Виток шестой. Формалиновый шелкопряд — сторона 1

Назад к оглавлению

Предыдущий раздел

6:1. Кристина

Лиза захлопнула дверь на кухню, подбежала к Кристине — и та поймала её в объятья.

Обе подруги тряслись, унимали и успокаивали друг дружку, часто дышали.

За дверью всё ещё слышался голос странной женщины, скрипели половицы от её шагов.

Женщина отошла от подруги, осела на подоконник, закрыла лицо руками. Кусала губы, мотала головой.

Лиза — нервно стояла, то и дело оглядывалась на дверь за спиной.

Происходящее — оно не просто необъяснимо, оно выбивало, душило. Сердце беглянки отчаянно билось, руки тряслись.

— Чай, — выдохнула Кристина, — нужно сделать чай, — и тупо глядела на дрожащие ладони.

— Эй, — Лиза коснулась её руки, окинула ободряющей улыбкой, и её подруга подняла грустный взгляд. — Не переживай, — продолжила, глядя на растерянную женщину. — Воспринимай её как просто странную гостью. Днём в Околице стремноты не случается.

— Да, да, конечно, — та встряхнулась и проморгалась. — Не бывает. Ты права. Ты права, — повторила и выдохнула.

Нужно было взять себя в руки.

Если верить Лизе, самое жуткое было ночью. А сейчас — так, пустяки. Просто какая-то тётушка зашла к ним в квартиру. И даже не спешит к ним сюда.

Надо просто взять чайник, набрать воды. Набрать воды, покурить, выдохнуть.

Её подруга, тем временем, как будто считывая беспокойные мысли, сама встала у подоконника, сигарету достала, оправила синюю прядь. Прыснула.

— Знаешь, — усмехнулась Лиза, подкуривая, — попадись мне какой-нибудь сериал, где целых две серии подряд я наблюдаю, как героини торчат считай в одной комнате — я бы скорее смеялась.

— Твоя правда, — Кристина издала нервический смех, стояла у стены напротив.

— Сценарий ведь должен развивать события, а не стопорить их, — продолжала её подруга. — Как бы ты в таком случае вела сюжет?

Разбитая закатила глаза, сползла на пол.

— Это единственное, что тебя сейчас волнует?..

Та опять усмехнулась, пожала плечами.

— Скажи, — Лиза улыбнулась вместо ответа, — а я тебе нравлюсь?

… Далёкий-далёкий звон церковных колоколов. Раскатисто и протяжно, их бой оглашал третий час. Прочие звуки пропали. Шагов в комнате, приглушённого пения — ничего уже не слышно. Только гулкое и тяжёлое эхо. Знакомое, слишком хорошо знакомое эхо. Так били единственные колокола. Это золотое, заливистое, возвышенное звучание — такое можно услышать только в Харькове, башня Покровского монастыря.

— Я тебе нравлюсь? — девушка повторила вопрос, запустила ладонь в свои густые вьющиеся тёмные локоны. — А, 'Рин?

Кристина забыла курить. Только смотрела на тонкую струйку сигаретного дыма.

«Если я скажу что-то, известное только тебе — беги».

«Днём в Околице тихо».

Женщина метнулась к окну, оттолкнув удивлённую подругу — и застыла. По ту сторону стекла она видела соседнюю многоэтажку. Во всех окнах зажжённый свет, как и здесь, на кухне. И у окон в доме напротив стояли чёрные тени. Не двигались, нельзя было различить их взгляд. Они просто как будто застыли.

… Колокола били третий час.

«Я тебя до утра держала.

Они ушли».

До утра?..

Кристина закрыла глаза. Дымящаяся сигарета выпала из расслабленной ладони.

Руки беглянки безвольно обмякли.

— Как ты меня назвала? — спросила она тихо, старалаясь сохранить спокойствие хотя бы в голосе. И по-прежнему не оборачивалась.

… «Обесточивают, но наоборот. Постоянно включённый свет» …

… «И светло очень, так вроде «белая ночь» называется» …

— Ночь не кончилась, Рина, — тихий и низкий голос сзади. Слишком знакомый голос. Слишком... Не тот, который она ожидала опять услышать. — Скажи мне, чего ты хочешь? — мягкие, чуткие пальцы коснулись её плеча.

Женщина напрягла спину. Покосилась на дверь.

