ВИДИМ

ВИДИМ

Novomestskii

Наверное, почти каждый, столкнувшийся в жизни с чем-то странным, плохо объяснимым, и пугающим, задавался вопросом: «Что это было?». Что коснулось его, жестоко и напрямую, или пусть легонько, походя, может, даже не заметив? Такие сомнения и догадки могут мучить всю жизнь, заставляя вновь и вновь переживать моменты, когда это «нечто» случилось. И чем больше проходит времени, тем сильнее обремененный аксиомами повседневности разум мучает другая мысль: «А было ли это вообще?».

Мне же куда проще. Я знаю: «это» не просто было. Это есть. И, скорее всего, существует и сейчас, пусть даже в виде непримечательного предмета. Последний раз я видел его три года назад. Держал в руках и даже приводил в действие. Оно точно существует.

Только от того не легче.

В тот суетный год я, блестяще окончив вуз по престижной специальности, обнаружил, что специальность эта слишком престижна, и желающих ей заниматься куда больше, чем вакансий. Перебиваясь случайными летними заработками, я не терял надежды устроиться туда, куда хочу. Но с каждым без толку обитым конторским порогом надежда становилась слабее, а с первыми холодами и оскудением скромных финансов и вовсе захирела.

Имея не очень кривые руки, я подрабатывал мелким ремонтом. Тут на меня и вышла дальняя родня — двоюродная сестра давно почившего отчима, которую я прежде видел пару-тройку раз.

Тетя Тоня — назову ее так — была корреспондентом регионального телеканала. Ее муж Степан работал оператором там же. Говорят, общая работа убивает брак. С этими двумя дело обстояло совершенно наоборот — оба души не чаяли в работе. Репортажи делали, как правило, в паре, и все свободное время посвящали поездкам по стране и за рубеж, а оставаясь в городе — гулянкам с коллегами и знакомыми. Детей у них не было — не знаю, причина это или следствие такой жизни. Оказалось, тетя получила долгожданный перевод в головной офис канала, что находился в далекой столице округа. Разумеется, ехала с мужем. В отсутствии близкой родни или друзей, которым могла доверять, они вспомнили о моем существовании и, вытащив на встречу, попросили «помочь с парой вещей».

Первой вещью был присмотр за их квартирой в течение двух месяцев, что супруги должны были провести на новом месте. Мне поручалось навещать апартаменты трижды в неделю, ухаживать за комнатными растениями и беречь коллекцию телезаписей, которую Степан насобирал за многие годы работы. Вторым делом, возникшим уже после моего рассказа о себе, стал ремонт в одной из комнат, за который мне пообещали неплохую оплату. «С этим не спеши, объем там небольшой», — говорила тетя Тоня. — «А про диплом не забывай! Как зацепимся в округе, постараюсь помочь и тебе. Здесь возможностей мало. Миллионник — другое дело!». На том и порешили.

Следующим утром меня привезли на квартиру, дал ключи и еще несколько инструкций по большей части параноидального характера, вроде «зашторивать на ночь окна» и «не общаться с бабкой из сорок пятой квартиры». Пообещав все исполнять, я помог супругам загрузить в такси сумки и, пожелав им доброго пути, отправился на текущий заказ.

С работы я возвращался измотанный и злой. Заказчик повздорил с нашим шефом и велел переделать половину готовой площади, не дав ни копейки. По итогу ссоры шеф тормознул работы и распустил бригаду по домам. Обидно.

Напарники жили неподалеку. Мне же предстояло тащиться дворами к остановке, а потом почти час ехать домой. По пути я зашел в магазинчик и, доставая перед кассой мелочь, нащупал в кармане что-то острое. Брелок в виде нашей городской телевышки, а на нем — ключи. Только теперь я вспомнил, что должен проверить тетину квартиру. Не хватало на ночь глядя!

Однако я сообразил, что далеко ходить не нужно — дом стоял почти напротив места сегодняшней работы. Вошел, разулся, обошел комнаты, задернул, как было сказано, шторы. Все было в порядке: вещи на местах, постель убрана, столы и тумбочки освобождены от хлама, будто квартира готова принять квартирантов. Когда я уже собрался уходить, в кухне уютно загудел холодильник. И сразу захотелось остаться. На последний автобус я вряд ли бы успел, а тратиться на такси очень не хотелось. Дома никто не ждет, снедь для ужина куплена. А из присматривающего за домом можно «переквалифицироваться» в охранника.

Нехитрый ужин вскоре был готов, телевизор включен, диван превращен в спальное место. Весь вечер я ругал идиота-заказчика, подлых работодателей, отправлявших меня восвояси, обманщиков-преподов и декана, суливших по окончании вуза золотые горы, себя за неправильный выбор профессии, телевизор за тупые программы и рекламу. И тут, бестолково бродя взглядом по комнате, увидел набитый яркими квадратиками стеллаж.

