ВИДИМ, часть 2
<Предыдущая часть
Никогда не ложился спать и не выходил из дому сразу после просмотра неприятных вещей. Может, суеверие. Старался переключить негативную штуку на любой бодрый, веселый фильм или программу. Так стирается плохое, и осадок от зрелища смывается, не задерживаясь в голове. Я пялился на футбол, пока не поймал себя на поглядывании в потемневшие после включения света дверные проемы.
«Глупость. Ну, дебильная эпитафия, и что? Может, на местный народ такое и действует, как на фанатиков, а тебе-то? Вон, у корейцев когда умер генсек, медведи плакали. Мало ли», — успокаивал я себя, пялясь в мельтешение цветных фигурок на зелени стадиона. Потом нехотя встал, открыл пультом дисковод и вытащил неприятный диск. Он показался тяжелее прочих. Странная надпись резанула глаз, я быстро сунул диск в кармашек, а кармашек — в стеллаж. И подскочил от сильного шороха в коридоре. Будто кто-то, войдя с дождливой улицы, отряхнул мокрый зонт. Я выключил звук телевизора и, вооружившись вилкой из тарелки салата, медленно, со свирепым видом двинулся в коридор.
Там было пусто и сумрачно. Выдохнув, я нажал выключатель и уже совсем медленно двинулся к входной двери. Накатило злое отчаяние: почему дурацкая квартира спланирована так, что из коридора никак не увидеть дальних частей — ни темной кухни впереди, ни темной спальни за спиной? В ушах еще звучали отголоски дикого хора «видящих». Собрав себя в кулак, я резко, как робот, зашагал на кухню, включив свет и там. Пусто и тихо… не тихо. Старые полы, освобождаясь от веса моих шагов, лениво поскрипывали, как под ногами прогуливающегося невидимки. Тьфу!
Я вернулся к двери и выглянул в глазок. Чуть изогнутое линзой нутро подъезда отпечатывалось как на ретушированной нуарной пленке — грани ступеней, вырез окна, в котором шевелились на ветру ветви. На площадке возился перед соседской дверью, упитанный черно-белый кот. Наверное, он и отряхивался у моего порога, или в треснутое стекло подъезда этажом ниже влетел сквозняк. Бывает.
Кот меня как-то успокоил. Да и за стенами все-таки слышалась возня соседей. Заскрипели петли, старческий голос позвал кота, дверь захлопнулась. Все хорошо. Вокруг люди, во дворе бегает загулявшаяся детвора, а совсем рядом обитает кот. Я приготовил под звуки телевизора ужин и, посмотрев комедию, улегся спать. Свет в прихожей был оставлен.
Проснуться заставила сухость в горле. За окнами была угрюмая глухая ночь. Пожмурившись на горящий в коридоре свет, я побрел на кухню к холодному чайнику и, выпив воды, двинулся обратно.
Но до дивана не дошел.
Сердце не успело екнуть, а мозг испугаться, когда на мои плечи лег мягкий невидимый гнет, и голова против воли наклонилась. Я уставился в пол и тупо, не мигая, рассматривал свои носки и узор на ковровой дорожке, освещаемые лампочкой. А странная тяжесть уже оплела плечи и грудь змеиным кольцом. Над ухом слабо задышали. Несмотря на прохладу, шея и спина разом взмокли, волосы на руках встали дыбом, а кожа пошла крупной куриной рябью. Думалось только, почему я оказался черт-те в каком месте в поздний час, и что мешало мне ночевать у себя дома.
Но и эти мысли прошли, сменившись вдруг беспричинной, неодолимой волной печали и сожаления. Не себя, не своей жизни или о чем там еще можно сожалеть в такой ситуации. Нет. Мне стало предельно ясно одно: любой, кто уходит из мира, никогда больше в него не вернется. Ничего больше не сделает, никого не порадует, не увидит даже эту сырую ночную тьму. Даже ужас моего положения отступил перед масштабом открывшейся мне истины. Я судорожно вздохнул и поник еще больше. И понял: то, что меня держало, сочувствовало мне, крепко, почти по-дружески обнимая. Оно тоже знало тайну. И наполнено было не потусторонней злобой, а более жуткой силой — пониманием бренности, глухой осенней тоской.
