Виток пятый. Фаза Мифа — сторона 1

Назад к оглавлению

Предыдущий раздел

5:1. Кристина

Кристина потянулась, зевнула. Люстра в спальной всё ещё включена, и яркий свет больно резал глаза.

Голова страшно гудела, как после похмелья. Ещё и правая ладонь затекла, и такой ещё звенящий, переливистый звук, как стекло…

Женщина встрепенулась, забилась к бортику постели, стряхнув с себя покрывало — и осколки ссыпались вот так, беспорядочно и на простынь. Разбитое окно, на столе — сбитая чашка, куча пепла, окурки и вокруг, ещё и там на полу. Пятна крови на покрывале. Ошмёток кожи, рядом — серёжка с корабликом.

— Ну зачем ты кидаешься…

Беглянка вжалась в постель. Глядела даже не в панике — затравленно и беспомощно на подругу, которая вот как раз тяжело поднялась, придерживаясь дрожащей ладонью за край стола.

Шатающаяся, с изодранной в клочья и висящей на ней теперь бесполезными лохмотьями клетчатой рубашке, вся в царапинах и порезах, без мочки у левого уха и с распухшей нижней губой, Лиза ей улыбалась.

Взгляд стоявшей — нет, не безумный. Да, немного заплывший, чуть-чуть размытый-рассеянный. Но она не только глазами, она вся как будто светилась. И тускло — и так светло, ясно и счастливо. Шаталась и вздрагивала, покачивалась. Её челюсть дрожала, как если б она хотела — но не решалась что-то сказать.

— Ты извини, — Лиза чуть-чуть отошла, — если у тебя рука болеть будет. Я, — уронив голову — и тут же обратно вскинула, — я сейчас, — подняла другую ладонь, — я уберу всё, — добавила, едва удерживаясь на ногах. — Такой беспорядок тут, — запиналась, тщетно успокаивая Кристину, — ты сиди, тут стекло, стекло битое…

Синяки на бёдрах и голенях, плечах, у запястья. На большом пальце и на мизинце правой стопы не хватало ногтей. То же самое — и указательный палец левой ладони. Только кожа одна, кровь запёкшаяся.

— Да куда ты… — Лиза только и выдохнула.

Кристина метнулась к подруге. Плевать, что под ногой у неё треснул осколок — там всё равно покрывало, не страшно. Шатающаяся и приникшая к ней в объятья, буквально у неё на руках обмякшая Лиза — вот, вот что страшно.

Напуганная медленно опустила подругу на пол, рядом со шкафом. Да, пепел, окурки — пофигу. Аккуратно помогла ей осесть, как могла крепко прижала её-трясущуюся к своей груди. Гладила её, целовала её затылок, тёрлась щекой о волосы. Как могла, как могла Кристина успокаивала её. Ни слова не говорила, только часто и громко дышала — а Лиза всё вздрагивала, сводила плечи. Свернулась, теперь и сама приникла теснее к ней.

— Я… — та выдавила тихонько, совсем слабым голосом, силясь поднять взгляд к напуганной, — я до утра тебя за руку держала. Не отпускала совсем. Пока не ушли, не пускала. Нельзя было отпускать. Ты прости, если болеть будет. Я крепко держала, чтоб не разняли. Болеть… Болеть будет.

… А дальше не говорила. Ну, как: что-то путанное, сквозь всхлипы. Сбивчиво и болезненно плакала. Ещё что-то про «не отпускать», «не ходи далеко» — да Кристина и так бы никуда не ушла. И не потому, что в зале видела совсем уж дикий погром: дверь в гостиную просто высажена и чуть ни в труху, окно на балкон — там, ну, рама вот и осталась, а потому что, вот — подруга её, её девушка в её объятьях тряслась, дрожала. Пыталась чуть-чуть отстраниться, но женщина её не пускала, только обнимала ещё сильней.

Спустя какое-то время Лиза сама успокоилась. Аккуратно ткнулась носом ей в щёку.

— Дашь аскорбинку? — попросилась, поджав распухшие губы.

Кристина безмолвно выполнила её просьбу: блюдце лежало вот рядом, задвинутое под шкаф.

Девушка осматривала беленькую таблетку, вертела её в всё ещё трясущихся пальцах.

— Скажи мне, что это бодрящий и исцеляющий кофеин. Что после него я почувствую себя хорошо, что тело перестанет болеть, а мысли придут в порядок… — попросилась она потеряно, почти жалобно.