Телевидение должно удивлять, развлекать и привязывать публику ради роста рейтингов и доходов. Каждый канал ухищряется по-своему, но во мне эти ужимки особого отклика не вызывали. Выступления неизвестных ранее талантов из народа, бесконечные грязные распри давно известных талантов из столиц, шоу и сериалы. Тут бы свой сериал прожить как-нибудь… Коллекция должна быть интереснее — искушенные телекухней люди вряд ли будут собирать всякую шелуху. Не успев додумать эту мысль, я отпер стеклянные дверцы.

На полках теснилось несколько сот ДВД-дисков, снабженных фломастерными надписями на кармашках или верхней плоскости. Короткие слова, аббревиатуры, номера. Иногда — просто даты. По ним контента нельзя было понять даже приблизительно. Любопытно.

Про то, что диски трогать нельзя, мне не сказали. Сказали — беречь. Если я ознакомлюсь с ними, то ничего не нарушу, ведь так? Да и вряд ли в красующемся на видном месте собрании было что-то, не предназначенное для чужих глаз. Тем более, ДВД-проигрыватель тут, рядом, подмигивает зеленым глазком, усевшись на спину телевизора. В то время интернет в регионах только расцветал, и эти плоские приборы с мягко шуршащей утробой встречались во многих домах. Немного помявшись, я прошелся пальцем по полке, помеченной словом «Область» и, включив проигрыватель, запустил первый попавшийся диск. Уселся на диван.

Это оказались записи рабочих материалов с разных мероприятий, проводившихся в моем городе в последние годы. Вот парад к 9 мая, снятый с балкона выходящего на площадь здания — как я понял, рядом с мэрией. Отдельные отрывки интервью ветеранов. Денек серый, с ветром. Я даже вспомнил, когда это было. Дальше шла запись экскурсии по краеведческому музею, где принимали каких-то иностранных профессоров. Экскурсовод вяло рассказывал об основании города, иностранцы кивали и бухтели на английском, приятная девушка грубовато переводила. Во всех попеременно тыкали брусками и лохматыми шарами микрофонов.

После были совсем скучные интервью с работниками канала тети Тони, которые я, зевая, прокрутил на максимальной скорости, и тут записи кончились. Бережно вернув диск на место, я отправился спать, строя планы новой подработки.

С утра отрапортовал тете, что в квартире все спокойно, и вежливо поинтересовался, нельзя ли мне периодически здесь оставаться. Тетя не возражала, наказав только «никого в дом не приводить». Условились созваниваться каждый третий день и я, ободренный таким началом дня, прошелся по телефонным номерам из найденных в газетах объявлений о вакансиях. Увы, ничего хорошего за день не наклюнулось, а в довершение всего шеф позвонил и сказал, что бригада не будет работать на время улаживания проблем с треклятым заказчиком. Это значило всю будущую неделю.

В те дни меня одолели угрюмость и враждебность к окружающим на улицах, сменявшаяся глухой подавленностью, одолевавшей в квартире. Поиски работы не радовали. Начался октябрь, с неба сочились разреженные тонкие лучи, по утрам было промозгло — отопления еще не дали. Все живое скукожилось. Время застыло. Не хотелось ничего. Жил я «на автомате», одиноко трапезничая, бесплодно вызванивая номера из объявлений и поливая цветы — все это в тоскливой апатии. Может, и сама квартира влияла на меня своей атмосферой. Таким особенным, спрессованным уютом, немного давящим на мозг.

Комнаты старой хрущевки выходили окнами на обе стороны дома. В одной части было почти темно от густых, даже после отмирания листвы, деревьев во дворе и сараевидного, загроможденного всяким скарбом балкона, заслонявшего солнце даже в полдень. А в другой всегда царил болезненный бледный свет. За окном той комнаты лежало пустынное шоссе, за ним раскинулись бурые пустыри с рядами гаражей и руины давно заброшенной шахты, а дальше, до самого блеклого неба — серо-желтая дикая степь. Удивительно сильное чувство потерянности и собственной незначительности щекотало грудь, когда я, вглядываясь в неуютную даль, осознавал, что тетин дом — крайнее в городе жилье.

Густая листва высоких деревьев глушила звуки оживленного двора, делая их далекими, словно я жил наверху небоскреба, но ветви часто постукивали в балконные стекла. Толстые стены и перекрытия надежно скрывали большинство шумов из соседних квартир, создавая впечатление, что я тут вообще один. Только изредка громкая музыка чьего-нибудь праздника наполняла густой воздух комнат негромкими волнами странных, искаженных до небывалости ритмов. А еще здесь были старые полы, что мне и требовалось починить — не скрипучие, но тихо, скромно щелкающие и ухающие в самых разных местах, словно дом дышал.

