Всеобуч
Novomestskii
С востока наползала чернильная каша. С запада, когда проходили ряд домов, густо лилось конечное солнце, и красило лица попавших в просвет девушек в оранжевый и алый. Лера напоминала загнанную рыжую колли, а Маша загнанную рыжую борзую.- Не успеем! – сказала Маша, недовольно взглянув на неслепящий низкий кружок, висевший прямо над приземистыми гаражами.
- Ну и пусть. Все равно мне за это не платят. – Лера фыркнула, тряхнув копной каштановых, буйно спускавшихся на плечи из-под синего кепи волос.
- Ты не поняла! Автобус же уедет.
- Они тут ходят до девяти, а еще без десяти восемь. Уж два подъезда точно обойдем. Если б не те многодетные, то уже сейчас бы освободились.
- Не напоминай! – простонала Маша, отшвырнув за спину тонкую плоскую сумку, болтавшуюся на ремне. – Но мы не в центре. Автобусы вообще должны тут до одиннадцати ездить, а шиш. Или ты сегодня роскошна?
- Я роскошна всегда.
- Я имею в виду денежки на такси.
Лера поджала губы.
- Есть, но тратить не хочется.
- То-то, - устало подытожила Маша, кивая на ближайший дом. – Давай разделимся? Скорее обернемся.
- Нене, нет уж! – быстро мотнула головой подруга. – Помнишь того мужика?
- Ну, мало ли что он готовил, - пожала Маша свободным плечом. – У нас сосед в ванне кур резал, чтобы не пачкаться. Под музыку. Громко.
- А этот телевизор гонял! – встрепенулась Лера, невольно оглянувшись на пятиэтажку в дальнем конце унылого серого двора. – И… видала, как на нас посмотрел?
- Лер, а ты бы как смотрела на двух фиф, которые завалились к тебе под вечер, вопрошают про каких-то детей и мешают убивааать? – Мария сделала глазами полукруг и щелкнула маленькими ровными зубами. Она и раньше, в веселые общажные годы, любила кстати и некстати попугать. Лера отмахнулась.
- Перестань! Ну, хоть не как с Алференко, ее ведь дед из частного сектора на прицел взял? А на Софью Витальевну собак спускали. Больные! Вот на кой это нам, а?
- Ну, ты и сама хороша, - усмехнулась Маша, тряхнув коротким светлым, как ее теплый берет, каре. - Лист испортила. Мужичку кровь пустила.
- А чего он на меня пялился? Я на его морду смотрела, дала ручку не глядя, вот и уколола.
- Ой, а ты будто против, чтобы пялились?
- Ну… нет. Но он-то, гад, с женой и детей четверо!
- Это не повод пускать кровь на бланк, - назидательно сказала Мария, задрала голову в густо-сизое, наполненное дымной взвесью с ближнего завода небо, обрезанное тушей дома. – Значит, вместе пойдем?
- Конечно! Дольше, но… спокойнее.
- Хорошо, - ответила Мария Романовна, учитель биологии местной средней школы, год назад ставшая своей спутнице, «химичке» Валерии Викторовне, не только подругой по студенческому общежитию, но и коллегой. - Надеюсь, хоть тут домофон сломан.
∗ ∗ ∗
Они работали всего два месяца – и то если считать с душного летнего дня приема. Детей девушки любили, но в первые же недели им пришлось учиться их ненавидеть – это помогало ставить небольших и уже довольно крупных сорванцов и озорниц на место, доказывая этим право на собственные места в душной четырехэтажной коробке, называвшейся общеобразовательной школой. Такому в вузе не учили, но девушкам, особенно Марии, помогала жизнь, проведенная в районе несколько худшем, чем этот, и крепко въевшийся в мозг опыт четырех лет общежития. Выручала и дружба, и помощь пары старших коллег. Кроме них, коллектив подобрался не самый доброжелательный, а начальство, как казалось обеим – самое требовательное. И если поначалу Маша думала, что ей всю жизнь будут сниться мельтешащие и вопящие дети, а Лера – что навек запомнит наглого старшеклассника, предложившего ей в первый день совместно покурить за забором между школой и пельменной, скоро обе разочаровались.
Им снились бумаги.
Планы работы. Планы работы долгосрочные – на год, страшно пугавшие таблицами, планы на четверть, которая все никак не кончается. И планы каждого урока – отдельные, до отвращения казенные, вовсе не отражавшие то, что девушки думали и пытались делать на уроках – рассказ, пример, доброту, веселое, меткое слово.