За стеклом стояла старуха в розовой юбке и жёлтой вязаной кофточке. Растрёпанные седые волосы, улыбка во весь беззубый рот. Широко-распахнутые глаза. Сухими ладонями, она давила на дверь. И не прекращала улыбаться. И совсем не моргала. Просто медленно-медленно напирала, припадая всё ближе к чуть-чуть запотевшей от её же дыхания прозрачной поверхности.

— Кристина? — взволнованный мягкий голос. Высокий, немного с дрожью. — Всё хорошо?..

Лоб женщины покрылся испариной. Дыхание — прерывисто, часто, сбивчиво. Очень дрожали руки. Очень дрожало тело. И сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

Скрип половиц. Полумрак.

В спальной выключен свет. Мягкая-мягкая поступь.

На постели — неспящая женщина. Глаза открыты. Глядит отсутствующим взглядом во тьму потолка.

Пустой, лишённый эмоций взгляд.

… «беги!» …

… И она выбирает жизнь.

Своей ладонью Кристина почувствовала, что сжимает твёрдую рукоять.

Согнуть руку в локте, оборот —

... Лиза отшатнулась, откинула голову.

Меж лохмотьев изрубленной рубашки в её и без того располосованном животе торчало блеклое лезвие ножа — и кровь из раны едва-едва выступала.

Женщина резко дёрнула руку, слыша характерный хлёсткий треск кожи, заметив красные брызги на стенах — и метнулась к двери. Распахнула её, врезавшись в деревянную обивку плечом.

Старуха повалилась на пол. Только было поднялась — и новый удар. Такой меткий, словно руку женщины направила сила свыше: лезвие полоснуло по жилистой худой шее.

«Не мешкать, — приказала себе Кристина, сцепив зубы».

Вот она, дверь в свободу. И совсем даже не заперта.

***

Только вот и лестничной клетки за порогом не оказалось. Только длинный, тускло освещённый слабым мерцающим синеватым светом от протянутой вдоль всего потолка лампы узкий коридор.

И пух. В воздухе витал пух и мелкие перья. Они качались, как будто бы на ветру, мерно парили к полу — и Кристина бежала, бежала сквозь густой и тяжёлый воздух, буквально с силой расталкивая эти самые перья, этот, словно стремящийся забиться в её нос и приоткрытый от сбивчивого дыхания рот, сухой — и такой густой пух.

Приглушённый лязг за спиной: где-то там по пути обронила нож — да и ладно, да и не важно.

Теперь она вспоминала обгоревший остов машины и сообщение об аварии.

Странных, слишком неестественных, как будто только создающих иллюзию жизни, людей. Людей, зацикленных на какой-то одной проблеме. Людей, движимых какой-то одной мыслью.

Так не бывает, так просто не бывает.

Человек — личность. Она всегда комплексна. Им движет жизнь. Жизнь, состоящая из множества факторов. Из сложных чувств, из палитр эмоций.

Нет жизни среди зацикленных.

Как же Кристина хотела жить!

… «Вы не видели мою дочь?» …

… «Здравствуйте!» …

… «Люблю отзывы! Куды етить-та? … «

Обрывки фраз, мыслей, образов. Разрозненные картины, всё в тумане, всё смешалось. Всё совсем, совсем, совсем не на своих местах.

Ничего, ничего нет.

Только чернота, слабый мерцающий свет — и приоткрытая дверь, за которой — сплошное жёлтое.

И так много маленьких колких перьев, воздух — густая ткань, стремящаяся заткнуть дрожащий от частого неровного дыхания рот.

***

… Кристина уже не бежала. Просто ковыляла, придерживаясь ладонью каменной холодной стены.

Лиза…

Зачем женщина только доверилась этой дуре? Зачем позволила ей втянуть себя в весь этот кошмар?

Не встреть она её, ничего бы этого не было.

Вечно ей везло на прибитых, не от мира сего. Зареклась ведь не повторять ошибок. Зареклась, что если встречаться — то только с нормальной. Без вот этого вот «богатства внутреннего мира», напускного волшебства, напыщенности, возвышенности.

Зачем, зачем, просто — просто зачем?..

Женщина совсем встала. Поджала губы. Обхватила себя за плечи.

… И дышать как-то стало легче. И воздух уже не давил. Только холодно было немного.

И пусто. И тускло. И ни за спиной, ни вдали — совсем ничего.

Вот так ощущают себя покойники?