В другой ситуации я и не заходил бы в эту смурную квартиру помимо графика, но проявившаяся во мне нелюбовь к людям делала свое. И еще кое-что. Та самая коллекция. Она, как улучшенный Пандорин ящик, заняла все свободное время, захватив мое внимание и спасая от скуки. Об обычном телевидении я и позабыл. С утра до позднего вечера я неспешно путешествовал от стеллажа к проигрывателю, а оттуда — к дивану. Меня увлекло содержимое, я стал всерьез его исследовать. Точнее, пытаться понять принцип классификации и оснований для ценности той или иной записи.

Тешило меня и ощущение причастности к тайне — кто еще в нашем городе имел допуск к таким необычным вещам? Я кайфовал, глядя редкие фильмы с кривыми, явно сделанными «на коленке» субтитрами, смешные и не очень куски новостных репортажей, необычные рекламные ролики и полные версии кинохроник, чьи фрагменты мелькают по ТВ.

Кое-что было милым, что-то — смешным, некоторые диски вызывали скуку и недоумение — что в этом особенного? Видимо, для профессионалов во всех записях имелись какие-то редкостные нюансы или огрехи. Вроде опечаток на редких марках, по которым сходят с ума филателисты. Ну и ладно. В чужой монастырь, как говорится…

Позабавила матернувшаяся на косо держащего камеру оператора девушка в образе Мальвины, ведущая какое-то старое детское шоу. А еще — знакомый мне с детства уже не работающий диктор областных новостей дядя Жора, лупивший ботинком крысу, напугавшую его напарницу, и метавшуюся по студии взад-вперед. Не так веселила репетиция встречи губернатора. Обрюзглый седой мужик так орал на задерганных ребят, сделавших неверное танцевальное движение, что хотелось врезать ему по уху. Заметив, что его снимают, чинуша испуганно замахал руками.

Самым неприятным была рваная, косая съемка большой аварии со снегом, промятым красными ямками, а местами просто залитым алыми струями. На дальнем плане кадра санитары упаковывали несколько тел в мешки.

Закончив отечественные ролики, я приступил к полке с иностранными. Было разнообразнее, но тоже без особых изысков — плохого качества записи азиатских передач, чьи герои выполняли то глупые, то откровенно изуверские задания, странного содержания рекламы всякой всячины, смешные моменты, снятые во время прямых эфиров, малоизвестные трансляции соревнований по боксу и боям без правил. Раз я на целый вечер залип на просмотре отрывков африканских телепередач. Оказывается, они есть.

Прошел месяц. У тети и ее мужа дела шли хорошо. Я тоже приободрился и уже прикидывал, с чего начну ремонт. Большая часть коллекции была бегло просмотрена. Не сказать, чтобы диски меня разочаровали, просто от подборки такого рода я ожидал большего. Перебирая как-то цветные кармашки в поисках намекающего на контент названия, я натолкнулся на читаемую, но оттого не более ясную надпись «ВИДИМ».

Может, и не так. Диск, как и сам кармашек, был потрепан, стар и покрыт бурыми точками вроде капелек засохшей грязи. Фломастер, сделавший надпись, имел такой же цвет. Некоторые точки будто составляли часть надписи. Опять аббревиатура? Может, тогда. правильнее В и Д.И.М? Или ВИД и М? Ладно, посмотрим — может, поймем.

Диск привычно зашуршал, но экран остался черным. Я даже подумал, что носитель неисправен, но мотать не стал. Чернота не менялась. Минуты две я, как дурак, пялился в телевизор, и чем дольше эта темная пауза тянулась, тем больше я был заинтригован.

И тут в полнейшей тишине и темноте резко открылась пара человеческих глаз.

Я чуть подпрыгнул на диване, несмотря на то, что таких эффектов не боюсь, а за окном было светло. Видимо, организм реагирует на перемены ситуации раньше осмысления. Физиология. Ничего страшного на экране не было — глаза и глаза. Редкого желтого оттенка, явно живые, а не нарисованные. Подумалось, что женские. Заиграла тихая грустная мелодия — не знаю, с чем ее сравнить. Ближе, думаю, к этномузыке, но какой страны — не скажу. Спустя где-то полминуты глаза снова исчезли в черноте.

Музыка чуть стихла, на ее фоне зазвучал мягкий, приятный мужской голос. Языка я не понимал. Из тьмы проявилось фото крепкого, нестарого мужчины в стильном деловом костюме. Темные волосы с пробором, смуглая кожа, ясные и добрые глаза. Под портретом пробежала короткая надпись латинскими буквами и несколько… наверное цифр, написанных непонятным шрифтом. Я не мог отделаться от впечатления сходства этих кадров с давней печальной заставкой одного телеканала, сообщавшего о смерти его основателя. И музыка, и торжественно-печальный тон диктора указывали на явное — это траурный ролик.