А еще были планы всяческого воспитания этих сотен школьников, включая и того, что хотел курить с Лерой, и планы на какие-то конкурсы, и белые, еще стерильные бланки отчетов по осуществлению этих планов…
И почти бессонные ночи и нудные дни выходных, когда старания продвигали слепую массу бумаг на капельку вперед, и удивительно скорая для молодых душ и тел усталость, и недоумение, а порой беззубая ярость.
- И нахрен нам эти дипломы? – терла лоб Лера на Машиной кухоньке.
Но обе справились. Справлялись. И отвыкали от гулянок, и тише становилось в кабинетах, когда шли химия с биологией, и аккуратно легли крупицы оценок в журналы.
Только зарплату пока не выдали. Ничего, завтра или послезавтра она будет. А если хорошо собрать данные для районного начальства – сколько в каждом доме детей, школьников и дошколят, с кем они живут, хорошо ли им или как-то не очень – то будет и премия. Людовася обещала, завуч.
Каждому учителю дали кусок пришкольного участка – по дому или два-три, и наказали обойти и собрать те самые данные. Для светлого будущего.
- Для дома, для семьи, - зевнула Маша в рукав кофты на том совещании.
Обход совершался в нерабочее время («Овцы!», - плевалась Лера), и не оплачивался. Девушкам дали два двора, прилегавших к загородному шоссе – один с дюжиной послевоенных домиков в три этажа, другой просторный и обрамленный голубиного цвета девятиэтажками. Весь процесс переписи детворы именовался всеобучем.
Осложняло дело то, что школа находилась далеко от жилья девушек, а уроки заканчивались минимум в пять вечера. Место и днем выглядело захолустным, а в темноте и свете редких фонарей становилось и вовсе мрачным. Но пришлось чертыхаться, думать о премии и идти в подъезды.
Гостей в районе не очень любили, а официальных тем более. Учительниц оглядывали подозрительно, угрюмо, а иногда насмешливо. Но это еще ничего. Говорили, что год назад на таком вот всеобуче на некоторых и впрямь кидались драться или пытались травить собаками. А трудовика из соседней школы, интересовавшегося мальчиками и девочками, вроде бы даже скрутил полицейский.
- Нам бы хоть какую бумажку выдали, – хмуро просила Маша Людовасю.
- Не нужна вам бумажка, все и так знают, кто вы и зачем, – отрезала та.
Ну и ладно.
Пройденные вчера домики населяли вполне приличные люди с неизменно талантливыми и послушными отпрысками, и так себе люди, вроде многодетных сектантов, не желавших подписывать списки детей и называть даты их рождения, или семейки алкашей, забывших, сколько у них детей и где нынче половина из них находится. Несмотря на усталость, настроение подруг в целом поднялось. Напортил стремный мужик с мясом, напугавший, признаться, обеих. Ну и уже сегодня одному, тому глазастому, Лера случайно проколола ручкой палец, и на один бланк лег красно-бурый мазок.
- А вы опасная гостья, - слащаво улыбнулся тогда уколотый.
- Ага, прямо Мефистофель, - буркнула Лера, замявшись больше прежнего.
∗ ∗ ∗
Домофон был цел, и новый подъезд встретил услужливо зажегшимся светом. Переписав наскоро шесть семей, девушки поднялись на девятый этаж, позвонили в дверь. Открыла невысокая женщина с худым лицом.
- Степа учится в третьем классе у вас, - сообщила она. – А Леньке только четыре, он сейчас у бабушки… Эх! Спасибо, что напомнили, я должна ей позвонить, узнать, оставят ли его на выходные.
Попрощавшись, Лера и Мария направились в квартиру напротив – последнюю в подъезде. Звонили трижды, после вежливо стучали в грубую железную дверь. В глазке вроде мелькало, но шума изнутри не было.
- По-моему, эти Иванцовы включили свет, - сказала Лера.
И тут мелькание в глазке пропало, и саму площадку окутала темно-серая, разбавленная подъездным окошком, мгла. Учительницы разом подумали нецензурно.
- Простите, могу я позвонить с вашего телефона? – обернувшись, они чуть не наткнулись на стоявшую впритык к ним мать двух мальчишек. – Я с домашнего хотела бабушке звонить, а тут свет отключился. А этот, - она держала на весу широкий мобильник. – Едва поставила заряжаться, надо же.
- Часто у вас так? – недовольно спросила Маша, пока женщина тыкала в ее телефон. – И вы этого, Иванцова знаете? Сколько у них детей?