А способны ли они ощущать?

Она не знала. Она уже ничего не знала. Только слышала колокольный звон, возвещавший спящий город о третьем ночном часу.

— Лиза… — Кристина всхлипнула, позвала во тьму. — Лиза… — вся сжалась. Просто сползла по стенке.

***

Кристина сидела на холодном кафеле, обнимала себя за плечи, повесила голову, глядя безысходно в беспросветную тьму.

Лиза ведь клялась, что не бросит её, не оставит. А в итоге — сама сюда привела. Сама её бросила.

Воспользовалась.

Воспользовалась!

Дала надежду — и без надежды оставила. Но надежда ведь должна умирать последней. И, раз Кристина ещё, жива — то потеряно, наверно, не всё?..

Разбитая и растерянная, она сидела, нервно кусала губы. Впивалась ногтями в плечи. Вся сжалась, подтянула к себе колени.

Не подняла голову, когда услышала тихие шаги босых ног.

Медленные, неспешные, мягкие — они приближались к сидевшей и съежившейся. А потом добавился запах жасмина, пшеницы. Знакомые. Такие знакомые и некогда так любимые, так приятные ей духи.

— Так всё-таки, Карина, чего ты хочешь? — низкий певучий голос. Прямо над ней. — В этом месте время такое размытое. Никогда заранее не знаешь, ни который час, ни который день. Ни мне, ни тебе спешить некуда. Давай посидим. Давай покурим. Ты ведь знаешь, как я люблю курить.

— Никак ты не любишь, — та невольно прыснула — и тихий вздох ей в ответ. — Садись ко мне, Зара. Я не стану бежать от тебя.

***

Обнажённая, полногрудая, с мощными бёдрами, широкая в плечах, Зара стояла, раскрытая перед ней, и почти слепой полумрак не мешал различить ни её смуглость кожи, ни потухший взгляд больших и некогда ярких зелёных глаз.

Пышные вьющиеся локоны чёрных волос. Ямочки под краями губ, чуть закруглённый, как будто напоминающий орлиный клюв, нос.

И этот, свойственный только ей, аромат жасмина, пшеницы, который, казалось, окружал весь её стан.

Да, это Зара. Та самая Зара, которая так ей нравилась. Правильная, яркая, классная. Настоящая. Самая настоящая. Не какая-то бесполезная, никчёмная тень.

Зара опустилась перед своей подругой. В руке — пачка «Винстон» с ментолом — вот те самые, её любимые. Кристина… Кристина ли? Для неё — нет, Карина — их, эти самые «Винстон» у неё и переняла.

По одной сигарете, с зажигалкой — опять-таки одной на двоих, женщины закурили. Чуть склонив головы набок, улыбались друг дружке — и сидели, окружённые холодной тьмой.

— Я тебе всё-таки нравлюсь? — Зара стряхнула пепел себе на стопы.

Губы Карины дрогнули.

— Но не я же сейчас без одежды.

Та пожала плечами, тряхнула головой, оправила пышные локоны.

— Никогда не любила их. Ты же помнишь: они так давят. Они так душат.

— Нравишься, — женщина протянула ладонь, коснулась её колена. Мягкая, тёплая кожа.

В сердце немного кольнуло. Так сложно отвести взгляд от лица подруги. От улыбки её полных губ, от полуприкрытых веками с густыми ресницами глаз.

— Скучала по мне? — Зара спросила, и их пальцы соприкоснулись.

— Очень… — подруги сцепили ладони. Крепкая-крепкая хватка — и обмен тёплыми взглядами.

— Ты хочешь пойти со мной? Хочешь пойти ко мне? Тебе ведь так нравилось в моей спальной.

Певучий пьянящий голос. Одного только его хватало, чтоб Карине вскружило голову. А Зара ведь правда пела. Умела петь. Очень часто — ну, в её случае — в те моменты, когда женщине было приятно — она так любила ходить по залу, заложить руки за спину — и что-то петь. Обычно что-то из немецкой эстрады, или тот же «Пикник» — очень и очень разное.

— Пойдём со мной, — поднялась мягко смуглянка, не размыкая рук.

***

Зара вела за собой Карину — а та — у той сердце не находило места.

Выпуклые крылья лопаток, широкие плечи. Упругость бёдер. И пышные-пышные локоны, что струились подобно плащу.

