Янгаул-Черемша

https://mrakopedia.net/wiki/Янгаул-Черемша

Он и сейчас лежит в ящике моего стола. Пожелтевший, с полустертыми, будто пудра с женской щеки после поцелуя, буквами и цифрами, хранящий четкие складки, повторяемые уплотнившимся за многие годы пластиком файла, в который он помещен. Самый заурядный и потому – настоящий. Билет с запада на восток.

Зачем он мне? Наверное, в напоминание о том, что тот душный летний день и в самом деле был. В моих руках перебывало множество билетов, связанных с путешествиями, оставившими след в жизни. Но этот – особый. Он несет следы, не дающие забыть того, что случилось тем самым давним летом. Глубокие, сквозные отпечатки пяти ногтей, взлохматившие бумагу и окантованные неровными бурыми контурами.

Хотя и эти следы я мог бы, при желании, списать на случайность. А такое желание возникало не раз, и настолько большое, что хотелось и вправду усмехнуться своей излишней впечатлительности прежде и нетвердой стариковской памяти впоследствии, и забыть эту историю, как предутренний сон. Однако это невозможно, ведь старинная, диковинная для нынешней молодежи блестящая коробочка флешки хранит слова той, кто оставила следы на моем билете, и с кем дважды я виделся лично.

Это был июль – хорошо вспоминать подробности, когда перед глазами билет, правда? – в который я закончил свое долгое деловое пребывание в столице и наконец-то отправился поездом домой, в далекий зауральский город.

Никогда особо не жаловал поезда, но в тот раз, несмотря на некоторое стеснение (в моем купе оказалось четверо попутчиков вместо обычных трех, да и полка досталась верхняя), поездка приносила мне тихую радость. Может, от смены надоевшей столичной слякоти и неуверенного, слабо греющего света на яркое, щедрое солнце. Или от веселой болтовни неожиданной пассажирки - девочки лет пяти, самоотверженно пытавшейся помогать разгадывать журнальный кроссворд своему отцу – крепкому, с суровым лицом и командирским голосом мужчине, направлявшемуся в военный городок. Или просто от общения с симпатичной, работавшей всего лишь третий рейс проводницей, которой ассистировал бывалый спутник, пожилой, немногословный, с умными и хитрыми морщинами у глаз – настоящий железнодорожный волк.

Ужин и сон, в течение которых мы оставили яркий, угловатый и вечно шумный город и незаметно пересекли знатный кусок Европы, были замечательны, а утро – теплым и приветливым. В полдень второго дня я, обычно необщительный, стал добр и благодушен. Помог разгадывать не взятый вчера двойным штурмом кроссворд, чем заслужил удивленно-уважительные взгляды мужчины, показав небольшие знания в военном деле и физике. Сложил его дочурке цветную бумажную птичку. Выслушал и поддержал тираду попутчицы о назойливых советах не нашей «стюардессы» посетить вагон-ресторан, ну или хотя бы заказать комплексный обед, стоивший тут как два таких же, но на твердой земле. Выяснив, что ее пухлый сосед – это сын, неожиданным образом отправляющийся поступать из Москвы в не-Москву, я, сам того не ожидая, устроил ему маленькую репетицию экзамена по предмету, который крепко помнил со студенчества. «Комбат», как я мысленно назвал отца девочки, даже отвлекся от журнала и увлеченно подсказывал парню нужное, а то и сам отвечал на мои вопросы упитанному абитуриенту. В общем, атмосфера в купе сложилась добрая.

Поезд ненадолго остановился у рядка серых и желтых зданий крупной станции с тюркским именем, разогнался вновь, и под ногами снова привычно и мягко закачалась вагонная палуба.