— Всё так, — улыбнулась обнимающая её женщина. — От этой таблетки тебе станет хорошо-хорошо.

— Спаси-и-ибо, — протянула Лиза, прижала ладони к сердцу — и положила «колёсико» на язык. Стакан воды — он вот тут, сразу же под рукой стоял — и она запила, сглотнула, понурила голову — тут же дёрнулась, отряхнулась, сразу вскочила на ноги. Смотрела на всё ещё сидевшую перед ней удивлённую и смятённую.

— Ты тоже возьми, — выдохнув, отерев губы, она попросила свою хорошую. — Оно тебя быстро поднимет.

… И Кристина не спорила с ней.

***

Уже на кухне — единственная нетронутая и никак не пострадавшая комната — подруги сидели на полу на мягких подушках, курили и приходили в себя.

Тоже зажжённый свет, рассеянный, жёлтый, сливающийся с освещением от окна.

Заспанная растерянная женщина всё ещё ошарашена, всё ещё не отрывала взгляда от своей подруги, которая, так-то, сейчас вполне улыбалась, и, даже, можно сказать, наслаждалась жизнью: дымила расслаблено, чуть-чуть покачивалась, будто в такт музыке, играющей в её голове. По крайней мере казалась довольной. И на неё, Кристину, кто сидела напротив, всё глядела с теплом, не отрывала восторженный взгляд.

— Нога не сильно болит? — женщина кивнула на стопу подруги, наконец обретая дар речи. — Может, заклеить чем?..

— Ой, — Лиза дым выпустила, отмахнулась, — сейчас уже ничего не болит. Хорошо всё со мной.

Та окинула свою девушку скептическим взглядом. Ну, губы уже не такие страшные. Да и порезы не кровили, просто — ну, внушали своим обилием. Синяки всё ещё, и ухо.

— Не беспокойся, — израненная прикрыла веки. — Это пройдёт.

— Я же теперь уснуть не смогу, — пожаловалась в ответ растерянная.

Та пожала плечами, ссыпала пепел в блюдце.

— Это случилось именно потому что я не уснула. А ты как раз крепко спала, и очень хорошо, что спала.

Кристина ответила нервическим смехом.

— Хочешь сказать: «это очень хорошо, что я тебе не мешала».

Лиза закрыла глаза, затряслась, посмеиваясь ей в тон.

— Можно и так, — ответила уже поспокойней, опять с улыбкой и склонив голову набок.

… И, нет, женщина совсем не желала знать, что именно здесь творилось. Общие виды последствий — ну, они сами собой достаточно впечатляли.

— И часто здесь… — замялась она. — Подобное происходит?

— Только ночью, если не спишь. Я, на самом деле, уже плохо помню, что именно тут творилось. Ну, осколочно очень. Смутно. Я вроде писала об этом. В спальне, на машинке печатной. Если ты не в безопасном месте, что-то такое случается.

— Вот как, — Кристина прыснула, пепел стряхнула. Опять затянулась: ментол приятно дёр горло, охлаждал, пробуждал. — И много ты безопасных мест знаешь?

— Знаю про свой маяк. Знаю, что на Посёле — это почти там же, только за холмом высоким — тоже, вроде как, тихо.

— А далеко он? Ну, Посёл этот.

— А это… — Лиза протянула, больше глядя на струйки дыма, — это зависит. Если Околица позволит признать нам, что мы никуда не уехали, то, наверное, в другом конце города.

— Так мы и так никуда не уехали.

Её подруга натянуто улыбнулась.

— Это ты сейчас вот так говоришь. А вчерашнюю себя помнишь?

Кристина закатила глаза.

Ну да, пожалуйста, вот теперь посыпались обвинения. Ещё добавит «Ну я же предупреждала!», «Могла бы меня сразу послушать!». Да, дура она. Повелась. Не привыкла, что в мире может существовать подобная хрень. Не думала, что в Украине есть сраные города-призраки, как-то по жизни ни разу с таким не сталкивалась. Как-то вот так считала, что в жизни всё — ну, как у людей, по-нормальному, без вот таких стрёмных загонов. Что такое только в тупых ужастиках приключается.

— Ты злишься? — Лиза поджала губы.

Та тяжело выдохнула.