… и мерная, гудящая, чуть-чуть хоровая, переливчастая мелодия, разбавленная неспешными ударными. Узнаваемый звон редкого перебора высоких гитарных струн. Ритмично-мягко, окутывая теплотой и лазурью, чьи нити пронизывали затянутый дымкой воздух.

Смуглая отняла ладонь, легко обернулась к подруге — и плавно, на носках стоп, как будто подплыла к ней.

Они снова соприкоснулись ладонями — и Зара легко отпрянула, качнула головой.

— Сон чудесный снится миру…

Как будто танец. Пьяняще-захватывающе кружило Карину, окутанную ароматами пшеницы, жасмина. Солоноватого пота, пряностей.

… «Бледных улиц не узнать» …

Уже и не в коридоре, уже — просто где-то. Где-то в дымке лазурного, в бледном свете мерцающей лампы. В месте, где нет тревоги. Где нет страха, нет беспокойства.

… «Лишь влюблённому вампиру» …

Зара взяла под плечи свою девушку, мягко вела её — и Карина тонула в её глазах.

Не коридор, не какое-то что-то размытое, нет.

Они в зале, в зале такой милой её сердцу квартиры. Вот и длинный застеклённый шкаф с кучей книг. И тихий свет люстры под старину. И так много не давящего, но дурманящего сигаретного дыма.

… «Снова будет не до сна» …

… Объятья. Самые тёплые, самые приятные, самые лучшие и желанные.

Карина чувствовала нежность кожи своей любимой. Ощущала собой её дрожь, её трепет. Гладилась щекой у её щеки. Сталкивались носами — и снова гладились, прижимались друг к дружке.

Вот! Вот такая Зара ей нравилась! Вот такую Зару она любила, она хотела! С ней, с ней было связано столько уютных, волшебных дней.

Снова касались щека к щеке, опять, играючи, толкались носами, то ловили, то прятали взгляды.

Карина чуть наклонила голову, поймала губами кончики губ любимой. Та выдохнула с улыбкой, отклонилась — и игриво поймала её.

И ещё, и ещё.

Поцелуй захватил сознание, оглушил волной густого, туманного дыма.

Не отрываться. Не расходиться.

Но Зара всё-таки чуть-чуть отпрянула, отвела руку, мерно и в тягучем ритме потянулась к краю двери…

И дверь в гостиную вышибло.

Тяжело дыша, сводя зубы, то и дело сжимая и разжимая кулаки, чуть согнувшася, со спутанными липнущими к раскрасневшемуся лицу синими прядями, на пороге стояла Лиза.

— Нет, — зло процедила она. — Я всё равно не отдам тебя им. Я тебя не отдам.

6:2. Михаил

«Не переживай, пап. Мама всё равно ни меня, ни тебя не любила».

Он не то, чтоб отказывался верить — но, вот же: и Роза, и Маша — обе его девочки теперь спокойно шли рядом с ним

— А я всегда знала, — младшая закинула голову к старшей, — далеко ты от нас не уйдёшь.

— Я никуда не уходила, малая. Ты говоришь, — старшая повернулась к отцу, — Ната тоже с вами приехала?

— Мама, — поправила сестру Мария, дёрнула девушку за подол ночнушки.

— Хорошо, хорошо, — та потрепала её волосы. — Где она сейчас?

Они уже давно покинули школу, неспеша шли по вечернему тихому городу.

Околица совсем опустела, а в окнах многоэтажек постепенно включался свет. Но при этом не ощущалось тревоги. Как будто кошмар выжал из себя всё возможное — и теперь, как побитый пёс, стыдливо зализывал раны где-то в грязной канаве.

— Нам на Посёл, — отвечал Михаил. — И придётся идти пешком.

***

Отец с дочерьми шли по узкой улочке между Цвинтарной и Заводской: она так и называлась — Узкий Проспект. Самая длинная улица, окружённая стенами пятиэтажных высоток, и между крышами домов — прокинутые мигающие гирлянды.

У окон собрались люди. Они подходили к своим подоконникам, смотрели вниз на брусчатую дорогу, безмолвно наблюдая за идущими.

С темнеющих небес падал совсем уж не летний снег, мерно играла какая-то праздничная мелодия из динамика на столбе.

На душе Михаила спокойно. В его ладони мягкая рука Розы, а Роза — вела Марию.

И всё безмятежно, уютно — и так по семейному.