Я заморгал, зашмыгал носом. Существо стиснуло меня крепче и тонко зарыдало прямо над ухом. Горько, заунывно, мыча и трясясь. Как те безвестные плакальщицы с ролика. И я, уткнувшись носом в невидимую мягкость, тоже оплакивал все то, что не получится, не случится, ибо уже погибло. Она — да, все-таки это была она — все плакала, дрожа и цепляясь за мои руки, и вдруг горячо зашептав мне уже знакомые фразы на неизвестном языке, ослабила объятия. Она утешала меня. А потом все прекратилось.
Подавленный и разбитый, я доковылял до дивана и, с головой укрывшись одеялом, заснул мертвецким сном.
Поднялся поздно, с отвратительным настроением и очумелой, больной головой. Потопал в ванную, отметив по пути что-то неправильное, притопал обратно в зал, понял: лампа в коридоре не выключена. И сразу вспомнил все. Начал торопливо собираться на выход, не отдавая себе отчета в том, куда, собственно, сейчас направлюсь. Скорее вон отсюда!
Что-то щелкнуло. По окну пустующей спальни. С той стороны, где деревьев нет.
— Да блядский ваш род! — выдал я так громко что, наверное, всполошил весь подъезд, и, впрыгнув в ботинки, вылетел за дверь, с грохотом ее захлопнул, лихорадочно вертя ключ в замке. Скатился по лестнице, пробежал двор, заскочил в первый попавшийся автобус. Увидев, что он проезжает мимо окон теткиной квартиры, заскрипел зубами и пересел к другому борту, до боли в шее отвернув голову в сторону. Доехав до конечной, выбрался на улицу и, перебежав площадку, сел на тот же автобус, вызвав подозрительно-насмешливый взгляд кондуктора. Вышел в центре, и прямиком направился на собеседование, получил в ответ вежливо-недоуменные улыбки, пошел еще куда-то, и еще.
Утомившись тем, что окружающие не хотели меня понимать, завалился в людное кафе, где пообедал и решил позвонить тете Тоне, предупредив, что ни дежурить, ни чинить ее квартиру я, к сожалению, не смогу. Отмазка была придумана, и, потянувшись за телефоном, я ткнулся пальцами в пустое нутро кармана. Ощупал себя. Понял, что телефон, почти все наличные деньги и ключи от собственного жилья остались ТАМ. Надо было вернуться, но я боялся. Долго сидел за опустевшими тарелками и думал, кто бы мог мне помочь. Знакомые согласились бы, но они жили далеко отсюда, а позвонить им я не мог. Попросить соседей тети? Но я задумывался, видел ли вообще соседей в этом мрачном подъезде? Только слышал. Я вообще в последние дни слишком много всякого слышал… Кот был, да. А соседи…
Заставить вернуться меня смогли только начавшиеся сумерки. Если уж и входить в квартиру, то только засветло. Ругая себя, я потратил последние копейки на проезд, решительно влетел на этаж, отпер квартиру. Там было тихо и спокойно. Я быстро нашел свои вещи, и, мучимый даже проклюнувшейся совестью, набрал в ванной воды и полил подсохшие цветы. «С улицы позвоню», — решил я, выключая свет в комнатах и, убедившись, что ничего не забыл, открыл дверь ванной, чтобы поставить лейку на пол.
Как только я нагнулся, из темноты комнатушки повеяло воздухом, и мои волосы быстро погладила-потрепала чья-то тяжелая рука.
Я заорал и завизжал так, что оглох и всем телом ломанулся во входную дверь, которую, входя, конечно же, запер. Страшно грохнув, едва не выломал шпингалет и, бросив квартиру, второй раз за день метнулся на улицу.
Сгущались сумерки, лил дождь. Переждав горячую паническую волну в дворовой беседке, я вспомнил: нужно позвонить. Выдавил из себя какую-то чепуху, не дожидаясь расспросов, спросил, кому из соседей можно оставить ключи. Тетя предсказуемо воспротивилась передаче ключей чужакам, но, поняв, что я непреклонен, неохотно велела идти к старшей по дому. Я вернулся в проклятый дом буквально на цыпочках и, благодаря всех богов, что управдом жила в другом подъезде, расквитался с обузой.
Спустя час я был на шумной вечеринке по случаю дня рождения знакомого, где мой вид и сбивчивая речь не вызвали много вопросов. Но если плохие фильмы можно перебивать впечатлениями от хороших, то с жизнью это работает хуже. По окончании веселья я втиснулся в такси с самой крупной компанией гуляк. Выбрался из машины позже всех, у какого-то бара, и торчал там до света. Домой пришел к полудню. Боясь спать в темноте, поставил будильник на семь вечера и провалился в глубокий, без сновидений, омут.
