Вопросы этики, часть 2

Рискованная сделка – но едва ли не лучший вариант из возможных. Мирош раздумывал над вариантом удерживать женщину силой, но быстро его отмёл. Слишком много усилий на поддержание тайны и обеспечение должного ухода, высокий риск – отчаявшись, жертва могла решиться нанести вред плоду. Содержание взаперти и, возможно, в кандалах также не пошло бы на пользу ни матери, ни ребёнку. К тому же, потом пришлось бы как-то решать вопрос молчания женщины, а Мирошу не хотелось убивать без необходимости. Нет, банальное золото – вот кратчайший путь к исполнению мечты всей его жизни.

Для верности он выждал три месяца, чтобы убедиться, что Линда не была беременна от другого мужчины. За это время девушка успела немного привыкнуть к старому дому, полному книжных полок, с его скрипучим полом и высокими потолками, и к своему странному «нанимателю». В первые недели она боялась лишний раз заговорить с господином – неизменно одетый в чёрное, двигающийся быстро, но очень тихо, Мирош примораживал её к месту изучающим взглядом бездонных глаз. Она не чувствовала в нём жадной похоти, к которой успела привыкнуть в доме терпимости, не понимала, чего от него стоит ждать, и старалась лишний раз не попадаться на глаза. Но Мирош честно выполнял своё обещание. Он не требовал от неё ничего, кроме соблюдения оговорённых правил, не заставлял работать по дому или даже готовить ему еду – всё это мужчина делал сам, чем немало её удивлял. Казалось, он не терпел долгого присутствия рядом других людей, и даже когда пришло время выполнять свою часть сделки, мужчина опустился на неё с видимой неохотой, будто выполняя тяжёлую повинность. Он приходил ещё дважды, пока не стало очевидно, что девушка забеременела – и после этого избегал даже взаимных прикосновений. Это было странно, но она не решалась задавать вопросы. После жалобы на скуку Мирош разрешил ей читать книги, стоявшие в открытых шкафах. К счастью, когда она была ещё маленькой, один из любовников её матери, задержавшийся, к её удивлению, дольше, чем на несколько ночей, научил её читать. Так и проходили дни. Немного омрачали её жизнь лишь мысли о предстоящем расставании с ребёнком, который уже начинал требовательно толкаться крошечной пяткой ей под сердце, но она старалась думать об этом, как о чём-то неизбежном, о чём-то, что надо пережить, а потом начнётся настоящая, красочная, яркая жизнь, с балами и жаркими ночами любви, как в тех историях из книг, которые она читала.

На улицу опускался вечер, дома скрывались в глубокой тени. Лекарь, пожилой полурослик с обветренным, изборождённым морщинами лицом, позвонил в колокольчик букинистической лавки. Заказ, переданный с мальчишкой-курьером, был необычным. Мирош, по слухам, довольно состоятельный книготорговец, нуждался в услугах лекаря, чтобы помочь некоей даме, которая «волею судьбы оказалась в час нужды на пороге его дома, и он, как честный мужчина, не смог отказать ей в помощи в её бедственном положении». Письмо, написанное чётким, аккуратным почерком с резкими, угловатыми буквами, содержало обещание более, чем щедрой оплаты и намёки на значительное увеличение суммы в благодарность за молчание «в подобной деликатной ситуации». Микан Весносборкин решил не удивляться – в его-то возрасте чего только повидать не довелось! Да и лечебница старого халфлинга знавала лучшие времена. Когда-то один живший в Корронате состоятельный вельможа посылал лекарю из Разбитого Свода увесистые мешочки с золотом «на благотворительность». Кто знает, что им двигало? Микан не спрашивал, с благодарностью принимая щедрый дар. Травы, из которых он готовил лечебные припарки и снадобья, стоили немало, и он был рад каждой монете. Но чуть больше года назад его покровитель впал в немилость, и, по слухам, стал жертвой «несчастного случая», перейдя дорогу не тому человеку. В самом деле, не сам же он выпал из воздушной лодки, летевшей по обычному маршруту, в полный штиль! Да и не выпал, говорили, а вышел сам, весело смеясь и чему-то громко аплодируя… Подозрительно. Как бы то ни было, заказ Мироша пришёлся весьма кстати, и Микан не собирался влезать в чужие дела.