Женщина, слушая гудки, ответила, что Иванцовы в квартире только прописаны, а живут и учат детей в центре. Тут обитает только дедушка…
- Бах! – грохнула изнутри железная дверь. И еще раз. На темную площадку вывалился неопрятный, плохо бритый сухонький дед. В руках он держал пластиковую бутылку.
- Здравствуйте! – начала Лера. - Вы Иванцов…
- Да она же вам все сказала, - проскрипел дед, ткнув бутылкой в соседку. – Один я тут. А какая школа у мальцов, не помню.
- Ладно, потом из школы позвоним, - Маша ткнула в бок открывшую было рот подругу, приняла телефон у благодарной женщины и, сложив бланк, двинулась вниз. Двигались быстро, небо еще не потухло, и лестницы имели мягкий черно-серый вид. На середине пути, этажа с пятого, девушки услышали растерянный голос женщины
- Темно…
- Темно, - с сердитым напором откликнулся дед. И громыхнули с жутким эхом две двери.
- Пошли отсюда нафиг. – проворчала Маша.
∗ ∗ ∗
Когда они вышли во двор, в домах вокруг не было света. Дверь второго подъезда вяло приоткрылась, щиток ее домофона померк.
- И как теперь… - поморщилась Лера.
- А никак! Уже без двадцати восемь. Хочешь автобус прошляпить?
- Ну… – Лера замялась. – Давай хоть на нижние, для очистки совести.
Ворча, Маша включила подсветку – забегал по нутру дома ясный блик. Квартиры первого этажа оказались заперты, второго и третьего тоже. Только бренчали печально звоночки и быстро таял в плотном воздухе стук.
На четвертый Лере не хотелось, но Машка, злорадно крякнув, подтолкнула ее наверх – инициатива наказуема!
Три из четырех квартир так же были немы, а последняя вообще недавно сгорела – сквозь пустой проем виднелись черные, страшно вздувшиеся доски пола, маячили угрюмые бурые стены, а дальше ничего не было видно. Пахло, почему-то, шашлычной гарью. Внутри временами будто чуть шуршало и пощелкивало.
- По домам, - негромко сказала Маша.
На этот раз спускались – точнее, удирали быстро, благо включили фонарики. До Марии вдруг дошло, что весь подъезд кажется обгоревшим – слишком темными были углы и одинаково, пепельно-серыми ступени. Она направила фонарик прямо под ноги – свет даже впритык отражался не тускло, а… негативно, что ли. Край ступенек украшали полосы в три цвета, точнее, оттенка бурого. И нигде здесь не было иных цветов, хотя первый подъезд был бежевый, с салатовой каймой на ступенях.
- Серенько. Это смог сюда пролез – дверь-то открыта. Или в подъезде разбито окно. – заметила Лера.
- Ага. Ну их, - глянула Мария в телефон. – Айда! Скоро восемь.
Идти молчаливым громадным двором было неуютно. От темных стен, из прорех меж домами сочилась жидким серым дымом тоска. И еще сильнее хотелось домой. Асфальт быстро отдал скудное дневное тепло, и сквозь низкие Лерины туфли и Машины полуботы пробирался в ноги холодок.
- Успели! – торжествующе махнула Мария на короб конечной остановки.
Она стояла отдельно, через дорогу от домов. Когда-то тут была новая окраина города, а теперь была просто окраина, со всеми прелестями небогатого сорокалетнего людского жилья. Отсюда шел на юг, к домам девушек единственный, унылый, почти часовой маршрут. За коробом, к северу и востоку, расстилался бесконечный ковер омертвелых степных трав, ограниченный слева большим шоссе, справа рощей, похожей теперь, в последних красных бликах вечера на ряд растопыренных костистых рук.
Перебежали дорогу, даже чуть запыхались.
- Восемь ноль шесть! Не успели! – рассердилась Мария. – А все ты! Давай звони в такси. Ждем пять минут, а то…
- Погляди, - тихо сказала Лера, подняв голову.
Верх павильона, еще днем голубой с зеленью, был совершенно сер. И даже исчезающие багряные отсветы, падавшие на аляповатое строение, подчеркивали его однотонность.
Включили, еще не понимая толком, зачем, фонарик, посветили на стенки, наземь. На себя. Выдохнули крохотные светлые облачка. Девушки оказались прежних, самых настоящих цветов, а вот все вокруг – нет. Включая одежду.
- Ну и что это за…
- Вызывай такси! – почти крикнула Маша, огляделась. – А я попутку сейчас поймаю. Нам бы до центра… И нигде ни огонька. Выбило весь район?