— Не люблю, когда меня тыкают в собственную несостоятельность. Хорошо, признаю, я тупая баба, привыкшая к адекватному миру. Что делать, ты лучше скажи. Я вот это вот понимаю. Херня хернёй, — быстрая тяга, часто застучала краем сигареты о блюдце, опять затяжка, — а выбраться как-то надо. Ты как вообще, идти-то сможешь? Есть, чем прикрыться? Может, в шкафу тебе подыскать чего?

Вместо ответа Лиза поднялась, взяла чашку с окурками, подошла к окну, встав рядом с сидевшей.

— Судя по дворику, мы недалеко от Гранитной, рядом со школой. Это… — приставила сигарету к губам, шумно втянулась, пустила густой белый клуб, — да, как я и предполагала. Чуть ни через весь город.

Кристина шумно выдохнула, прижалась затылком к прохладной батарее.

— И что дальше? Ну, вернёмся мы к тебе на маяк. Какие дальнейшие планы? Как нам совсем уехать отсюда?

Её подруга застыла, вся сжалась, с силой сцепила зубы и затряслась.

— Выжить, — зло процедила девушка — и таким голосом, что женщина невольно поникла. Голову в плечи втянула.

— Эй, — чуть ни шёпотом, Кристина осторожно её позвала. Коснулась, погладила ногу, привлекая к себе внимание. — Ну, ну, чего ты. Я же не…

Лиза на неё не смотрела, только дымила в окно.

— У меня нет ответов, — бросила она с холодом, по-прежнему глядя перед собой. — Всё, что знаю, я и так говорю тебе. Будь добра, не дави на меня. Я сейчас и так на пределе. И я тоже хочу уйти. И жить я тоже хочу. И хочу сначала прийти в себя, и, желательно, не в ожидании жопы. Я сейчас просто домой хочу, понимаешь?.. Я… Я тоже люблю, когда всё… Ну, там.. Нормально, знаешь… По-моему. Когда я хотя бы примерно понимаю, что ожидать — и не беспокоиться. Неужели нельзя?.. А ещё я серёжку свою любимую потеряла. Ты не видела её нигде?..

Теперь губы кусала Кристина.

Лиза всё высказала очень спокойным голосом. Ну, да, немного сбивалась, запиналась чуть-чуть. Чуть-чуть вздрагивала. То и дело прерывалась, чтоб затянуться и выдохнуть. И только сейчас, только в этот момент, когда она её выбесила своей тупостью и настырностью, эта поистине железная женщина вообще хоть как-то пожаловалась о себе. О своих собственных потребностях, чувствах. Вообще, вслух, о том, как ей во всём этом самой.

Не ныла, а просто высказалась. И теперь снова молчала, только часто курила, по-прежнему смотря куда-то в ясный постылый день.

— Надо ещё аскорбинкой закинуться, — заметила Лиза. — Опять усталость накатывает, снова голова кружится. Ты извини, что я так вспылила. Не хотела я так…

Вместо ответа Кристина, да и её подруга — обе вздрогнули, заслышав пронзительный и противный дверной звонок.

… И между ними повисла теперь звенящая тишина.

Кто бы ни стоял там за дверью, через какое-то время он (или она?) позвонил опять.

— Днём в Околице точно херня не творится?.. — шепнула беглянка, глядя молящим взглядом на всё так же стоявшую подле неё подругу..

— В рамках допустимого, — Лиза ответила спустя новый пронзительный звон. — Лучше открыть. Я за таблетками. Ты за мной посмотри в зале, как я из спальной выйду — ты только потом открывай.

… Пока без звуков.

Кристина стояла в зале на обломках двери в эту комнату. Глядела то на подругу в соседней комнате, то на толстую тёмную входную дверь. Обычная дверь такая, даже новенькая. С позолоченной ручкой, на двух замках. Один как щеколда — открывался ключом снаружи, а другой — прямо замок-замок: глубокая продолговатая скважина, явно рассчитанная на такой же мощный, увесистый ключ. Ну, вот тот самый, который как раз на столе перед ней лежал.

И опять пронзительный мерзкий звонок. Оглушающий и противный.

— Это придаст мне сил, — Лиза закинулась сразу тремя таблетками, залпом осушила стакан с водой. — Открывай, — кинула больше жестом, одними губами.

— Алина! — как раз в этот момент женский голос за дверью. — Алиночка, что же вы. Я ведь знаю, что вы в этой квартире. Откройте, Алиночка.