«Погоняв» будущего студента и пошутив насчет оплаты репетиторства, я вышел в коридор. Теплые лучи лились прямо в окна, создавая не жару, а томное тепло, разбавленное приятным сквозняком из открытых форточек. Из купе выбирались люди, умиротворенно взирая на проносящиеся мимо сочные виды. Зеленые холмы прятали за собой уютные поселки с блестящими куполами и тонкими минаретами, перемежались речками и полями, поднимались снова, уже повыше, пока не превратились в почти сплошные, близкие к путям стены травянистых скатов и деревьев, росших в несколько ярусов. Еще ближе, перед самыми глазами, проносились то смазанные, то четкие при смене взгляда стайки васильков и одуванчиков, россыпи ромашек, огромные зонты тысячелистников. Вкусно пахла хвоя.

В коридоре выгуливали пуделя и кота. Они, немного растерянные, нервно озирались и на диво дружно шли вдоль купе, разглядывая все вокруг и нюхая новые, незнакомые ароматы.

Позаимствовав у «своей» проводницы авторучку, я вернулся на полку, решив нарисовать ее портрет в полный рост, как есть – в серой форменной жилетке и юбке, в белой рубашке и мягких туфлях, чтобы потом, сходя с поезда, вручить его девушке, внеся в мир чуть больше позитива. Заканчивая нелегкий, с учетом тряски, труд, я выронил ручку и, повернулся к торцевой стенке купе, чтобы извлечь ее из щели между стенкой и матрацем.

И едва не расшиб лоб от сильного толчка, с дребезгом своротившего всю посуду со столика и швырнувшего бы на меня упитанного абитуриента, окажись он на противоположной полке. Мои попутчики разом вскрикнули, страшно, оглушительно лязгнула сталь – и такой же вибрирующий грохот послышался, почувствовался всем телом. Мигом позже меня откинуло назад, и только поднятая рамка лежака и левая рука, вцепившаяся, пронзив болью пальцы и запястье, в навес у изголовья, удержали меня от падения.

Грохот прошел, и я подумал, что поезд ненароком переехал оленя. «Или слона», - несмешно пошутил внутренний голос.

Все еще боясь отпускать свою точку опоры, я осторожно глянул вниз. Меня встретил ошарашенный взгляд парня.

- Прямо ле-лежачий м-мент какой-то, - пробормотал он. Из его носа тонко змеилась кровь. Его мать, побледневшая, но совершенно невредимая, выбралась из угла купе, держа в руке целую, но совершенно пустую кружку. Села, охнула, сунула сыну бумажную салфетку и, пробормотав «Извините», начала стряхивать с себя быстро теряющие блеск чайные капли. «Комбат» сбросил на столик и под ноги небьющуюся посуду и другую мелочь, осыпавшую его при ударе, и метнулся к дочери.

- Пап, я правильно упала? – спросила, приподнявшись, девочка, свернувшаяся комочком на сиденье.

- Если цела, значит, правильно, - с облегчением сказал мужчина, усаживая ее на колени.

- А может, еще надо было головой от вспышки, нет? – усомнилась она, не проявляя никаких признаков испуга.

- Не надо. Не было вспышки.

В коридоре и соседних купе тоже шумели, ворчали и ругались. Поезд тем временем выровнял ход и ехал, как ни в чем не бывало. Даже, вроде бы, тише, чем до происшествия. Я аккуратно спустился вниз и помог попутчикам прибираться.

- И что это было такое? - обратилась к нам женщина со смесью гнева и растерянности. Мы с Комбатом переглянулись.

- Может, сбили кого... В смысле, зверя. - вяло предположил я.

- Или машину на переезде смахнули, - абитуриент унял кровь и теперь мял подрагивающими пальцами потемневший салфеточный ком. - В интернете же показывают...

- Нет тут переезда, - Комбат махнул рукой за окно, где в дюжине метров от края насыпи тянулась все та же крутая, покрытая лесом стена. - Может, разрыв путей, но как мы тогда проскочили, не вильнув, не завалившись... Бывает, значит.

Женщина возблагодарила бога, и тут в дверь вежливо постучали.

- А пусть они нам и ответят! - нервно сказала мать, отпирая купе.

– Они-то при чем, - ухмыльнулся я, но подумал, как знать?