Положение оказалось странным, но больше глупым. Двое взрослых, как дуры, топчутся у явно опустевшего до утра павильона, и чего-то ждут, и высматривают…
- А нет машин, - сказала через минуту Лера. И вообще, людей ты видишь?
И в самом деле не было вокруг ни людей, ни животных, ни транспорта, и обе вспомнили, что недавно, выходя с темного двора, не встретили ни души.
- Странно. Шоссе-то важное, - Маша указала в степь, где «их» дорогу пересекала трасса. – А пустота. И тихо как…
Она прошлась взглядом по окнам ближних зданий, зацепилась за что-то, проверила, глянула выше и ниже.
- Окна зашторены! – почти шепнула ей, придвинувшись ближе, Лерка. – Все!
- Даже в кухнях, - пробормотала подруга. – И в подъезде, видишь?
- Попутки нет. Звони Диме, - решила Лера. Маша чуть помолчала.
- Давай сперва вернемся на Пролетарскую. Вдруг на шоссе ремонт? По пути и позвоним.
- С Пролетарской досюда было бы слышно машины, - Лера вышла из ставшего темным и жутковатым павильона, вздрогнула, встала столбом. Подойдя к ней, встала и Мария.
Домов в той стороне не было, но пропала и знакомая степь. Вместо рощи бугрился темный холм, а простор от ног девушек и до горизонта в половину видимого мира заняло багровое в заходящем солнце ровное поле с часто торчащими из гиблых трав мохнатыми овощами. Они походили на большие, с баскетбольный мяч, кокосы, на треть вдавленные в землю, и были комковатыми, с неровными, как капустные листья, слоями темных волокон – не то перья, не то шерсть.
Солнце, спрятавшись в овощи, зашло и над полем сгустилась темнота. Дунул поздний осенний холод. А автобуса не было.
- Это что? - прошептала Лера. - Зачем?
Маша дернула ее за руку.
- Пошли назад.
С трудом отвернувшись от дивного поля и с еще большим трудом перенося внезапное жгучее давление того, что осталось позади, девушки вернулись под тень многоэтажек, шмыгнули в арку, встали под грибок на ближайшей детской площадке
Лера звонила в такси, Маша своему молодому человеку.
- Алло, а... Блин!
- Чего возишься?
- У них там звякает, соединяет, и тишина. - нахмурилась Валерия.
- Баланс же есть? Тогда странно. Звони в другие, я сейчас Димку призову. Приедет.
- Сказала б ему заранее, не торчали бы здесь.
- Ходили б по одной в подъезд, точно бы не торчали, - огрызнулась Маша. - Поднимай! У него еще музыка на звонке такая, тихая вначале, блин.
- Прелюдия.
- Сама ты прелюдия! Звони давай.
Все это говорили быстро, звонким шепотом, вдыхая покалывающий в носу и глотке заводской туман, что нынче был особенно силен.
- Дима, это я! - чуть не крикнула Маша в трубку. - Верней, мы, и мы лошары. Да, опять... Нет, слушай. Мы с этим всеобучем прозевали последний автобус, на шестом квартале, ну где степь... До ближайшей остановки два кэмэ, мы ж работаем в заднице. Ты ведь местный, знаешь... Да погоди! Тут еще весь район коротнуло, и люди попрятались... Такси не отвечают, и машин не видно вовсе. А? Не пьяная она... И не смешно! - яростно, уже в полный голос гаркнула Маша и закончила жалобно. - Дим, приезжай, забери нас.
Лера, бросив пятую безуспешную попытку, застыла, слушая Димино ворчанье.
- Хорошо, только я на доставке, и машину джипиэсом со склада палят, - он выругал слишком жадное и продвинутое начальство. - Минут через пятнадцать проеду угол бульвара с Пролетарской, идите туда.
- Где Ленин? - поняла Мария.
- Ну да. Выдвигайтесь уже, если что, на связи, не теряемся.
- А, Лерку третьей в кабину впихнем? - спохватилась Маша, но телефон уже молчал. - Приедет, слышала? Идем на бульвар. Ты так и не дозвонилась? Эй!
Лера все так же глядела вперед, на серые стены с блеклыми от вялых штор окнами, и на балконы, с которых свисали на прищепках тапочки, ботинки, туфли, детские сандалики и солдатские сапоги. Разные, разные пары, от одной до десятка. На каждом балконе. На тротуаре у подъездов тоже была обувь - ровной линейкой, чинно, в ряд, будто все жильцы двора, от верзил и стариков до малюток выстроились тут, чтоб отдать девушкам дань неизвестного почета - да и выцвели, съежились, разъелись серым дымом. Исчезли, оставив единственный знак, что все они ходили по земле.