Проснулся, как ни странно, вменяемым и даже отдохнувшим. Сходил, мало опасаясь темноты, в магазин, всю ночь перекусывал и пялился в телевизор. Нормальный, без всяких ДВД. Думать о случившемся себе запретил.
Прошел день, другой. На третий мне позвонил шеф и сказал, что спор из-за того дома решен в пользу бригады. Я снова оказался в деле и получил немного денег. А буквально неделю спустя устроился, наконец, на работу по специальности. Конечно, не место моей мечты, но весьма близкое к таковой. И на том спасибо.
Тетя Тоня на меня сначала обиделась и не выходила на контакт. Но почти сразу по возвращении в город позвонила мне и сухо осведомилась, где можно найти хороших ремонтников. Я посоветовал ей людей из своей бригады, откуда недавно ушел, а заходить в гости отказался, вежливо пояснив, что в квартире было неуютно. Возмущенную моей «отмороженностью» тетю успокоил согласием встретиться где угодно, кроме их дома.
Она осталась в недоумении, которое я, как мог, рассеял на встрече в кафе. Сослался на плохую полосу в жизни, на подавленность октябрьских дней, на странную атмосферу самой квартиры, на плохие сны и утомление. Сказал обо всем — кроме того диска.
— И только? — нахмурилась тетя Тоня. Меня так и подмывало сказать "Нет, конечно!", а после выложить всю произошедшую дичь. Но понимая, что это грозило принятием за полоумного или наркомана, я ответил:
— Только. Но мне хватило.
Она тревожно смотрела на меня с полминуты, и, вздохнув, произнесла:
— Да что ж такое! Ты не забыл задергивать шторы? Не разговаривал с той соседкой?
И, видя мое недоумение, рассказала, что уже лет пять они с мужем редко зовут в дом гостей. Вернее, гости сами не хотели там оставаться. Жаловались на духоту и затхлость воздуха, на головную боль, на ночные кошмары.
— Я не суеверная, — доверительно сказала мне тетя, снизив тон. — Но пока работала, общалась с разными людьми, и знаю всякое. А пару раз видела сама…
Она начала рассказывать что-то о судьбе и энергетике, а закончила подозрениями в дурном глаз нелюдимых и завистливых соседок по подъезду. Я, ожидая от нее откровений о странных дисках, напрягся, не зная, признаваться ей в произошедшем или же подождать намека на источник вреда. Но вскоре убедился, что женщина сама верит в глупый эзотерический винегрет, проповедуемый населению со страниц книг и телеэкранов.
Да, тетя всерьез думала, что в «нехороших» вещах виновна та бабка из сорок пятой! И никакие медитации и завернутые в коврик на пороге квартиры заговоры, написанные на листе школьной тетрадки, не помогали. Она увлеченно рассказывала еще что-то о том, как бабка заглядывает ночами в чужие окна, но я не слушал, соображая, что раз неведомая дурная сила действует в основном на гостей, то тетя и ее муж за годы собирания дисков приобрели к ним что-то вроде иммунитета. Уточнять самому мне не хотелось, да и тетя никак не касалась странной коллекции, хотя меня и подмывало спросить о ней.
Но я ей ничего не сказал. С того дождливого дня оживающая смертная печаль меня не трогала, а прослыть психом в глазах родственницы было бы глупо. Я посочувствовал, покачал головой и перевел беседу на сорвавшийся ремонт. Не знаю, поверила ли тетя Тоня в мою искренность, но к потусторонщине мы больше возвращались. Работа меня радовала. Почти такая, о которой мечтал. Все наладилось. Через пару лет я получил повышение и уехал в центр. Работал на измор, но с удовольствием, снимал недорогое жилье. Сошелся с замечательной девушкой. История с записью настолько ушла в подсознание, что стала казаться пьяным сном, который я почти забыл. А если изредка вспоминал, то всерьез сомневался, была ли она вообще.
Собравшись как-то в родной город погостить у старых друзей, я узнал, что тетин муж тоже планирует вернуться туда на лето. Выехали вместе на поезде, и в пути он пригласил меня познакомиться со своей «бандой», как он назвал компанию коллег-журналистов и других индивидов, насколько я знал, таких же увлеченно-сумасшедших, как и он с тетей.
