Владимир Набоков
CentonisК сожалению, заметка про "Лолиту" получилась во многом вторичной, — слишком мало возможностей сейчас заниматься ведением блога (рассматриваю это как способ отвлечься от происходящего, признаться).
Но наша цель в том и состоит, чтобы послушать других, в первую очередь наших постоянных авторов, выбранный жанр центонов как бы обязывает...
Noblesse oblige, как сказали бы французы.
Да и случайных людей здесь практически нет и каждому из тех, кто читает эти строки, пройдя со мной путь от первой заметки о Набокове, посвященной "Приглашению на казнь" (https://t.me/Centonis/288) до этой, посвященной "Лолите", могу безбоязненно адресовать вот это стихотворение 19-летнего Владимира:
" В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звёзд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой.
И не было ни прошлого, ни цели;
нас вечности восторг соединил;
по небесам, обнявшись, мы летели,
ослеплены улыбками светил.
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,
остановил наш огненный порыв,
и поцелуй прервал наш безначальный,
и в пленный мир нас бросил, разлучив.
И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звёздной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине.
Хоть мы грустим и радуемся розно,
твоё лицо, средь всех прекрасных лиц,
могу узнать по этой пыли звёздной,
оставшейся на кончиках ресниц..."
И опять это одна из самых трудных для меня заметок, как и в случае Пастернака (https://telegra.ph/Boris-Pasternak-08-09).
Свои первые стихи я сжег после чтения Пастернака, напомню.
Но на этот раз есть гораздо более серьезная причина, чем тот факт, что свои юношеские прозаические экзерсисы я сжег после прочтения прозы Набокова.
Несмотря на некоторую взаимную неприязнь, о которой я писал еще в заметке о Пастернаке, в моем сознании эти два автора переплелись до степени смешения, как в том рассказе Борхеса об Аврелиане и Иоанне ("Богословы").
У Набокова, как и у Пастернака, биография отчетливо распадается на циклы (как и у большинства читающих эти строки).
Сам он писал об этом так:
«Цветная спираль в стеклянном шарике – вот модель моей жизни. Дуга тезиса – это мой двадцатилетний русский период (1899-1919). Антитезисом служит пора эмиграции (1919-1940), проведенная в Западной Европе. Те четырнадцать лет (1940-1954), которые я провел уже на новой моей родине, намечают как будто начавшийся синтез.» («Другие берега»)
Когда Набоков писал об этом в своей автобиографии, возможно, он уже догадывался, что его жизнь примет почти симметричную форму.
После девятнадцати лет в Америке (1940-1959) он почти столько же, до самой смерти в 1977 году, прожил в Швейцарии, тоже совсем немного не успев дожить до 80-летнего юбилея.
В далеком 2002-м году я имел возможность посетить могилу Набокова. Заодно и к Борхесу зашел, так сказать, на огонек...
Отчасти поэтому для этой заметки я выбрал не тот, ставший в одночасье знаменитым, роман под названием "Lolita", который создавался в Америке, собственно, тот я и не читал, — он был написан на английском, причем на очень непростом английском ))
Я выбрал "Лолиту" на русском языке, которая была скорее не переведена, а заново создана Набоковым уже в Швейцарии, в Монтрё, в шестикомнатном люксе отеля "Montreux Palace" (тогда он назывался «Grand Palais»), издали похожего на старый бабушкин комод яично-желтого цвета.
Этот роман вышел через 12 лет после опубликования англоязычной "Лолиты" (в 1967 году в нью-йорском издательстве "Федра") и об этом романе Набоков писал разное...
В том числе о своем разочаровании от русской версии книги. Приведу эту цитату полностью, она даже была одной из загаданных:
"Американскому читателю я так страстно твержу о превосходстве моего русского слога над моим слогом английским, что иной славист может и впрямь подумать, что мой перевод «Лолиты» во сто раз лучше оригинала. Меня же только мутит ныне от дребезжания моих ржавых русских струн. История этого перевода — история разочарования. Увы, тот «дивный русский язык», который, сдавалось мне, все ждет меня где-то, цветет, как верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней безнадежной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку".