Кристина сглотнула, закусила губу.

— Это ко мне, — признала, испустила глубокий вдох, подошла к двери. — Да-да, я сейчас, — она ответила-позвала намеренно громко, наигранно-радостно. — Сейчас буду!

***

На лестничной клетке стояла невысокая женщина.

В розовой юбке до пят, обутая в тёмные башмаки с зелёными бантиками, в жёлтенькой вязаной кофточке — и с заколкой-шапочкой, она улыбалась, сложив ладони.

— Добридень, Аліночко! То ж, я можу пройти? Ой, — всплеснула руками, — ти ба, Лізонько! — сама переступила через порог, мягко отодвинув ошалелую от такой наглости и внезапности Кристину. — Красуня моя! Ну, іди-но сюди, до тітоньки! Дай обійму тебе, дай поцілую! — раскинула руки с приветственными объятиями. — Як Тимко там? Підріс уже? Красень буде? Так давно, так давно вас не бачила! — приложила сомкнутые ладони к щекам, поднялась на носки, мечтательно головой повертела. — То ж, — теперь повернулась к Кристине, — ти, Алінонько, постав нам чайок, та й нумо. Хоч поспілкуємось. Так давно, так давно вас не бачила…

Тётушка Добридень всё так же стояла в холле квартиры между Кристиной и Лизой. Двери на лестничную клетку между тем захлопнулись сами собой.

Странная гостья тем временем вошла в зал.

— Ой божечки… — тётушка прижала ладони к губам, аж присела от удивления. — Що ж тут таке! — опять головой замотала. — Що ж ви, дівчатка, кохаєтесь, шо усе догори верхи, усіх сусідів ніччю перелякали, аж мене до вас викликали. Я-то думаю, що воно до біса там коється, а ту-у-у-т! — всплеснула руками, — ой, не треба, ой, так не треба…

Лиза склонила голову, чуть-чуть подняла ладонь, как бы жестом успокаивая подругу. Мол, всё нормально, Тётушка пока… у себя.

— Так… Я чай сделаю? — Кристина покосилась на дверь в кухню.

… и обе подруги мигом метнулись туда.

5:2. Михаил

Мужчина оправил джинсы и опять опустился к дочери, помогая ей встать.

— Спасибо тебе, — шепнул он, крепко прижав к себе девочку.

— Я люблю тебя, папа, — та приникла к нему, потёрлась щекой о пуговицы рубашки.

Среди пыльных одежд, при свете стылого дня, они наконец были вместе. Наконец, как раньше, как всегда, когда оставались одни.

Отдалённый гул, приглушённый, как будто бы в голове. Так, наверно, стучало сердце. Ну, конечно — он ведь так волновался! Так боялся, что не успеет.

Но теперь отец крепко обнимал свою дочурку, гладил её растрепавшиеся взмокшие чёрные волосы, прижимал её слабое тельце к себе — и всё держал, и держал, и держал её.

Это всего лишь очередная игра, в которой его Медвежонок просто очень хорошо, очень тщательно спрятался — и всё ждал, когда же Большой Медведь сможет её поймать.

Михаил отошёл от девочки, всё ещё не отрывал ладоней от её локтей. Смотрел на неё, не мог наглядеться.

Да, подолы платьица совсем уж разорваны, обрывками едва достигали чуть воспалённых, дрожащих коленей, а бретелька на правом плече сползала, оттягивала за собой воротник. Ноги босые: от колготок такое осталось, что хоть были они, что нет.

В голове мужчины по-прежнему всё гудело, стучало как будто громче. Совсем уж его понесло. Ну, конечно же: он же стоял перед дочерью. Смотрел, любовался ею.

Совсем спутанные комья некогда прямых и мягких волос. Личико чуть-чуть перемазанное: и щёки ещё горят, и пыль к ним, к её лбу налипла. Оглянулась, нашла платочек на парте, там же — стакан воды. Привычными жестами смочила ткань, отёрла губы, лицо. Встряхнулась и проморгалась, снова посмотрела на папу.

— А теперь мы к маме поедем?

— Поедем, — кивнул мужчина. — Теперь — поедем.

В голове всё ещё не укладывалось, что она теперь наконец-то с ним. Что кошмары всё-таки имеют обычай заканчиваться. Что счастье всё-таки есть. Что они опять вместе — и никто, никакая внешняя сила, никакие злые законы больше не отнимут её, родную и милую, у него.