Где-то далеко-далеко звучала сирена — но это так, это уже позади. Не проблемы мужчины. Со своими проблемами он разобрался.

— Пап! — Маша его окликнула, — а ты купишь мороженое?

Они как раз мимо лотка проходили. Настил, холодильник, обклеенный баннером «Хладика». За прилавком — улыбчивая продавщица в фартуке поверх вязанной кофты, и со светлыми волосами, забранными в тугую косу.

— Приветствую, — кивнула она.

Роза ей улыбнулась, сама приветливо помахала рукой.

— А разве мы не спешим? Ната уже заждалась. Ты ведь у неё не был?

Михаил кивнул, прикрыв веки. Да, вот этом вся его Роза. Как всегда — прозорливая и смышлёная.

— Ну па-а-ап! — настаивала Мария.

— Выбирай, — мужчина кивнул дочурке — и довольная девочка поспешила к лотку.

«Она будет жить. Я тебе обещаю».

Отец и старшая дочь наблюдали за ней. Стояли, держались за руки.

Он не спрашивал Розу, почему та в своё время сбежала из дома. Не интересовался, где она пропадала всё это время. Главное — что в итоге сейчас она здесь. Вместе с ними.

— Я ждала с тобой встречи, — между тем, та заметила, приникла ближе к мужчине. — Совсем не боишься меня?

Тот только пожал плечами.

Конечно, он понимал: именно эта девушка, его девочка, его хорошая — она и никто иная устроила расправу в школе. И в итоге спасла его. Пришла к нему вместе со второй дочерью. В этом месте, в Околице, может статься всё, что угодно — и, если происходящее суть не больше, чем сон — можно только порадоваться, что жуткая его часть позади.

— Она так на тебя похожа, — улыбнулся мужчина.

Роза вдохнула, коснулась чуть вздувшегося живота, провела ладонью, расправляя ночнушку.

— Волосами похожи, — согласилась, ему кивнула.

— И такой же взгляд.

Та ничего не ответила. Только глаза прикрыла.

Продавщица подошла к девочке, та нагнулась к открытому холодильнику, выбирала.

Роза качнула головой, как будто отгоняла какие-то нехорошие мысли. Оправила прядь.

— Так вы вместе приехали?

Мужчина отрицательно мотнул головой.

— Ната меня позвала. Нас, — поправился, кивнув на младшую.

Роза хмыкнула.

— И ты с ней ещё не виделся?

— Да когда бы, — тот повёл плечами, вздохнул. — Вообще, — замялся, крепко сжал руку дочери, — спасибо тебе.

Та прыснула.

— Спасибо тебе, — продолжил мужчина, — что спасла нас.

— Её, — резко и холодно шикнула.

— Что? — он склонил голову набок.

— Ничего, — улыбка и отмахнулась. — Ничё, говорю. Ух ты! — опустилась к подбежавшей Марии. — Ты на всех нас взяла?

— Ага! — довольно кивнула девочка. — Твой любимый фруктовый лёд. И вот, «Каштан» папе.

Роза и Михаил обменялись тёплыми взглядами.

***

Просто идти по тихому вечернему пригороду и кушать мороженое. Вот так легко и свободно, спокойно прогуливаться дружной семьёй.

Михаил держался немного поодаль, наблюдал за своими дочерьми.

Роза и Маша о чём-то увлечённо болтали, смеялись, но он не вслушивался. Просто любовался своими красавицами. Тем, насколько они похожи — и в жестах, в повадках. В чём-то даже мимикой, голосами. Младшая явно стоила старшей. В их разговоре даже проскальзывало: одна только начинала фразу — а вторая её подхватывала — и новый смех, их объятья.

Быстрые глухие шаги, частое сбивчивое дыхание, длинная тень от уличного фонаря за спиной.

Михаил оглянулся — и в него чуть не врезалась полуголая и вся в ранах девушка.

Роза застыла, шикнула на Марию — и та вжала голову в плечи, отошла.

Дальше — старшая дочь перехватила незнакомку. Махнула рукой отцу и младшей. Отвела странную чуть дальше от них.

Совсем короткий диалог. Обмен кивками. Странная всплеснула руками, отшатнулась от Розы — и та склонила голову, отвела взгляд. Опять посмотрела на свою знакомую, положила ладонь на её плечо. С какое-то время обе просто молчали. Спешное прощанье, опять кивки — и неизвестная уже скрылась в тенях за углом.