Проводница, моя тайная модель, не дала никому раскрыть рта:

- У вас все в порядке? - и, окинув настороженным взором наши лица и остатки бардака, продолжила официальней. - Уважаемые пассажиры, приносим свои извинения за случившееся и надеемся, что это не принесло вам неудобств. Если нужна помощь...

- Да спасибо, сами как-то, - прервал ее Комбат. – Там, вообще все целы?

Девушка опустила плечи и просто ответила:

- Да.

- А что конкретно случилось? - задал я волнующий всех вопрос. Она чуть улыбнулась, но заговорила неуверенно.

- Небольшая заминка, нештатная, но все обошлось.

- Какая заминка? - нахмурилась мать.

- Мы немного задели... Но машинист справился. В нашей компании лучшие машинисты!

- Угу. Летайте самолетами. А что задели?

Проводница все так же улыбалась одними губами. Крепко, в ниточку сжатыми. И была бела как мел. Девочка, вглядевшись в нее, вдруг уткнулась отцу в грудь.

- Ну и? - недовольно спросил он.

- Все в порядке, уверяю вас, - напряжение с лица девушки не ушло. - Просто на путях было незапланированное... - она помолчала, - препятствие.

- Будто бывают запланированные, - проворчал парень, потирая нос. - что за препятствие?

Проводница будто его не слышала.

- Спасибо за понимание, меня ждут другие пассажиры. Приятного пути!

И упорхнула. В открывшемся коридорном окне ехала та же плотная зелень.

- Ну здрасьте, приехали! - взволновалась мать. - Везут людей, едва их не угробили, а как объяснить, так молчок. Здорово! У них машинист там не пьяный?

- Не должен, - серьезным тоном отозвался Комбат, глядя в окно. - Нехорошо обошлись. Но раз так, то надо. Наверное.

С минуту все молчали, по купе, резво сменяя друг друга, бежали назад светлые и темные полосы – ехали лесом. Правда, медленнее привычного. «Скоро разгонимся», - подумал я, когда девочка, неотрывно глядевшая в окно, вдруг отчаянно закричала:

- Бабочки!

Она была совершенно права.

С востока, навстречу поезду, свистя и воя в хвойных вершинах и низких ветвях, все больше и больше разгоняясь в узкой полосе отчуждения, отражаясь от плотных стен леса, понеслась мощная волна ветра. Упругого, сильного, вмиг взметшего мелкий мусор, пыль и ломаную хвою плотным облаком, что обрушилось на нас. В этом ветре, бешено струящемся, обтекая вагоны, неслись вперемешку с травинками и иголками, блестя мгновенными точками и пятнышками не в силах справиться с потоком, стрекозы, жучки и красивые яркие бабочки.

Все это цветастое конфетти неслось мимо нас к хвосту поезда с минуту, а потом резко, почти пугающе, прекратилось.

Жуткое завывание воздуха резко стихло, вернув обычный звук мерного движения поезда. Но ненадолго. Потому что снова, но уже тише и тяжелее, громыхнуло по крыше дальнего вагона, заставив весь хвост состава будто тяжко вздохнуть, и движение замедлилось. Мы, то переглядываясь между собой, то без толку оглядывая внешний мир, молчали.

И тут поезд как-то тоскливо скрипнул и встал совсем. Кто-то в соседних купе разразился новой руганью, затявкал пудель. Комбат тихо ругнулся.

По коридору поспешили шаги. «Ну что такое?» - разом накинулись мы с вопросом на проводницу. Она, секунду поглядев – не на нас, а в окно, где качались после шквала ветки, быстро ответила:

- Все нормально, извините, за неудобства. Сейчас закройте, пожалуйста, окна. Техническая необходимость.

