях, привалился к стене да так и остался сидеть на полу: накатившее облегчение было настолько ошеломительным, что я даже на ноги вставать не захотел. Только прикрыл глаза, чувствуя, как меняется реальность.

Как вместо старых воспоминаний появляются новые.

Наша компания, которая находит в теплице только плесень, пыль и скучные растения. Даже попугай — и тот куда-то улетел. Или сдох. Логично. Вряд ли техничка правильно заботилась о хрупкой тропической птице.

Ещё несколько дурацких вылазок в поисках мистического, которые ничем не заканчиваются. Взросление. Экзамены. Разочарование в подростковых глупостях. У нас троих — университет, у Виталика — технарь и трудоустройство на завод.

Весёлые совместные праздники, которые мы проводим то у Виталика, то у Насти с Кирюхой, и ни у кого дома из-под пола не пробивается трава.

Настя, которую сбивает машина на двадцать первый день рождения. Переломанное тело, бесконечные месяцы в больнице, гниющие пролежни и смерть, воспринятая всеми как избавление.

Виталик, умирающий от рака лёгких: две пачки в день и работа на вредном производстве взяли своё слишком рано. Уж лучше бы и дальше играл в детство и жевал сахарные сигаретки. С диабетом хотя бы можно жить.

Кирюха, который так и не оправился после смерти сестры и лучшего друга. Замкнулся, потерял работу, начал бухать. А вчера, за день до моего визита в прошлое, шагнул из окна шестнадцатиэтажки.

И никакой мистики.

Респиратор был ни при чём. Моё время просто ещё не пришло.

Облегчения как не бывало. Мне словно дали под дых. Воспоминания, накопившиеся за годы без Живого, ударили одномоментно и разом — я даже заплакать не смог.

Дышать стало тяжело. Это всё было неправдой. Так не должно было быть. Этого не должно было случиться. Это… это просто нечестно.

Я же просто хотел всё исправить. Думал, что так будет лучше. Будет правильнее.

Что, чёрт возьми, может быть менее правильным, чем это?

Раньше мне казалось, что сама смерть милосерднее такого бессмертия.

Я ошибался.

Даже комната — и та изменилась. Поначалу, охваченный эйфорией, я этого не заметил, но…

Пустые пивные бутылки около компьютерного стола. Наваленные горы вещей. Срач — я никогда не разводил срач! Чёрно-белые улыбающиеся лица друзей в траурных рамках.

Что-то ещё в окружающей картине казалось незнакомым. Что-то помимо бардака и памятных фотографий Виталика и Насти.

Вчера этого не было.

Да что там: сегодня утром этого не было.

Взгляд скользнул по стене. По подоконнику. По стеклу, за которым виднелись тусклые огни вечернего пригорода.

Вот оно что.

Сил не оставалось даже на злость. Я подошёл к окну и засмеялся.

Я смеялся, пока голос не начал хрипнуть, а хохот не сменился кашлем. На глаза наворачивались слёзы, живот сводило. Теперь, когда все мои друзья мертвы, причём мертвы по-настоящему, находка смотрелась жуткой, невыносимой насмешкой. Такой, которую может придумать только нечеловеческое существо.

Я сказал Живому «оставь моих друзей». Я ничего не говорил про себя.

По оконной раме, подоконнику и стене тянулись нити серебристого лишайника.