Дверь открыл высокий мужчина средних лет, державший спину так прямо, будто проглотил трость – родственницу той, фигурный набалдашник которой он крепко сжимал в левой руке. Видно было, что, несмотря на кажущееся спокойствие, его снедают тревога и нетерпеливое ожидание: хозяин напоминал натянутую тетиву лука.

– Мастер Микан, очевидно?

– Точно так, добрый господин. Вот уже полсотни лет непорочной репу…

– Следуйте за мной. Не время для порожней болтовни, у моей гостьи уже отошли воды.

Микан торопливо переставлял коротенькие ножки, пытаясь поспеть за размашистым шагом Мироша. Что ж… Ему не раз приходилось принимать роды, и не только у людей. Всё должно пройти успешно. Микан не удержался и, протянув руку, суеверно постучал костяшками согнутых пальцев по двери одной из комнат, мимо которой они проносились. Мирош коршуном обернулся на тихий звук:

– Что вы себе… Ах, эти ваши приметы. Я полагаю, вам стоит быть выше этих глупостей.

Микан униженно втянул голову в плечи. Что за слух, должно быть, у… этого…

Перед последней дверью в коридоре Мирош резко остановился.

– Действуйте, мастер. Если что-то понадобится, говорите.

– Кхм, да что тут может понадобиться. Водички тёплой тазик, а лучше два, да полотенец побольше было бы неплохо, а так…

– Будут в вашем распоряжении через минуту. – Мирош развернулся, взметнув в воздух полы наброшенного на плечи халата. Микан приоткрыл дверь:

– Ну-с, милочка, как у нас тут обстоят дела? Первый ребёночек? Можете сказать, когда было зачатие?

Роды прошли успешно и на диво быстро: ночь едва успела перевалить за середину, как молодой, сильный организм исторг на свет божий здорового, крепкого ребёнка, девочку. Микан привычным движением перетянул пуповину и шлёпнул младенца по попе. Тот разразился истошным обиженным криком – а раз кричит, значит, ясное дело, и дышит.

– Ну вот, голубушка, поздравляю! Здоровенькая девочка, будет мамина радость! Давай, положи на грудь, пускай привыкает к титьке-то…

Микан с растущим недоумением смотрел на скривившееся в гримасе горя лицо молодой женщины. Слёзы двумя ручейками побежали по её щекам. Ну, верно, не пришла ещё в себя – оно после родов всегда так, подумал он. Привыкнет ещё. Бабы-то, бывает, дуркуют, особенно по молодости да с первым ребёнком. А мне тут больше делать нечего. Он поднялся, с хрустом распрямляя затёкшие колени, и повернулся к застывшей в тёмном углу фигуре хозяина дома:

– Вот так, почтеннейший, вот так. Разродилась, как можете видеть, ваша гостья благополучно, и сама жива-здорова, и ребёночек в порядке. Думаю, пару деньков неплохо было бы ей отдохнуть, а потом уж и вызывать родню, или кто там у дамы есть знакомый, чтобы забирали её домой.

– Спасибо, сердечное спасибо. Мне не соврали, вы, и в самом деле, мастер своего дела. Я правильно сделал, обратившись за помощью именно к вам. Полусотни золотых хватит? И ещё столько же я могу добавить, если вы поклянётесь не распространяться о своём визите в мой дом.

– Вполне, вполне. И да, я клянусь, ни одна живая душа без вашего ведома не узнает от меня о событиях этой ночи. Впрочем, я и так не стал бы никому об этом рассказывать – врачебная этика, знаете ли. Болезни, они разные бывают, а кому нужен врач, который растреплет о вашем «нижнем насморке» по всему городу… Ох, не обращайте внимания на болтовню старика. Устал, вот и несу околесицу, годы-то уже не те…

Мирош вручил старику два тяжело звякнувших мешочка и вежливо, но непреклонно вытолкал за дверь продолжавшего рассуждать о человеческой природе и счастье материнства лекаря. Микан опомнился уже на улице, под холодным дождём, сжимая в руке щедрый гонорар. «Вот ведь, – думал, шаркая в сторону дома, старый халфлинг, – видать, не перевелись ещё на свете-то добрые люди. Помог незнакомой женщине, денег немало потратил, лекаря пригласил, озаботился. Нет, есть ещё у этого мира шанс, есть, пока остаются такие, как этот Мирош…»