Застучало, засеменило сбоку. Маша и Лера чуть не подпрыгнули на месте. Порыв ветра качнул обувь на балконах соседнего дома, приведя бывшие ноги в дикий такт.
- На бульвар! - скомандовала Маша. Торопливо пошли мимо серой шеренги.
Обувь как обувь. Она кончилась через два двора, не рискуя лезть к уличным фасадам. Вещи не особо пугали, но все остальное... Во-первых, людей так и не нашлось, и машин не встретилось. Конечно, у домов и на парковке машины были, но все молчаливы и пусты. Во-вторых, показавшийся из-за той самой школы завод не дымил - но холодный химический смрад стал даже гуще.
А в-третьих, пропала связь. Причем сообщения с рассылкой каких-то сомнительных бонусов и предупреждение о заморозках громко пришли, а вот звонки Диме, Людовасе и Лериной сестре не проходили. В телефоне никто не хохотал, не выл, не сопел даже. Одни гудки, будто никто не брал трубку. Лучше бы выли.
- Пять минут, и будет нам Димыч, - слишком бодро сказала Маша. - Слышь, химик, это вообще что за дым? Можешь различить?
- Карбид, смола какая-то, - втянула воздух Лера. - и, вроде, кокс.
- У, кокс разный бывает, - промычала Маша, поднимая ворот легкого пальто. - Если так, все объяснимо. А сера есть?
- Серы не чую.
- И то хорошо!
- А ты, биолог, что про травку скажешь?
- Какую?
- Вот! – Лера сошла с дорожки и опасливо пнула какую-то длинную камышину. Камышина щелкнула и гибко, завибрировав, распрямилась, блеснув серым бликом. Мария всмотрелась, нагнулась, тронула. Былинка была из пластика. Рядом, под стеной, впереди и сзади тоже поднимались тонкие, плоские заостренные палочки, некоторые ветвились на побеги, но все походили на убогие творения народных умельцев с очумелыми ручками.
- Ну, так?
- Дети нарезали, украшать, - промолвила Маша.
- Ладно. Дети, - Лера ускорила шаг, посекундно озираясь. – А остальное?
Мария вдруг подумала разом обо всем вокруг и ей впервые по-настоящему подурнело. Мгла, безлюдье, ботинки, овощи…
Весело затрезвонил телефон, жужжа и толкаясь в кармане.
- Да, Дима, что?! – хрипло вскричала девушка.
- Ну, где вы? Я на бульваре тормознул, у памятника. Вы на Пролетарской?
- Да, уже! Вот, бульвар видим! – она ускорила шаг, Лера косилась на показавшиеся за изгибом улицы голые деревья и клетки или скворечники, которых на них прежде, вроде не было. – У тебя там тоже темно?
- Ну как, одна сторона горит, та, где вы, темная. Вы скоро?
- Уже! – они сорвались на бег, одинокий бег в пустоте. Черные кроны, черная статуя чуть выше человека, на бетонном цилиндре. Бульвар.
Темный и, не считая трех легковушек у обочины, пустой.
- Вот, мы тебе машем! – запрыгала Лера, вопя над ухом подруги.
Глухой, будто удалившийся на край света Димин голос.
- Где?
- У левого угла, блин, где ларек! И нафиг ты фары погасил?!
Телефонная пауза.
- Нет тут вас.
Лера с тихим писком вцепилась в Машин локоть, дергая головой вбок, на деревья, и Маша, невольно повернувшись туда, различила в ближних клетках, неровных и ржавых, темные сухие комочки. Останки птиц.
В трубке недоуменно молчали. Мария, схватив ладонь подруги, сухо и спокойно задала Диме самый тупой и самый важный за все прожитые доселе годы вопрос.
- А что есть?
- Ты блин… Дома, машины, кабак вонючий с музыкой! Студенты вон гуляют. И ларек ваш, закрытый, – в трубке ненадолго зашумело, и Дима вернулся в эфир. – Короче, я на Пролетарскую свернул, давайте скорей! Что там у вас?
- Мы в начале Пролетарской, - упрямо сказала Маша. – И никого здесь нет.
Снова налетел ветер, клетки закачались, из одной под ноги путниц выпала мертвая серая синица, белесой грудкой вверх.