- Да поскорее! – добавил, глянув на ходу в купе, ее озабоченно-сердитый коллега. Я заметил, как он качал большой головой. – Эх! Девять лет…

- Какие девять лет? – спросила мать абитуриента. Абитуриент пожал плечами, потянул оконную штору вниз. Та, старая и заскорузлая, не сразу подалась. Я помог. Наружный свет превратился в плотную матовую бледность. Стало мутно и совсем странно, будто мы очутились внутри пустой упаковки из-под масла.

Гортанно гудели по всему вагону двери, люди спрашивали, спорили, ворчали. Гудело опять. Проводники ушли куда-то. Прошло минуты три, внутри и снаружи стихло. Вдруг дверь соседей, открываясь, заурчала снова.

- И что это такое? – раздался злой мужской голос. – Делать нам нечего.

- Мама, темно! – захныкал ребенок. – Открой!

После недолгого пререкания первый голос хмыкнул.

– Ну и ладно! Откроем щас. И в коридоре бы надо.

Вокруг забухтело, зашевелилось облегченно. Напряжение чуть спало. Комбат приподнял край шторы, быстро выглянул, привел штору в порядок.

- Пусто, - сказал он. – И тишина. Даже трава не колышется.

Наша дверь с грохотом отъехала, и старый проводник с перекошенным, яростным лицом прошипел:

- Не шумите! Штору трогали? – и на наши отрицательные жесты продолжил. – Сейчас будет обход! Начальник поезда сделает обращение. Нельзя открывать окна и двери, даже в коридоре. Сидите на местах и сохраняйте спокойствие!

- А скоро мы… - уставилась на него женщина.

- Минут двадцать, - уверенно ответил проводник и, на этот раз мягко закрыв дверь, перешел к соседям. Там завозились, мужчина начал громко и грубо спрашивать, но тихий ответ заставил его умолкнуть. Ребенок проныл что-то, но быстро стих.

Дальше – заорал истошно кот, поднялся непонятный шум. Пролетела коридором проводница, с ней стали спорить, она успокаивала, потом разъяснял что-то ее напарник. Потом хвост вагона сразу загомонил, зашумел слитно злые, испуганные, нервные голоса.

- Кобеля заткните! – отчетливо гаркнул проводник. – Разве не понимаете? Нужно прослушивать при обходе! Для вашего же блага.

И тут в динамик коридора ворвался с треском хриплый, немолодой голос:

- Уважаемые пассажиры, с вами говорит начальник поезда. Обход начнется через минуту. Затемните окна ваших купе, закройте по возможности плотно и равномерно. Можно использовать постельное белье. Большое спасибо.

- Все слышали? – придушенно, но отчетливо спросил из коридора проводник. – А ты что стоишь?! – и проводница куда-то побежала. – Окна закройте и не трогайте! Сядьте подальше от них, ближе к выходу!

- До обхода тридцать секунд, - ожил динамик. – Поторопитесь! Спасибо.

Вспыхнула и мигом угасла женская истерика, задвигались новые двери. Снова плакали дети, шуршали и падали вещи, наступили на пса.

Началась бешеная работа и у нас – вмиг оконную штору крепко прижали два матраца, в зазоры между ними и рамой были всунуты простыни и одеяла. Стало темно и душно, поднятая пыль лезла в нос.

- А теперь не двигайтесь и соблюдайте тишину! – шептала девушка, переходя от купе к купе. – Это для вашей безопасности!

В глубине вагона послышалась возня и проклятия, стихшие на миг. А потом, в последние секунды, отведенные начальником поезда перед непонятным «обходом», проводник отчаянно проревел:

- НЕ ТРОГАЙТЕ, МАТЬ ВАШУ, ОКНА!

И все почти стихло – не до конца. Конец возне наступил, когда лязгнул дальний вагон. И в мертвой тишине и полумгле, вдавив себя в сиденья, налепившись в углы у двери, отстранившись от нелепой стенки тряпок и набивки, загородившей окно, в запахах опрокинутой еды, питья и старой пыли, мы услышали то, что приближалось к нашему вагону с хвоста.