— Эта женщина выглядела напуганной, — обеспокоенно заметила Маша.

— «Эта женщина» справится и без нас, — холодно бросила Роза. Но кулаки у неё сжимались.

Михаил коснулся плеча старшей дочери.

— Не бери в голову, — она отмахнулась, одарила отца пусть натянутой, но улыбкой. — Ты помнишь дом, где Ната нас ждёт?

— Да, ещё бы. Тот почти-особняк на холме, два этажа и чердак. Как забыть-то.

— Да, конечно, — Роза усмехнулась, как будто ей только напомнили нечто совсем очевидное, прикрыла веки, с теплом. — Мы почти пришли, представляешь? Это вон там, чуть-чуть вниз по улице — и дальше поворот к холмам, в частный сектор.

— Да ладно, — мужчина прыснул. Он-то помнил другое.

— А ты доверься, — старшая дочь твёрдо кивнула, взяла отца под локоть. — Пойдём, мы помним дорогу.

… И двинула совсем не прогулочным шагом.

Отец и младшая едва поспевали за ней.

***

Старый дом на высоком холме нависал над идущими своей тёмной и хмурой громадой. В окнах второго этажа, на чердаке — включённый свет, а звёзды в небе над его крышей рассыпались, словно праздничные гирлянды, овитые дымным маревом.

Двери в сени открыты, и на порог проливалось мерцающее тускло-жёлтое свечение лампочки из прихожей, как бы приглашая войти.

Покосившийся дорожный указатель в подножье холма лаконично оповещал: «Посёл, квартира 7».

— Никогда не любила это место, — хмыкнула Роза, а Маша — та раскинула руки, сама побежала вперёд.

Отец и старшая дочь за ней не спешили.

Теперь спешить уже некуда: их дом — вот он, там, перед ними, просто рукой подать.

— Ната нас не встречает, — заметила девушка. — Она точно здесь?

— А с чего бы ей выходить, — возразил мужчина. — Скорее всего, внутри.

— Она грустила, наверное.

Тот вздохнул, сложил руки в карманы.

Да, Ната ожидала их раньше.

Всё началось с письма. Нет, конечно же, не бумажного. Электронное, с адреса, которого он сейчас не помнил, до этого — и не знал. Не звонок, не СМСка, не сообщение в мессенджере. Просто письмо на электронную почту.

Не дословно, но он помнил текст, помнил его общее содержание.

***

Михаил.

Это Наталья. Ната, если вдруг ты успел забыть.

Нам нужно поговорить.

У нас были сложности, было всякое, но — прошлое прошлому, верно?

Не воспринимай это как попытку начать нашу жизнь заново или восстановить семью.

Просто… Просто у меня сейчас очень трудный период. Много сложного и неопределённого.

И мне одиноко. И я хочу отдохнуть.

Помнишь тот городок, в котором мы отдыхали, когда Маша была совсем мелкой? Когда ещё Роза была с нами.

Я хочу туда съездить, развеяться. Там, помнишь, море, маяк, уютный пляж. Да и в целом красиво, приятно.

И я хочу туда съездить. Надеюсь, сейчас ты не занят. Да и лето в самом разгаре, у Маши, должно быть, каникулы.

Давай увидимся?

Просто побудем втроём. Погуляем, развеемся. Отдохнём.

Мне кажется, это нужно не только мне.

Было бы рада ответу. Прости, что пользуюсь почтой, а не другими сервисами: ты знаешь, я не люблю мессенджеры и меня нет в соц-сетях.

И да, как видишь, почту твою я всё ещё помню.

Напиши мне, если тебе подходит такой план.

Предлагаю остановиться в том же доме, где мы жили раньше. Надеюсь, и сейчас он сдаётся.

Жду ответа.

Ната.

***

Роза коснулась запястья отца: тот просто стоял, глядел на хмурое здание, застыв в нерешительности.

Этот дом нависал. Чёрная искривлённая с острыми углами фигура как будто впивалась в мужчину своими глазами-окнами, а открытая дверь — как пасть.

И так ласково приглашала вовнутрь.

— Мне лучше уйти? — тихо спросила его.

— Почему же, — тот улыбнулся. — Ната тебя любила. Закатила истерику, когда ты ушла. Последними словами меня называла.