Впрочем, в послесловии к американской версии ранее Владимир Владимирович писал иначе:
"Личная моя трагедия — которая не может и не должна кого-либо касаться — это то, что мне пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка, лишенного в моем случае всей той аппаратуры — каверзного зеркала, черно-бархатного задника, подразумеваемых ассоциаций и традиций, — которыми туземный фокусник с развевающимися фалдами может так волшебно воспользоваться, чтобы преодолеть по-своему наследие отцов"
Биографы Набокова как правило разводят руками в ответ на вопрос: как все-таки относился Набоков к этому "переводу"?
В лучшем случае от них можно услышать, что Набоков писал и объяснял всем, кто желал его слушать, что это "патетическая книга, рассказывающая о печальной судьбе ребёнка: вполне обыкновенной маленькой девочки, захваченной отвратительным и бессердечным человеком. Но из всех моих книг больше всего я люблю именно „Лолиту“
На самом деле ответ, как всегда, проще и неожиданнее, чем вопрос.
Не помню точно, кто это подметил первым, возможно, это был Карл Проффер: но английский, на котором написана "Lolita", — сильно отличается от английского, на котором написаны остальные англоязычные книги Набокова.
Кто может читать параллельно, — сравните, например, насколько отличается английский язык Набокова в «Lolita» и в “The Pale Fire”.
Совершенно чистый, естественный, отполированный язык в "Бледном огне".
И что-то искусственное, неродное, типа этой фразы — в "Лолите":
"The poor woman busied herself with a number of things she had foregone long before or had never been much interested in, as if (to prolong these Proustian intonations) by my marrying the mother of the child I loved I had enabled my wife to regain an abundance of youth by proxy".
А отгадка проста — Гумберт тоже иностранец, как и Набоков. Этот изысканный, но несколько нелепый язык «Лолиты» — это язык Гумберта, а не автора.
Скажу даже больше: строго говоря, у этого текста тройное авторство.
Гумберт Гумберт, автор "Записок светлокожего вдовца", оправдательной речи для суда, в которой при элементарной внимательности можно разглядеть множество нестыковок и притянутых за уши самооправданий.
Джон Рей, "автор" предисловия и редактор этих записок, судя по его двухстраничному предисловию — откровенный идиот.
Сам Набоков, писавший этот текст сразу через "прокладки", что, впрочем, в массовом сознании не помогло ему "отделиться" от личности рассказчика... Текст полон загадок и шифров, но для меня важно и то, что это текст вовсе не о педофилии, — это текст о вечной проблеме "гения и злодейства".
Набоков, в конце концов, начал говорить по-английски раньше, чем по-русски. Он мог подзабыть русский, но английский становился в эмиграции только лучше.
По факту «Лолита» именно имитирует стиль, которым мог писать слегка помешанный иностранец Гумберт, говорящий по-английски отлично, но не с детства.
Таким образом, на русский Набоков "переводил" не свой собственный текст, а именно эту "имитацию" английского.
И вынужден был использовать имитацию русского, "дребезжание ржавых струн", для адекватного изначальному замыслу звучания...
Естественно, эта книга была в Советском Союзе запрещена и впервые увидела свет только в 1989 году (в серии «Библиотека журнала „Иностранная литература“»).
И это второе (и последнее) англоязычное произведение Набокова, переведённое на русский язык самим автором.
Надо сказать, в мировой литературе не так много примеров таких "переводов".
Беккет, Бродский, Керуак, Итало Кальвино, Ромен Гари...
Но никто из них не сталкивался с такой сложной задачей.
"Издавая «Лолиту» по-русски, я преследую очень простую цель: хочу, чтобы моя лучшая английская книга — или скажем еще скромнее, одна из лучших моих английских книг — была правильно переведена на мой родной язык. Это — прихоть библиофила, не более. Как писатель, я слишком привык к тому, что вот уже скоро полвека чернеет слепое пятно на востоке моего сознания — какие уж тут советские издания «Лолиты»!
Как переводчик, я не тщеславен, равнодушен к поправкам знатоков и лишь тем горжусь, что железной рукой сдерживаю демонов, подбивавших на пропуски и дополнения. Как читатель, я умею размножаться бесконечно и легко могу набить огромный отзывчивый зал своими двойниками, представителями, статистами и теми наемными господами, которые, ни секунды не колеблясь, выходят на сцену из разных рядов, как только волшебник предлагает публике убедиться в отсутствии обмана. Но что мне сказать насчет других, нормальных, читателей? "