Скрипнули половицы — и Михаил замер, притянул к себе встревоженную дочурку.

Гул-таки оказался не в голове. Теперь он отчётливо слышал шаги. Много шагов, быстрых и частых.

Всё-таки он задержался. Поддался, охваченный радостью обретенья. И опять, опять, по сути, подвёл себя.

Маша всё поняла без слов — и юркнула в шкаф. Успела. Мужчина же — повернулся лицом к приоткрытой двери, вскинул руки.

И даже не удивился служивым, ворвавшимся в кабинет.

— Руки на стол! — его схватили за воротник, прижали к парте лицом. К виску приставили дуло.

Четверо, «при параде». Один вот его держал, остальные — осматривали помещенье. Кто-то из них покосился на раскиданные одежды, сплюнул.

— Берём его? — спросил тот, кто заломал Михаила.

Сам пойманный тем временем как мог, оглядывался, оценивал происходящее.

Так. Один на входе, скрестил на груди руки, ноги расставил. Верзила настоящий. Пырился-ухмылялся.

Другой — медленно обходил ряды чуть сдвинутых парт, осматривался. Третий — над Михаилом. Четвёртый — сел на учительский стол, извлёк из кармана блокнотик, шариковую ручку. Знакомые, слишком знакомые вещи. Да и сам их владелец едва ли нуждался в дополнительном представлении.

— Что ж это вы, — он и обратился к мужчине, — Михаил Викторович, так нехорошо поступаете? На людей кидаетесь, бьёте их, грабите. ДТП на дорогах устраиваете...

«Я же тебя убил!.. — только и вырвалось в мыслях. Но сам смолчал»

— Следователь Чернов, — не дожидаясь ответа, сидевший на столе взял рацию, — приём, как слышно? Отлично! Да, так точно, товарищ майор, у нас он. И охотно признаёт обвинения, — здесь Юрий кивнул подследственному. — Готов абсолютно во всём сознаться. Можете подавать «карету». Отбой.

Младший лейтенант отложил рацию, махнул рукой сослуживцу, который скрутил Михаила.

Наручники защёлкнулись, тёплый металл немного давил запястья.

— Отпускай, — кивнул Юрий, и его коллега отступил от пойманного.

Михаил стоял прямо, глядел на сидевшего перед ним вроде покойного — но как-то слишком живого и совсем невредимого юношу.

— Дочь-то нашли? — хмыкнул следователь, покачал головой. — Илья, чего там копаешься? — спросил к тому, кто обходил и осматривал помещение. — Ты на шкаф посмотри. Гляди: большой такой, модный, красивый! — говорил к товарищу, а сам-то всё косился на мужчину в наручниках, пристально наблюдал его за реакцией. Но тот и глазом не моргнул, не одёрнулся.

— А, может, — спросил наглый и жилистый, который его повязал, — мы поможем ему? Ну, — пальцы разминал, хрустел ими, — чтоб рассказал нам чего хорошего. А?

— Да ладно, Сань, — Юрий прыснул. — Что мы, нелюди, оборотни какие-то, чтоб честных людей избивать? — тут опять кивнул Михаилу. — Мы же нормальные, мы же людей защищаем. Не бьём их, злость на них не срываем.

— А дознание? — «Сань» едко съязвил, языком цокнул. Чуть отошёл от закованного, окинул презрительным взглядом. — Не пойман — не вор.

Илья тем временем навалился на дверцу шкафа. Она раздвижная. Ну, по крайней мере теперь была. Металлическая, тяжёлая, вот так сходу не поддавалась.

— Ну как не пойман, — младший лейтенант повёл плечом. — Вот ты, Саня, со мной здесь стоишь. Ты осмотрись тут вообще. Вот ты понимаешь, что здесь случилось?

Тот покосился на кучу раскиданной одежды, обрывков ткани. На столы сдвинутые, перевёрнутый стул.

— Понимаю, — Саня кивнул и лыбился.

— А ты, Димыч, — следователь кинул к верзиле у двери.

— И я понимаю, — тот осклабился, ответил хрипло, и голос такой, как камень.

— А ты, Илья? Ну, что там? Может, тебе помощь нужна? Вспотел весь.

Илья крякнул и отмахнулся, только что было сил пнул носком так и неподдающуюся дверь «гардероба».

