Вавилонская софистика
Написанный в IX в. до н.э. "Разговор господина и раба" отчасти продолжает тему теодицеи с противоположной позиции, но заходит гораздо дальше. По форме сочинение является диалогом, в котором господин сначала желает одного, и раб всячески его убеждает в том, что это хорошо, а затем передумывает, желая совершенно обратного, и раб убеждает, что и это хорошо. Вместо лишних слов приведу отрывок, чтобы продемонстрировать.
— Раб, соглашайся со мной!
— Да, господин мой, да!
— Скорей подгони колесницу, ее запряги, во дворец я желаю поехать!
— Поезжай, господин мой, поезжай! Будет тебе удача! Царь, тебя увидав, милостями осыплет!
— Нет, раб, во дворец не хочу я ехать!
— Не езди, господин мой, не езди! Царь, тебя увидав, в дальний поход отправит, заставит идти неведомою дорогой, заставит тебя страдать ежедневно и еженощно!
Весь диалог выглядит, как чистейший стёб в духе греческих софистов. Разберём по порядку, что же именно простёбывется и как.
1. Теодицея. Конечно, не выходя из софистической формы, сначала раб высказывается за принесение жертвы Богу, но аргумент против — вывод из всё той же проблемы зла, обсуждаемой в теодицее, при чём радикально противоположный вывод. Жрецы настаивают на поклонении и следовании обычаям, несмотря на неисповедимость путей Господних. Здесь совершенно иное решение — если, как говорят жрецы, воля Богов непознаваема, зачем следовать религиозным предписаниям?
— Нет, раб, не хочу приносить я жертву!
— Не приноси, господин мой, не приноси! Бога все равно не приучишь бегать за тобой, как собака, раз уж он требует от тебя то обрядов, то оставить его в покое, то еще чего-то!
2. Эпос о Гильгамеше. Текст просто изобилует ироничными отсылками к эпосу. В первом же фрагменте высмеивается, как царь требует отрабатывать повинность, "заставляя страдать ежедневно и еженощно", намекая на вступление к эпосу, где Гильгамеш приказывает вставать по барабану и "днём и ночью буйствовать плотью", чтобы достроить стену города Урук.
Далее в IV фрагменте читаем: "Семья – что скрипучая дверь, петля ей имя, из детей - треть здоровых, две трети убогих родятся!" Теперь отрывок о Гильгамеше из эпоса: "На две трети он бог, на одну – человек он".
В фрагменте VII фраза "женщина – яма, капкан, ловушка" — отсылка на предъявы Гильгамеша к богине Иштар, обманывавшей всех влюблённых в неё мужчин.
В X фрагменте читаем: "Поднимись и пройди по развалинам древним, взгляни на черепа живших раньше и позже, кто из них был злодей, кто был благодетель?"
Теперь эпос: "Поднимись и пройди по стенам Урука, обозри основанье, кирпичи ощупай: его кирпичи не обожжены ли и заложены стены не семью ль мудрецами?"
И последняя отсылка. Фраза "Кто столь высок, чтоб достигнуть неба?" из XI фрагмента — немного изменённая цитата из всё того же эпоса в оригинале звучащая так: "Кто, мой друг, вознёсся на небо?"
3. Поиски блага. Последний фрагмент в диалоге отличается по форме и как бы подводит итог "Разговору..."
— Что же тогда благо?
— Шею мою, шею твою сломать, в реку бросить – вот и благо! Кто столь высок, чтоб достигнуть неба, кто столь широк, чтоб заполнить всю землю?
— Хорошо, раб, я тебя убью и пошлю пред собою!
— Хорошо, но мой господин без меня и трех дней не протянет!
Ответ на заданный господином вопрос мы толком не видим. Я не думаю, что вывод здесь в том, что благо это смерть, слишком уж задорно насмешливый по настроению диалог для такого мрачного заключения. Мне кажется, что и это просто насмешка, своего рода чёрный юмор, высмеивающий сам вопрос, ведь что пытался показать автор в течение всего "Разговора...", если не эту невозможность однозначно ответить на вопрос, что есть благо?
Окей, автор — релятивист.
Стоит ли хоть что-то за этим релятивизмом?
Определённо да. В последнем фрагменте, как собственно и на протяжении всего диалога, высмеивается, насколько беспомощен господин без своего раба. Это в сумме с уже упомянутой насмешкой над трудовой повинностью и предписанным жречеством поклонением богам даёт некоторые намёки на политические и этические взгляды автора.
А теперь вспоминаем, что божественные две трети Гильгамеша это убогие две трети в нашем тексте, а человеческая одна треть – здоровая, то есть человек выше богов. За всем этим релятивизмом и даже нигилизмом скрывается подлинный гуманизм автора. Всё это в итоге ещё больше сближает его с греческими софистами.