- Вы не с Юбилейной спутали? Где школа? – уже всерьез встревожился парень, которого становилось все хуже слышно. – Я уже у вашей школы, е-мое…
Мария кричала, Мария вопила в телефон, потом всхлипывала. Но звонок прервался, и телефон раз за разом сбрасывал звонки, хотя сеть и баланс были в норме.
- Он мимо нас проехал, - тупо говорила Лера, медленно вертясь на месте.
- Где вы все, бляди! – рявкнула Мария, подскочила к дому, яростно дергая рукой, освещая стену и окна фонариком. Все в его свете оставалось мутно-серым, почти без оттенков, даже реклама магазина красок «Радуга». Шторы за стеклами не шевелились.
- А ну пошли к Ленину! Кабак там у них, студенты.
Обе решительно двинулись на крохотную площадь близ перекрестка, обошли омертвевшие машины и встали перед памятником.
Вождь выглядел странным, будто лохматым, а трава на газоне густо перемешалась с торчащими из земли обрезками пластика. И вокруг ни души, ни огонька.
- Ты же их не боишься? – серьезно спросила Лера.
- Кого? – Маша подумала, что будь они целиком цветными, как положено, то выглядели бы сейчас мультяшными вставками в дурацкий фильм. Но настоящих цветов на Лере были только лицо и волосы, и оттого она стала похожей на мумию, извлекаемую из бинтов. Живую, беспокойную и…
- Боюсь! – пронзительно закричала Маша, когда шевелюра и мантия памятника зашевелились, шурша, и пеной полезли вниз. К их ногам.
Это были тощие, худые пауки на длинных ломаных лапах, вроде полевых косиножек, только размером с растопыренную мужскую ладонь. Они были быстрыми, скрипели, как сверчки, и их было много.
Что произошло в следующую минуту! Твари кинулись под ноги, вцепились в брючины и стали слабо, но тянуть. Люди завизжали уже в два голоса, отпрянули, шарахнувшись на газон, замолотили руками и ногами, жмурясь, сберегая глаза от зрелища и вражьих лап. Лера отчаянно метелила паскудных животных плотной папкой, смахивая, как совком, по три-четыре верещащих нервных тельца разом. Мария била ногой о ногу, а после пыталась давить свалившихся уродцев толстыми подошвами. Косиножки скрипели, падали, натыкаясь на острую пластиковую траву, а под тяжестью ног хрустели, как семечная лузга. Маша боялась, что враги дотянутся до лица, и тогда всему конец, но суставчатые лапы атакующих были проворны лишь на ровной земле. Ни одна шваль не долезла выше пояса, а спины девушки защитили, привалившись к деревьям.
Сваленные в суматохе клетки били по головам, давили нерасторопных пауков, вывалившихся оттуда птичек косиножки утягивали прочь. Сообразив, Лера припечатала целую группу «носильщиков», а Маша пнула одну клетку подальше, отвлекая часть врагов, схватила отломанную в запале боя длинную ветку и, орудуя ею, как веником, сгребла с себя целый десяток мелюзги. Та на миг отвалила.
- Назад!
Девушки бежали к злосчастному ларьку на углу, стряхивая с себя оставшуюся дрянь, и новые косиножки остовами сломанных гномьих зонтиков падали на мерзлый асфальт. За углом они кончились. «Вот зараза!», - прошипела Маша, снимая и отшвыривая пару замотавшихся вокруг пуговицы оторванных лап. Пострадавшая зверюшка подтянулась к своим упавшим конечностям, взяла отломанные лапы в охапку и, ворча, уползла. Лера, осмелев, даже обернулась, перебегая на дальнюю сторону улицы, увидела, как заползают пауки в трещины постамента освободившейся серой фигуры и с ужасом остановилась.
- Это не Ленин!
За малый миг Маша увидела, во что превратили памятник частые отколы цемента.
- Не гляди!
Обе запыхались, почти задыхаясь от бега обратно, к школе, и ни словом не обмолвились о фигуре. Маша смутно припомнила, что уже видела, уже знает про это из глубокого детства, но не хотела вспомнить до конца. Отдышались у школьного забора.
Зазвонил телефон. Дима. Очень, очень далекий, но ясно, что сбитый с толку и по-правильному злой. Он спрашивал, Мария отвечала, сбивчиво, сквозь слезы, а он не слышал ее. Говорил, что он у школы, ругался. Сигналил там, оттуда, и умолкал, надеясь на ответ. Наконец, он сказал.
- Зая, я вызываю ментов.