Это были тихие, осторожные шажки. Вернее, шлепанье, будто по крышам вагонов осторожно крались босиком. Шлепки шли не парами, а тройками, причем одну ногу будто подтягивали. Шлеп…топ…топ. – и пауза, недолгий перерыв. И снова – шлеп, топ…

Дыши мы чуть громче, вряд ли бы расслышали это – стенки и крыши вагонов все же довольно толсты. А шлепанье, уже отчетливее раздавалось сверху, и мы в немом смятении втягивали головы в плечи, одними глазами следя за стенками тесной душной коробки, куда добровольно себя закрыли… дали себя закрыть. И это были не шаги.

Взгляд метался по углам, где еле видно курились пылинки, по блесткам глаз соседей, и выше, к нависшим мрачными плитами полкам, ставшим сейчас ненадежной защитой от абсолютной уже тьмы, копящейся сверху, где еле маячили самые верхние узкие полки, обманчиво, смертельно-бледные на фоне разлитого под самой невидимой крышей вечного мрака.

А шлепанье, точнее, сильные тройные шлепки по крыше чем-то вроде гигантской ладони, продолжались. Они били и били примерно по центру крыши, между стенкой, отделявшей коридор от купе. Нашего купе…И подобрались почти к нам.

Женщина тихо сползла на грязный пол, Комбат молча отправил туда же дочку. Та послушно нырнула, скорчившись у самой двери. Секунда – и мы все услышали.

- Есть тут кто-нибудь? – спросил снаружи тонкий, но густой и громкий голос. Смахивавший на голос пятилетнего ребенка. Новый шлепок – и тишина. Владелец голоса, кем бы он ни был, остановил свой обход напротив нас.

- Есть здесь кто-нибу-удь? – протянул он. Абитуриент придушенно всхлипнул, а я пытался представить силу легких и гортани, издавших звук, так четко пробивавшийся сквозь вагонные стены и наглухо закупоренное окно.

- Мо-жет е-есть? – сам себя спросил голос. Сильный шлепок, хлестко, криво, между крышей и окном – зазудело сильно стекло, но наша баррикада устояла.

Снаружи засопело, почти как тот шквал, унесший бабочек, и, сместившись чуть вперед, ударило над купе соседей. Сказало утвердительно.

– Есть кто-то!

Бок вагона мелко задрожал. Мы трое, оставшиеся до сих пор на местах, близкие к горячке помешательства, сползли под столешницу, замерли комками трясучей испуганной плоти. Возня и шлепки продолжались.

- Е-есть!

И голосу громко и четко, суховато ответили. Другой человек, не начальник.

- Никого нет!

Все, что было в поезде и над ним, умолкло, будто с отключенным звуком. Но вновь ожил динамик, и говоривший – как я понял, наш машинист, повторил:

– Никого здесь нет!

Тишина. Мы слышали сердца друг друга и кровь в собственных, по-звериному напряженных, настороженных ушах.

- Тут товары везут. То-ва-ры, - продолжал машинист. – Кроме меня, нет никого! Совсем!

- А Ми-и-ша? – с придыханием, недоверчиво спросил не-ребенок.

- Он мой помощник! – последовал четкий ответ. – Помогает ехать. И все. Больше никого!

Два-три слабых шлепка впереди, еще удар по вагону перед нами – что бы ни помешало нашему поезду, оно двигалось к его голове.

- Совсем нет! – произнесло оно.

Долгая, неясно во сколько растянувшаяся пауза. Пауза, которая могла стоить жизни людям со слабыми сердцами и нервами.

- Ну ла-адно… - неожиданно грустно произнесло наше «препятствие».

Нас всех сотряс чудовищный удар – стекло не лопнуло лишь чудом, и чудом же никто из пассажиров не закричал. А поезд, подстегнутый страшной силой, дернулся вперед, проехав метров тридцать, и лишь потом, неправдоподобно скоро, заурчали, набирая ход, двигатели, и мы поехали вперед.