После ресторанной гулянки самые верные и стойкие друзья перекочевали на ту самую квартиру «встречать рассвет». Свою на тот момент я уже продал и глушил слабую неприязнь к мрачноватому жилищу мыслью, что произошедшее в нем было давно и неправда, а сидеть раним утром в доме, полном людей — и вовсе безопасно.
Так и пошло. Шутки, тосты, поздравления, грубоватые забавы и флирт в основном немолодых и циничных гостей отвлекли от воспоминаний. Я мало пил, а перебравшие Степановы товарищи устроили жаркие споры о пустяках. Говорили даже о коллекции, но ничего из того, что упомянула тетя Тоня, в беседах не всплыло. Когда за окнами прояснилось, гости начали расползаться, а двое оставшихся не на страх, а за совесть переругались с хозяином и, в нетрезвом гневе, вызвали такси, чтобы «больше к снобу ни ногой». Мы потешались над обидчивыми ораторами, но когда Степан вызвался проводить их до машины, я понял, что придется на время остаться в квартире одному.
Увязаться за ними было бы странным. К тому же… Вино? Бравада? Желание доказать себе свою нормальность? Или все это вместе. Я решил проверить, так ли опасна та запись и не приснилась ли она мне вообще. Чем рискую? На улице утро и жизнь.
Как только за Степаном закрылась дверь, я кинулся к стеллажу. Диск с дурацким названием был примечен в самом начале гулянки, и быстро попал в ДВД. Зажужжал, заработал. Дядя еще не возвращался. Я со злобной усмешкой уставился на экран и хмыкнул: «Ну, и что? Играем?».
Чернота не пугала. Как и прежде, она просто сгустилась в прямоугольной рамке экрана и молчала. Что я, черного фона не видел?
Когда внезапно, раньше, чем, по моим ощущениям, должно бы, на меня выскочили жгучие желтые глаза, я сразу вспомнил все. До последней детали кадра и стона с той стороны. Зная, что начнется сейчас, и к чему приведет, я, прорычав ругательство, вырубил воспроизведение и, скрипя зубами, вдавил пульт так, что он затрещал. Все остановилось. Я воровато огляделся, брезгливо извлек диск и вернул на место.
— Видим… — прошелестело за спиной.
Через долю секунды я буквально впрыгнул в незапертую входную дверь, чуть не сшибив дядю Степана, что возвращался в квартиру, икая и повторяя в телефон:
— Видим…. Да дай сказать! Видимо, Пашка с Алинкой и правда, обиделись…
Вылупившись на меня, он спросил, что случилось и почему я весь белый. Я, пританцовывая на пороге, еле как обулся, сказал, что забыл про важную встречу и, сбивчиво пробормотав что-то еще, покинул дом уже навсегда.
Сев на первую электричку, я добрался до соседнего города, а оттуда — к себе. Ни тете Тоне, ни Степану, ни девушке о тех пяти минутах своего опыта я не рассказал. Никаких плохих явлений после этого не было.
Зато теперь я точно знаю одно — это случается с людьми на самом деле. Это — факт. Факт, что навсегда лишил меня прежнего скептического покоя. Трудно ли так жить? Вы не представляете, как, и слава богу, что не представляете.
Я стал добрее, мягче. Внимательнее к людям и их заботам. По возможности стараюсь помогать бездомным и нищим.
Это есть. Если не всегда и всюду, то точно — в предметах и местах, хранящих память о былом. О прошлом, которого не вернуть. Там, где лишались, где страдали. Где помнят больше прочих. Безвестный создатель записи что-то об этом знал, и нашел ключ к контакту — заставил их проявить себя. Неважно, кто он и откуда — суть в них. Плохого нам они не желают. Только печалятся. Не хотят пугать нас, а лишь разделить чувство потерянности и тоски, как единственную связь с этим миром. Обидно, что других средств нет, но тут, надо думать, и они, и, тем более, мы бессильны.
Не стоит их бояться. Они смотрят с печалью. И не просто смотрят, но видят. И хотят утешить. Они реальны.
Почему я знаю это наверняка?
Потому что тем утром я сидел перед телевизором лицом к входной двери, а голос был женским и донесся из-за спины.
Читать историю на нашем портале.