Микан изменил бы своё мнение о будущем мира, если бы мог заглянуть сквозь толстые каменные стены оставшегося за его спиной дома. Отпихнув ногой к стене кипу окровавленных полотенец, Мирош чёрной летучей мышью навис над сжавшейся на кровати Линдой, прижимавшей к груди радостно агукавшую девочку. В резком свете потолочных кристаллов его лицо казалось вылепленным из острых углов и чёрных теней.

– Я выполнил свою часть договора. Вот, – он указал рукой на стоявший в углу дорожный саквояж из дорогой кожи, – твои деньги. Пять тысяч, можешь проверить, если хочешь. Ты вольна идти, куда хочешь, только оставь мне… это.

– Но гос… господин, вы обещали… вы обещали, что я смогу побыть рядом с ребёнком, хоть немного! Вы… Вы же обещали!

– Ах да… Хорошо, как скажешь. Но… – с этими словами Мирош снял с одной из полок песочные часы в тяжёлой деревянной оправе, покрытой причудливой резьбой. – Я дал тебе обещание, и я его сдержу. Но всё имеет свою цену. В твоём случае – это всего лишь деньги. Видишь эту шкалу? Каждая минута, которую ты проведёшь рядом с ребёнком, будет стоить тебе десяток золотых. Решай сама, сколько времени ты хочешь провести рядом с ним.

Лицо Линды сравнялось цветом с простынёй, на которую бессильно упала голова девушки. Минута с ребёнком – десять золотых? Целых десять? Когда за целую ночь с вонючими, потными мужиками ей перепадало, в лучшем случае, три-четыре монеты? Но… ведь это её ребёнок… но пять тысяч больше, чем четыре… или четыре с половиной… ей столько в жизни не заработать… Но…

Мирош прервал затянувшееся молчание, резко постучав костяшками пальцев по отозвавшемуся гулким звуком корпусу часов:

– Решай быстрее, девочка. Мне некогда смотреть на твои… терзания, – последнее слово мужчина, казалось, презрительно выплюнул, – всю ночь, у меня ещё полно дел. А время, как известно, стоит денег. Твоих, подчёркиваю, теперь твоих и только твоих денег, лежащих в этой удобной дорожной сумке. Решай, не откладывай неизбежное.

Может быть, хотя бы пару часов? Больше тысячи… Столько денег… Что же, что же делать? Час?.. Ведь четыре тысячи четыреста золотых – это почти столько же, сколько пять тысяч? Вот именно, что почти. А этот ребёнок… Она ещё не успела толком к нему привыкнуть, ведь так? И Мирош сам сказал, она найдёт себе ещё мужа… и деток ему нарожает, троих… или пятерых… или десяток, да, десяток! И будет их очень-очень любить, и мужа любить, и… но ведь это её ребёнок? Что с ним будет?.. Как она может?.. Мирош её не обижал, но будет ли он добр к ребёнку? Но…

Мирош начал нетерпеливо постукивать каблуком по деревянному полу.

– Гос… господин Мирош, вы ведь… вы ведь позаботитесь о ней, правда?

– О да, я замечательно о ней позабочусь. Вижу, ты всё решила?

Линда, не поднимая глаз, неловко чмокнула снова заплакавшую девочку в розовую макушку и поднялась с кровати.

– Да. Я… я всё решила. Я… я могу идти?

– Ты оглохла? Да, ты вольна идти, куда хочешь – но никогда не возвращайся сюда и не пытайся встретиться со мной или ребёнком.

– С… спасибо вам за всё, мастер. Если… если у меня родится ещё ребёнок, могу… могу я назвать его… ва… вашим и…

– Прочь! – от злобного крика, кажется, моргнул свет в комнате. Девушка испуганно втянула голову в плечи. – Если ты уже приняла решение, бери деньги и проваливай, немедленно!