Спустя минут десять мы ожили, встали, проверяя, целы ли сами и попутчики. Едва удалось успокоиться и протереть тряпочками со спиртом небольшие ушибы и царапины, как вернулась проводница, застучала в двери, испуганно глядела и слушала нас. Возмущенных, злых, но быстро растерявших задор. Потому что пришел свет – в дверной проем лился день, а старый проводник, уже открыв коридорные окна, ходил, успокаивал, благодарил за понимание и говорил, что все миновало.

Быстро осмотрев пассажиров – никто, к счастью, особо не пострадал, девушка с тысячей извинений просила немедленно открыть окна купе. Мы, всем вагоном разом, слушались и помогали тем, кто не был в состоянии ни сделать это, ни вообще сдвинуться с места от страха и шока. На общий вопрос, что случилось, она ответила невнятицу.

- Разве вы не слышали? Столкновение… соударение! Чрезвычайное происшествие. Оставайтесь пока на местах, пожалуйста!

Более нервных соседей едва не силой не держал в купе «железнодорожный волк». Вдалеке снова нарастал шум, и оказалось, нас не пускали не зря. Открылись хвостовые двери, и через наш вагон прошли десятка два перепуганных, держащихся за бока и головы людей. Без остановок, дико поглядывая на нас, не менее дико таращившихся на них из купе, они прошли за своими проводниками к голове поезда и быстро исчезли в переднем вагоне.

- Ну хоть живы все, - охнула наша спутница, которой подавал таблетки сын.

- Папа, а бабочки больше так летать не будут? – с надеждой спросила девочка Комбата. Он приобнял ее, посадил на чистый угол сиденья.

- Конечно, не будут! Будут правильно летать, красиво. Слышала, что тетя проводник сказала? – и тише обратился к нам. – Слыхали? Чрезвычайное происшествие! Да им за такие слова начальство не язык, а руки-ноги оторвет! Но сказала все же. Значит, дело было худо.

- Что ж это такое? – промычал, опасливо глядя в мирный пейзаж за окном, парень.

Скоро лес кончился, а поезд, полязгав немного, пошел заметно быстрее обычного. Еще через полчаса мы бодро влетели на большую станцию, остановившись у дальнего края платформ. Там уже ждали придворной свитой с парадными, будто орденскими лентами, яркие машины спецслужб. Начальник немедленно объявил, что поезд дальше не идет, а всем, следующим дальше, в течение суток предоставят бесплатный транспорт до мест назначения.

- Не могу я тут сутки торчать! – возмутился абитуриент, посмотрел на часы. Поднял брови. Проверили часы и мы – и механика, и часы наших мобильных телефонов показывали, что мы прибыли на станцию на два часа раньше графика. А с учетом непонятной аварии и медленного хода на перегоне – почти три. Не дав осмыслить это, нас повели на выход, к медикам и транспортной полиции.

Главное обошлось – полтора десятка ссадин и ушибов обработали на местах, от госпиталей практически все, кого я видел, отказывались, суетясь и возмущаясь случившимся. Значит, будут жить. Кажется, хуже пришлось животным. Пудель носился вокруг людей, будто не узнавая хозяев, и дурно подвывал, а котяра приник к дну своей переноски и молчал, выдавая себя периодическим копошением и треском выпускаемых-впускаемых когтей, будто хотел вкопаться в сумку с головой.

Полиция внимательно выслушала, записала наши сбивчивые, странные показания. На моменте описания диалога машиниста с кем-то или чем-то, ударившим поезд, капитан хмыкнул:

- Это не могло быть галлюцинацией?

- Нет!! – грозно и яростно гаркнули ему сразу человек семь. Отправляясь к привокзальному зданию, я заметил машиниста, красного, как в очень жаркий день, с тяжелым понурым взглядом. Рядом шел в сопровождении врача бледный молодой помощник – видимо, тот самый Миша, которого лесная тварь как-то угадала.