— А вы, Михаил Викторович, — обратился младший лейтенант к подследственному чуть согнувшись, сложив ладони лодочкой на колене. — Вы понимаете, за что мы вас задержали? А мы вас до-о-олго искали, — Юрий покачал головой. — А вы хорошо прятались. Признаётесь, сдаётесь с повинным?

Тот вперился в следователя взглядом, исполненным ненависти. Сделал глубокий-глубокий вдох — и на выдохе такой, истинно утробный, едва ни медвежий рык.

Ненавидел. Он их всех ненавидел и презирал. Они не имели ни малейшего права вторгаться в его жизнь. Они даже не знали, им дело не было до его личной трагедии. И бессмысленно им объяснять.

— Но-но-но-но-но, — следователь Чернов опять качнул головой. — Вы не серчайте на нас. Вы, вот, своё дело сделали. Так и мы теперь, — руками развёл, — своё дело делаем. Честно ведь? Вот и я думаю, — подошёл к мужчине вплотную, похлопал его по плечу. Тоже прямо смотрел в глаза, но не сверхностно, а даже как будто с жалостью, — что всё очень честно. Вы ведь сами того хотели, — беря под локоть, — а мы, — хлопнул губами, кивнул, — на службе. Служим вашим желаниям. Чтоб жили вы в благости, и всё, чего захотели — так с вами и приключалось, — нарицательно протянул, ведя подследственного к выходу в коридор.

— А про Марию Михайловну, вашу младшую, — добавил Юрий, переступая порог, — вы не бойтесь, — сказал так, и опять доверительно коснулся плеча. — Она, если захочет — всегда сможет навестить вас. Всё-таки вы отец, и это её честное право. Но... — подумав, добавил. — Я бы не сильно надеялся.

Михаил ему ничего не сказал. Во время всего допроса, или задержания, или что это было, мысли мужчины как отключило. Даже не так: он приказал себе отключить мысли. Чтоб ничего им не выдать. Не то, что эмоций — вообще, вообще ничего. Пусть думают, что хотят. Они сволочи, они грязные, подлые твари. Настолько низкие, что даже мыслей его недостойны. А этот лейтенантик — особенно. Можно было бы догадаться, отчего это какой-то служивый вдруг проникся к бедному отцу добротой.

***

Странности начались в коридоре, и сложно сказать, с чего именно.

Это и влажный, вязковатый, затянутый дымкой воздух. И почва такая, как будто бы шли по рыхлой земле.

Отряд медленно продвигался в каре, окружив подследственного. Все, кроме Юрия, достали оружие — и только Чернов — сам он шёл по правую руку от Михаила — тяжело вздохнул.

— Простите, — с досадой покачал головой, не глядя на Михаила. —Не уберегли.

… Первым застыл тот самый верзила, который до того бычился, стоял на входе в классную комнату. Сейчас же он просто встал, и осуждённый едва ни врезался в его грузную спину. А тот — тот просто раскинул руки, и всё тело его набухало. Ладони, щёки затянулись едкими водянистыми волдырями — и с шумом лопнули, выпуская слизь. Тут же — упал на колени, рухнул культями к земле — и из вскрытого горла потянулся дым. Он просто сдувался, мерно и постепенно, исходя на жижу и растекающийся гной.

Санёк, жилистый, открыл беспорядочную пальбу. Стрелял просто перед собой в воздух, особо не целясь. Зрачки у него закатились, а из глаз теперь лился белый лучистый свет.

Юрий схватил Михаила под локоть, резко рванул в сторону и вперёд — и как раз вовремя. Они вдвоём всего немного пригнулись — и над мужчинами с шумом рассёк воздух длинный коготь, возникший из потолка.

Сам арестованный — он даже и не боялся. Болезненная смерть троих человек, общая ирреальность — оно для него проходило как будто в тумане. Он просто безвольно следовал за ведущим его лейтенантом, брёл на негнущихся ногах, как будто не мёртвый и не живой.

Туфли втягивались в вязкую болотную топь, дышать — ну, как-то было возможно. Глаза слезились от дыма, тумана вокруг. Нос резало едким гнилушным запахом.

Кошмар не просто не кончился, он дал иллюзию того, что всё как будто бы хорошо — чтобы теперь вернуться к нему с новой силой. Но мужчина совсем не боялся.

Устал, как же он от всего устал.

Эта вязкость, этот такой густой, плотный воздух — оно всё его обволакивало. Как будто звало к себе, как будто тянуло на дно.