– Да, г…господин…

Линда подхватила с пола тяжёлый саквояж и, чуть пошатываясь от накатившей слабости, поплелась к двери. Ей надо найти, где переночевать… Теперь у неё есть деньги, можно снять комнату получше… Теперь всё будет совсем по-другому… Новая, счастливая жизнь, и муж… она обязательно его найдёт… и другие детки…

…четвертью часа позже, где-то на границе Средней Дьюры: – Эй, красавица, куда спешишь? Не тяжело одной тащить такую большую сумку? Ребята, а ну, помогите девушке…

Мирош стоял в опустевшей комнате, стараясь не обращать внимания на пронзительные вопли лежащего на смятой простыне ребёнка. Кажется, за детьми полагается как-то ухаживать? Впрочем, какой смысл, если в подвале давно всё готово для ритуала? Но эти крики сводили с ума привыкшего к тишине книжных полок мужчину. Может быть, заткнуть чем-то рот? Но, наверное, оно может захлебнуться или задохнуться… Неужели кто-то добровольно обрекает себя на годы страданий в компании истошно орущего, гадящего под себя, воняющего младенца? А потом рожают второго, третьего… Мироша передёрнуло при одной мысли о таком будущем. Какое счастье, что его не интересуют такие глупости. Пора приступать. Удачно, что жадная дура решила уйти – лучше всего было проводить ритуал, пока над миром ещё властвует ночь. Денег было немного жаль, но это, в конце концов, лишь металл, который эти глупцы почему-то так ценят. Деньги можно заработать, и потрачены они были не зря. Выкинув мысли о Линде из головы, Мирош склонился над младенцем и брезгливо потыкал животик длинным пальцем. Девочка неожиданно перестала плакать, заулыбалась и попыталась поймать свесившиеся к самому её лицу волосы. Мирош отдёрнул голову, вырывая прядь из липкой ладошки, и, обернув руки чистым куском простынки, поднял младенца в воздух, стараясь держать его подальше от себя. Ему не хотелось думать, что когда-то он сам был таким вот существом – бессвязно лопочущим, орущим, жалким… На пол полилась струйка мочи, и мужчина с проклятием переступил лужу.

На стенах просторного подвала ярко горели факелы. Мирош опасался случайно нарушить ход ритуала и не рискнул оставить в помещении даже самых слабых источников посторонней магии, вроде зачарованных на свет камней. Подвал появился в доме всего пару лет назад, когда подготовка начала подходить к концу. Бригадир нанятых им рабочих-инородцев, кажется, метис то ли орка, то ли горного огра, перенявший самые отталкивающие черты от своих нечеловеческих предков, раздражённо тряс свисающими до самых плеч ушами, отказываясь понимать, почему наниматель готов переплачивать почти вдвое ради прочных, толстых балок, которыми надлежало укрепить стены и потолок. Ведь простейшее магическое усиление сделает стены твёрдыми, как гранит! Но Мирош настоял на своём, туманно намекая на особые условия хранения некоторых, особенно редких, книг. Бригадир, который, наверное, в жизни не прочёл ни единой, раздражённо притопнул ногой и пошёл раздавать новые указания рабочим…

В центре зала поднималась из каменного пола невысокая, едва по пояс мужчине, грубо отёсанная колонна. Мирош собственноручно привёз и установил здесь старый, замшелый камень из старых штолен за городом, а потом долгими часами, нараспев читая замысловатые литании, ронял на него капли собственной крови и мочи, снимая стамеской слой за слоем, придавая валуну нужную форму, протачивая чашеобразную выемку в центре и узкие, глубокие бороздки, спиралью спускающиеся к основанию. Лёгкими касаниями магии должно было сопровождаться падение каждой капли – резчику следовало формировать в сознании образ проникающих в камень телесных жидкостей, крошащих породу, плавящих камень, и наполнять этот образ своей силой. Мирош помнил, как долго заживали изрезанные запястья, спрятанные под просторными рукавами, пока посетители лавки сочувственно смотрели на его бледное, обескровленное лицо с горящими лихорадочным блеском глазами. Чужая жалость, ещё одно унижение. Впрочем, одним больше, одним меньше…