Портрет сменился на новый вид — показанный с большой высоты красивый город. Башнеподобные светлые дома с укутанными в яркую зелень проспектами и дворами, а на горизонте — невысокое синеющее взгорье. Это с равным успехом мог быть Каракас или Ашхабад. Темп речи нарастал. Я пытался уловить повторы, чтобы узнать название страны или имя того человека — видимо, важного политика, а скорее всего — главы государства. В коротких сюжетах видеоряда человек управлял огромным трактором, едущим по бескрайнему зеленому полю, обращался к толпе разномастно одетых слушателей, стоя на опушке леса, улыбался с трибуны экипажам проезжающих по плацу полосатых танков. Присмотревшись, я понял, что это не танки, а пожарные или спасательные машины. Вместо башен на них стояли брандспойты, спереди крепились бульдозерные ножи.

А диктор все говорил. Вот безвестный монарх или президент жмет руки старикам в украшенных медалями пиджаках. Потом произносит речь на открытии огромного ажурного моста через реку с темными быстрыми водами, заполненную яркими катерами. На берегах белеют снега, но лидер одет в тот же костюм. А вот, наклонившись, гладит по голове детей, несущих в руках по три цветка, похожих на хризантемы…

Иногда казалось, что в потоке незнакомой речи повторяется одно слово — «Видим, видим», — напряженно говорили за кадром, с ударением на второй слог. Хотя, может, это просто был поиск зацепки в чужеродном потоке звуков. Надписи больше не появлялись, и я по-прежнему не знал, где и когда сделана запись. Это должно было напрячь и даже насторожить, но я скорее был поглощен странным зрелищем, чем встревожен.

Все это длилось недолго, но мне показалось вечностью. Сцены жизни неведомого деятеля снова оборвались черным фоном, но в центре экрана быстро появился потрет. На этот раз герой записи смотрел на меня почти анфас. Улыбка обнажала мелкие белые зубы. Как только изображение появилось, пришел и звук — новый и нешуточно меня испугавший. Тяжко задышали, а потом вразнобой заплакали женщины, перемежая горькие рыдания тоскливым, почти животным воем. Плач отдавался гулким, как тоннеле, эхом. Помните плач жен басмача Абдуллы из «Белого солнца пустыни»? Здесь женщин было много, гораздо больше. Целый хор плакальщиц. Ничего особенного в этом, по сути, нет, но представьте меня, одиноко торчащего в полутемной комнате перед гипнотизирующим экраном, показывающим странную и невеселую хронику жизни человека, которого больше нет… В последнем я был уверен. Безвестного мужика оплакивала вся его страна.

Когда плач усилился, портрет начал плавно приближаться. Плакальщицы уже почти орали, будто живьем раздираемые на куски. Вой и визг наполнили квартиру, а белозубое лицо все росло, пока не начало рассеиваться, распадаясь на точки, как под матричным принтером. Когда разваливающиеся на ходу глаза мертвеца заглянули на меня, скрючившегося на диване, плач окончательно сорвался в единый истошный крик с сотней тонов и, все нарастая, пронзил мои уши, заполняя череп и больно резонируя в горле.

Тьма пошла пузырями, распалась на слои и клочья, и я вдруг обнаружил себя забившимся под бок дивана, слепо тычущим пульт, который никак не останавливал маленький экранный ад. Почудилось, что ставшее кошмарным лицо сейчас раздавит меня, но нужная кнопка уже была нажата, и на экране осталась лишь жирная строка меню с той же уродливой надписью «видим», на латинице.

Завыв при виде страшного слова, я до хруста сжал второй пульт, и экран, заплясав и мигнув, ослепил меня яркой цветной картинкой. Снизу вверх я смотрел на веселящихся людей, с радостью и недоверием слушал заезженную попсовую мелодию. На сцене забитого публикой зала пели знаменитые артисты Оркадий Купавный и Маша Губа.

— О. Люди, — облегченно пробормотал я, поднимаясь с пола. Снаружи что-то стукнуло. Я дергано оглянулся на окно. Вечер еще не растаял, и сквозил бледными осколками через густую мозаику ветвей. Завыл ветер, и ветки снова ткнулись в балконное стекло. На кухне глухо щелкнули полы. Закатные лучи из противоположной комнаты ползли в мою темную, пробираясь ко мне дорожкой багровых бликов. Как я проморгал закат?! Я живо включил свет и врубил громкость "ящика" почти на полную. Сразу полегчало.

Продолжение>

Читать историю на нашем портале.

Report Page