Его дочь на это осклабилась, чуть ни довольно мотнула головой, оправила короткие тёмные пряди.

— Тогда в чём проблема? — кивнула на порог, спросила, опять держа его за ладонь.

— Идём, — с улыбкой, он отмахнулся — и двинул по склону холма.

***

В синем вязаном свитере не по размеру, мешковатых бриджах, по-домашнему растрёпанная и улыбчивая, Ната вышла к гостям, поймала подбежавшую к ней Марию. Крепко-крепко обняла свою дочь. Мягко оттолкнула её вовнутрь помещения — и просияла, затаила дыхание.

Раскинула руки, прикрыла ладонями рот.

Роза сначала спрятала взгляд, отступила. Вжала голову в плечи. Потом — голову вскинула, мягко кивнула, помахала встречавшей их женщине. И только потом поднялась.

Мать и приёмная дочь обнялись, чуть ни упали друг дружке в объятья.

Роза выдохнула — и приникла к усталой женщине, держала её, прижималась, сложила свою голову ей на плечо.

— Я очень скучала, мама.

— Я знаю, — Ната ответила, сама приникая к ней. — Я знаю.

Михаил стоял чуть поодаль, прислонился к столпу, поддерживающему кров над порогом.

Его семья снова вместе.

Хотя бы сейчас. Хотя бы на этот короткий миг.

Женщина отступила от старшей дочери. Мягко хлопнула её по плечам, мол, ну, ну, давай, проходи — и, когда Роза скрылась в сенях, повернулась к стоявшему на ступенях мужчине.

— Ну, — бросила она со смешком, опираясь на дверной косяк. — Чего застыл? О чём думы думаешь? Где носило тебя?

Спутанные сухие волосы коротко срезаны, едва достигали плеч. Часть прядей зачёсана, скрывая левую щёку, но, даже так, шрамы легко угадывались.

Тёмные мешки под глазами, разводы от туши вокруг. Немного печальный, немного поникший взгляд. И эти милые носочки с лисичками. Никаких тапочек.

Свободная — и замученная, жутко уставшая. Ната, без всяких сомнений. Это она. Она.

Женщина так и не дождалась ответа, испустила тяжёлый вздох.

— Ужин стынет, — потом кивнула, указывая на дверь.

Михаил отвёл взгляд. Медленно направился к бывшей жене.

Ему очень нравился этот сон, в котором он сейчас находился. Истинно, это лучшее из всего, что глубины сознания могли для него извлечь.

Просто подарить этот тёплый вечер. Ну, тот, который ему предстоит. Дать ему такой сложный путь. Сперва разлучить с дочерью — и вознаградить поиск, явив ему сразу обеих.

Он нисколько не сомневался в иллюзорности происходящего. Даже если в этот самый момент он сейчас обнимал жену. Даже если снова чувствовал запах её светлых волос, от которых тянуло кофе и шоколадом. И касался её миниатюрных ладоней, снова гладил её чуткие мягкие пальцы. Проводил рукой по её щеке — и женщина даже не пряталась, и, напротив — тянулась к нему.

Никто из них ничего не сказал друг другу — да и зачем? Зачем это всё, когда есть лучше: есть близость, искреннее, тоскливое влечение, какое возможно только после столь долгой разлуки. Когда действительно «прошлое прошлому». И не имеет значения, что творилось тогда.

Не может иметь значения.

По крайней мере не для него. Не для мира, в котором он находился. Не для места, которое создало для него подарок.

Даже если это вступление перед новым витком кошмара — именно сейчас Михаилу уже всё равно.

Он слишком счастлив, он хотел верить в столь милую сердцу иллюзию.

Ната первая разорвала объятья — но не отнимала руки.

— Идём, — легко потянула его. — Наши девочки тебя заждались. И я ужин вам приготовила. Мог бы предупредить, что втроём приедете. А так делиться придётся.

— Я и сам не знал, что так выйдет, — смущённо пожал плечами.

А он ещё строил планы, как станет объяснять ей пропажу дочери. А в итоге — привёл двоих!

Рассмеялся, качал головой: даже так, она и здесь умудрилась его упрекнуть.

— Тебе не было больно? — всё же решился её спросить.

Ната прыснула, отмахнулась.

— «Это просто несчастный случай», — процитировала его же слова. — И я искренне рада, что ты решился приехать ко мне.

Смотреть дальше: сторона 2