Бороздки – кровостоки, окружённые тонкой вязью рунических символов, продолжались на полу, сплетались в сложные фигуры, пересекали друг друга. Не стоило пытаться проследить эти линии взглядом – сознание начинало плыть, мысли путались, начинало неудержимо клонить в сон. Когда-то Мирош уже допустил такую ошибку и простоял больше суток в полудрёме, пока в его уши вгрызались слышимые только ему истерический смех, крики агонии и мольбы о смерти, а перед глазами, как в сломанном стробоскопе, проносились картины безумных пыток и двигались изломанные, гротескные фигуры, слабо похожие на человеческие. Пол в зале слегка поднимался к центру. По задумке Мироша, кровь, стекая из ритуальной чаши, должна была заполнить вырезанный в плитах пола рисунок и напитать его жизненной силой жертвы. Бороздки заканчивались кольцевой выемкой, окружавшей зал по периметру, но руническая вязь поднималась выше, становилась сложнее и мельче, заполняла стены и продолжалась на потолке. С каждой проведённой линией, с каждой буквой древнего алфавита, сперва выведенной густой пастой из собственной крови и смеси растолчённых в тонкую пыль трав и редких минералов, а потом вырезанной в камне, он чувствовал, как меняется зал. Тени в углах становились глубже, звуки шагов то были едва слышны, то отдавались под сводами, многократно усиливаясь и почти оглушая. Однажды Мирош умудрился заблудиться – кажется, пространство подвала в ту ночь исказилось так причудливо, что куда бы он ни пошёл, через несколько шагов снова оказывался перед алтарём, хотя двигался всё время прямо, никуда не сворачивая – он был в этом уверен. Так продолжалось, пока Мирош не догадался идти вдоль рунической спирали, расходящейся от центра зала. Только тогда магия выпустила его из своей цепкой хватки. Старая магия, магия крови и плоти, почти повсеместно забытая и уступившая место пришедшей ей на смену яркой и шумной магии, что преподавали сейчас в академиях высоколобые гордецы. В чём-то слабее современного искусства, в чём-то – превосходящая его. Только она могла помочь Мирошу, как он давно уже понял. Вопрос был лишь в цене, которая должна быть уплачена.

Плата… Мирош усмехнулся, вспоминая учителя. Воистину, без его наработок он закончил бы приготовления только к глубокой старости. Неясно было лишь, зачем вообще его приёмный отец интересовался этой темой? Добряк и острослов, суровый и справедливый, он никогда не решился бы сделать «последний шаг», о котором предупреждал неизвестный автор. И почему не уничтожил все свои заметки перед смертью? Не успел? Надеялся, всё же, рискнуть, или верил, что наследник последует его примеру и не решится взять в руки ритуальный клинок? Спросить сейчас было некого.

Аккуратно скинув обувь перед входом, Мирош, чувствуя босыми ногами холод каменных плит, вступил в ритуальный зал, держа плачущего ребёнка на руках перед собой. С первым шагом он начал заученный речитатив. Звучание его голоса странным образом сплеталось с криками младенца, поднималось к потолку, отражалось от стен и заставляло тени в углах трепетать в такт произнесённым словам:

– Eminod te eminod, ad imhi duoq opte, ad imhi mestatepot enidimrppo ocisimni omse, ad imhi mestatepot idreneg serup inmohse te isala atercusar etrer te icle, ni iterdu od itbi nuch nimegunas te nach nermac, auqe set xe em, reit ni orbev ome te da tanulovtem sertvam!

С последними словами, поднявшимися к сводам зала, Мирош положил младенца на каменный алтарь. Подвал погрузился в тишину. Звуки детского плача так долго терзали его слух, что, когда они, наконец-то, затихли, Мирош не смог сдержать облегчённого вздоха. Подняв глаза, он увидел, что стены отдалились, скрытые колышущейся пеленой густой тени, сочившейся из налившихся темнотой символов, покрывавших пол, стены и потолок подвала. Ребёнок открывал рот, но ни звука не слетало с его губ: тени, казалось, склонялись к алтарю и тут же отдёргивались, с наслаждением выпивая крик раньше, чем он успевал родиться. Мирошу показалось, что где-то за гранью слуха ему чудится чьё-то жадное, голодное, влажное причмокивание. Опустив руку за пазуху, он достал из закреплённых под камзолом кожаных ножен грубо выточенный костяной клинок. Как и всё остальное, необходимое для ритуала, Мирош сделал его собственноручно, вымачивая в собственной крови и нашёптывая молитвы с каждым движением резца. Только такой клинок подходил для задуманного – по-настоящему его, напитанный силой его плоти и крови, заговорённый им и не знавший других рук. Взяв костяной кинжал обеими руками, Мирош ещё раз окинул мысленным взором сделанные приготовления и не нашёл в них изъяна. Лезвие поднялось вверх:

– Coh mucifiricas opr et iocaf, inve da em!