Нас накормили до отвала в станционной столовой, откуда перед тем убрали всех посетителей, и я успел выслушать не один рассказ пассажиров-соседей. Все пережили примерно то же самое. Люди волновались, звонили домой некоторые уже тут начали трястись и плакать, у некоторых пропал аппетит. Особенно после сверки часов. Мы почти решили собраться снова и предъявить за происшедшее местному начальству, но тут работники сказали, что к ближним платформам подошли два поезда, и половина народа, забыв о прочем, снялась с места и ушла. Вечером прибыли еще три состава, и пассажиры, довольные, что в кои-то веки их не обманули, отбыли со станции с забавным, ягодным названием Черемша. Провожали их местные работники и наш «волк». Я слышал, как он, наклонившись к дежурному, глазевшему на шествие, сердито бормотал:

- И ведь как уже держат? Третий случай…

Последними, уже на рассвете нового дня уехали человек десять, среди которых был я.

У выхода на станцию стояли два полицейских и наша проводница. Она вежливо попросила сдать бумажные копии билетов. Я, на всякий случай сделав две копии еще в столице, протянул ей одну и спросил, что же все-таки произошло.

- Спасибо! – она проворно сунула бумаги – мою и соседа, в кармашек, и кашлянула. – Чрезвычайная ситуация. Было повреждение в рельсе, а потом соударение с транспортом, шедшим сзади. Никто не пострадал, спасибо за беспокойство.

- Но голос? Удары эти…

- Поезд отходит через три минуты! – затараторила она. – Торопитесь, граждане.

Стражи рядом и ухом не повели. Это было все.

Я прибыл домой почти в срок, и родные с друзьями тревожно расспрашивали меня, как я пережил аварию. И рассказывали мне, что на самом деле, со слов из телевизора, со мной стряслось.

Первый день о причинах аварии молчали. После сказали, что поезд встал из-за неисправного рельса, а в хвостовой вагон ударилась моториса. Полстраны потом учило новое слово. Показали и немного помятый хвостовой вагон, что был эвакуирован, отцеплен в нарушение всех норм и инструкций, на ходу и брошен среди путей. Спустя неделю зажили последние легкие травмы, пострадавшим выдали страховки и чрезвычайные выплаты, нам, целым, дали компенсацию в половину стоимости билетов, и все стихло. Про пережитый сотнями людей шок и ужас, про странную бурю в лесу, про приход поезда на три часа вперед графика никто, конечно, не сообщал.

Но я помнил про слова на вокзале. «Третий случай». И еще в поезде оброненную фразу проводника про девять лет. И не я один. За месяц удалось собрать нескольких попутчиков, и завести в сети маленький форум. Начали сверять события.

Голос слышали не все, но все слышавшие подтверждали, что он был ребячий, может, девочки детсадовского возраста. Разнились звуки и слова. Но это легко списать на стресс и необычность ситуации. А вот слова машиниста все запомнили твердо. Удар в хвост поезда пришелся сверху-сзади, как и предыдущие громкие шлепки, которыми неизвестная сила простукивала поезд в поисках людей.

Что бы она сделала, найдя или просто увидев нас?

Действия властей никто особо не комментировал кроме как словом «зажали». Все их действия были корректны, уместны и правильны. Для обычного случая. Все показания вносились в документы, никто не был задержан или допрошен вторично. Скорее всего, на станции были рады, что мы быстро покинули ее. Из странностей были удивление и небрежное недоумение временным парадоксом и изъятие всех бумажных билетов. Мы решили, что это из-за показывающих реальное положение дат на них. Электронные билеты на сайте транспортной компании оказались стерты, доказать их правдивость запросами к начальству было невозможно.

Но ведь копия реального билета лежала у меня дома!

И я решил. К тому времени прошло около года, начинался отпуск. Про случай забылось, даже пара-тройка участников нашего стихийного сообщества покинули форум. Дальше баек и искаженных слухов информация не пошла. Официального резонанса событие не вызвало, так как обошлось без жертв. Версия двойной аварии на путях устраивала почти всех. К таким я не относился. Значит, надо было вернуться к началу.

Продолжение>