Хриплый стон, хруст костей, треск разорванных тканей — Юрий упал на локти, а из его спины торчал чёрный, обагрённый слипшейся грязной кровью, простой, возникший из-под земли шип. Ещё один коготь — и голова младшего лейтенанта отделилась от тела. Фуражка затерялась в тумане — и теперь останки юного следователя утопали в рыхлой грязи. Медленно втягивались в как будто ожившую почву, затягивались слизистыми пузырями, которые раздувались — и тут же лопались, обрызгивая уже совсем бесполезное, чуть ни тряпичное тело шипящей, растекающейся кислотой.

***

Длинный пустой коридор западного крыла второго этажа покинутой школы. Окна затянуты тёмной плёнкой, сквозь которую едва-едва пробивался мутный свет.

Уже без наручников, горе-отец стоял на коленях, вперив потерянный, опустошённый взгляд на пыльные половицы.

Никаких трупов, никакого тумана. Никаких звуков. Никаких выходов.

Только длинный-длинный коридор без конца.

Он только-только нашёл свою дочь, чтобы опять его потерять. А сам теперь… Да где он, собственно, был? Что это за место такое? Что возможно здесь, а что нет? Где кончалась его реальность, где начиналась настоящая, чужая и объективная?

Михаил не знал, не понимал. Уже ничего, совсем ничего даже не смел догадываться.

Если случившееся должно было его напугать — ну, оно с этим не справилось. Так, всего ничего, показалось чем-то суровым, а на деле — появилось, прошло. Даже не зацепило. Даже как будто погрузило его в полудрёму, чтоб притупить восприятие, сделать из него как будто бы постороннего наблюдателя.

Это такой способ его доломать? Показать, насколько всё бесполезно? Насколько он обречён?

И опять, и опять всё плохо — он уже обречён. Ему уже терять нечего.

Ему не нужны какие-то многозначительные и сложные символы, чтобы продемонстрировать положение, в котором он находился.

Всё-таки Юрий был очень, очень не прав: Михаил не хотел сдаваться, нет, какой там. Он и так, он уже, он уже давно сдался.

— Да ладно, чего ты, не спеши себя хоронить.

Низкий, чуть хрипловатый — и такой… Слишком хорошо знакомый девичий голос послышался за спиной.

Михаил замер и закусил губу. Не хотел оборачиваться к той, кого чувствовал рядом. Хорошо чувствовал. И, конечно же, узнавал.

— Пап, что с тобой? — теперь звонкий голосок, мягкий. Обеспокоенный. — Ты плачешь, папа?

Тихий смешок как будто бы вместо ответа.

— Беги, малая, — тот, первый голос, и звук такой, как лёгкий хлопок по спине. — Он тебя обыскался.

Мужчина зажмурился.

«Нет, нет, нет и нет!»

Но он чувствовал слабую руку у собственного локтя. Он слышал этот до боли знакомый голос. Не один. Двое. Два голоса. Звонкий и мелодичный. Низкий и с хрипотцой.

— Да встань ты, ну, — звучало теперь совсем перед ним, сверху. Недовольно, наигранно-раздражённо. — Я, ну, типа, скучала!

Он не мог позволить себе подняться. Не решался открыть глаза. Старался игнорировать звуки, всеми силами доказывал себе, что их нет.

Ведь так не бывает. Так в принципе быть не может. Это просто ещё один виток удавки кошмара. Виток петли, наброшенной на шею повинного. Это не спасёт его. Или… Наоборот, принесёт долгожданное искупление. Открыть глаза и принять — Михаил понимал: таким образом он примет, что кошмар продолжается. Что дальнейшее — это даже не суд. Это приговор, который уже и так приводится в исполнение. Что он всё это время в сущности ничего не искал — а только бежал. Бежал, как можно дальше, наивно надеясь отсрочить роковой час.

Младшая дочь всё ещё дёргала его за рубашку, тянула, пыталась привлечь хоть какое-то внимание к себе.

«А что ещё остаётся? — только лишь тихо вздохнул».

Выдохнул, напряг плечи — и поднялся, открывая глаза.

Всё в той же чёрной ночнушке. Босая. Спутаны волосы, пряди частично скрывают лицо.

— Здравствуй, папа, — Роза раскинула руки, и отец принял её объятья.

— Мы очень скучали, — Мария приникла к ним.

Смотреть дальше: сторона 2