Кинжал вонзился в грудь корчащегося на алтаре младенца. В следующую секунду Мирошу показалось, что он ослеп: вместо крови в стороны брызнула густая, маслянистая темнота, мгновенно поглотившая зал, скрывшая отблески факельного огня и, казалось, растворившая саму ткань мироздания. Усилием воли он подавил поднимающуюся панику: не время для сомнений, пути назад нет. В следующее мгновение Мирош осознал, что может как-то воспринимать окружающее пространство: в чернильной темноте, затопившей мир, стали проступать ещё более чёрные подрагивающие линии. Он увидел, что от пола остался лишь небольшой кусочек под его ногами, а в стороны расстилается пустота, в которой плавали, плавясь, сливаясь друг с другом и распадаясь обратно, символы, нанесённые им на стены и пол ритуального зала. И тут он почувствовал это: тяжёлое, давящее ощущение чужого внимания, ватным одеялом упавшее на плечи. Не слова, но наполненные смыслом образы вспыхнули в его сознании:

ЖИВОЕ-СУЩЕСТВУЮЩЕЕ? ЗВАТЬ. ГРОМКИЙ. АГОНИЯ. ВКУСНО. ИНТЕРЕСНЫЙ. ЖЕЛАНИЕ-ПЛАТА? ОБМЕН?

– Я хочу овладеть магической силой! Хочу знать мысли людей! Хочу иметь власть над ними! Плата отдана, я хочу заключить сделку!

КРОВЬ БОЛЬШОЙ. БОЛЬ. МАЛЫЙ ДОСТАТОЧНЫЙ. СМЕШНОЙ. СМЕШНОЙ. ГОЛОД. ДАВНО. БЛАГОДАРНОСТЬ. ОБМЕН-ДОГОВОР ДА. СИЛА ДА. ВЛАСТЬ ДА. СМЕШНОЙ.

– Я… что это значит? Ты согласен дать мне часть своей силы? Почему тебе смешно?

СМЕШНОЙ-ГЛУПЫЙ. МАЛЕНЬКИЙ ТЫ-ОТРОСТОК КРОВЬ НЕТ-СМЕРТЬ. ГЛУПЫЙ. СМЕШНОЙ. ВКУСНО-ДА. БЛАГОДАРНОСТЬ-ДА. ДОГОВОР-ДА. СИЛА-ДА.

– Я не понимаю! Ты о ребёнке? Ты хочешь сказать, его можно было не убивать?

ДВИЖЕНИЕ-РОСТ ВЛАСТЬ ДОГОВОР СИЛА-ДА.

Пустота вокруг взорвалась водоворотом звуков и движения, обрушившимся на сознание Мироша снежной лавиной. Пытаясь зажать ладонями уши, царапая лицо, он упал на пол. Тело били судороги, спазмы вхолостую выворачивали желудок, изо рта потекла желтоватая вода с красными нитями крови – кажется, он прикусил себе язык. Не меньше часа прошло, прежде чем Мирош смог, пошатываясь, как пьяный, подняться на ноги. Подвал снова стал таким, как раньше. Руническая вязь на полу и стенах никуда не пропала, но… изменилась. Из неё, кажется, ушла вся магия – теперь это были просто выбитые в камне знаки, измазанные чем-то бурым. В голове мелькнула вялая мысль: разве могла кровь затечь на потолок? Взгляд упал на алтарь. В сухой каменной чаше лежал крошечный скелетик с просунутым между рёбер костяным кинжалом. Стоило коснуться его рукояти, как лезвие с тихим хрустом осыпалось пылью. Что всё это значит? Можно было не убивать младенца, было достаточно небольшого количества крови? Но, кажется, сущность, ответившая на зов, была довольна? Значит, всё получилось?

Продолжение>