В стране Молоха. Сын человеческий
Ats
Ноябрь
Этим утром Иннокентий Петрович опоздал на ранний автобус. Вопиющий инцидент, никогда не случавшийся с ним прежде.
День начинался так же, как и все остальные. Отворив дверь своего подъезда, Иннокентий Петрович вышел на крыльцо и невольно замер, застигнутый мгновением.
Часы на его запястье отсчитывали без пятнадцати семь. Перед рассветом прошла гроза, и двор общежития за пределами его невзрачных стен был наполнен свежестью и прохладой. Небо над головой имело пепельно-серый оттенок, с востока на запад затянутое угрюмыми дождевыми облаками. Стоя на узенькой площадке перед входом, Иннокентий Петрович дышал полной грудью, пропуская через легкие бодрящий осенний воздух, наполняющий тело силами перед грядущим днем. От перепада температур очки на его носу запотели. Прикрыв веки под линзами в круглой оправе, Иннокентий Петрович возвысил к небу лицо, раздумывая над тем, что иногда даже самая скучная и унылая жизнь имеет свои быстротечные минуты счастья.
Опомнившись, Иннокентий Петрович открыл глаза и взглянул на циферблат. Вытянутая стрелка переместилась на несколько делений вперед. Отчитав себя за сиюминутную слабость, Иннокентий Петрович выровнял сползшую на макушку шляпу, поправил лацканы демисезонного пальто и начал спуск вниз по приземистым ступеням. Оказавшись на земле, он двинулся вперед, обходя стороной дождевые лужи, помахивая на ходу своим стареньким обшарпанным портфелем.
По безлюдному двору разносилось шарканье метлы, елозящей вдоль по мокрому тротуару. Стамескин, облаченный в темно-синий дворницкий фартук, орудовал плетеным инструментом, сгоняя облетевшие с деревьев листья в промозглые красно-желтые кучи. Высокий, худой и жилистый, он пребывал в на удивление бодром и трезвом расположении духа. Завидев приближающегося соседа, Стамескин замер и распрямился, вынув изо рта тлеющую папиросу. Его лицо, темное от табачного дыма, расплылось в доброжелательной, хоть и слегка насмешливой улыбке.
- Доброго вам утречка, Иннокентий Петрович! - вымолвил Стамескин гулким хриплым голосом. Вытянувшись в полный рост, он стоял, опираясь на ручку метлы. Зажатая меж пальцев папироса горела на конце янтарным угольком, - на службу идете?
- Доброе утро, Василий. Да, на службу, - бросил на ходу Иннокентий Петрович, стараясь не встречаться со Стамескиным взглядом.
«Не дай Бог опять начнешь в долг просить», - мысленно добавил он, но озвучивать не стал.
- Что-то вы сегодня припозднились. Часом не приболели?
- Нет, все хорошо. Я здоров.
- Коли так, не займете пару рублей до получки? По-соседски.
«Займу я тебе, как же. Алкаш!» - брезгливо подумал Иннокентий Петрович. Но в ответ лишь холодно произнес:
- Не могу, Василий. Сам жду зарплаты. Прошу меня извинить, но я опаздываю.
- Понимаю, понимаю, - сочувственно кивая головой, Стамескин раздавил о землю бычок и вновь принялся за метлу, - Иннокентий Петрович - человек службы.
Отделавшись от соседа, Иннокентий Петрович заспешил вперед - вдоль асфальтированной тропинки, к маячащему вдали просвету меж домами. Рассаженные вдоль аллеи клены к концу сентября уже избавились от пожелтевших листьев. Их голые чернеющие кроны смыкались над головой Иннокентия Петровича сонмом тонких скрюченных ветвей, закрывая собой пасмурное небо, словно паутина из трещин в затянутой облаками свинцовой сфере.
Желая сократить свой путь, Иннокентий Петрович свернул на детскую площадку, и, миновав стойку для выбивания ковров, прошел рядом с качелями без сидушки, близ песочницы с навесом в виде грибка и наконец мимо пустующей карусели, со скрипом вращавшейся на ветру вокруг собственной оси. Раскисшие от дождя скамейки кое-где хранили следы облезающей краски. Сплющенные и обожженные урны рядом с ними тонули в сигаретных бычках, осколках красного стекла и пустых бутылках, щедро облепленных подсолнечной шелухой. К дворницкому долгу Стамескин относился так же, как и ко всему в своей жизни — с моральным релятивизмом.
Иннокентий Петрович спешил, мысленно костеря себя за утренний променад. Ведь по его вине он опаздывал теперь на ранний автобус, что прибывал к остановке ровно в пять минут восьмого и почти всегда был полностью пустым.
∗ ∗ ∗
Вытянутый оранжевый ЛиАЗ отъезжал от тротуара, закрывая на ходу белые створчатые двери
- Стойте! Подождите! - завопил Иннокентий Петрович, бросаясь вслед за отдаляющейся махиной. Он мчался изо всех сил, по-мальчишески перескакивая через лужи. Потертый кожаный портфель болтался в его руке из стороны в сторону. Автобус был неумолим. Обдав Иннокентия Петровича струей выхлопных газов, кряхтя мотором, старичок ЛиАЗ начал набирать скорость, двигаясь вдоль проезжей части к линии горизонта, оставляя позади опоздавшего нерадивого пассажира.
Сникший Иннокентий Петрович замер на остановке. Облокотившись рукою о столб, он дышал словно выброшенная на берег рыба, втягивая воздух ртом, приходя в себя после незапланированного бега. Даже в светлый период юности не отличавшийся успехами на ниве атлетизма, Иннокентий Петрович с годами обзавелся брюшком и гипертонией и потому не привык к внезапным физическим нагрузкам. Шляпа сползала на глаза, чудом удержавшись на лысеющей макушке. Жидкие островки волос под ней намокли от выступившего пота. Иннокентий Петрович боялся. Он опоздал на ранний автобус, и теперь ему предстояло дожидаться следующего, который наверняка приедет уже не пустым.
∗ ∗ ∗
Подняв воротник своего пальто, Иннокентий Петрович шагами мерил пространство перед остановкой. Круглый дорожный знак подрагивал на ноябрьском ветру, удерживаемый на торчащем из земли столбе ржавыми болтами. Маленький черный автобус на нем трепетал в унисон воздушным порывам, застигнутый в бесконечном движении по белому как штукатурка фону. От нечего делать Иннокентий Петрович принялся изучать объявления, лоскутным ковром облеплявшие наружные стены остановки. Исписанные от руки клочки бумаги: реже белой — типографской, чаще - разлинованные в клеточку листики тетрадей - прятались от дождя и ветра под краешком навеса. Протерев стекла очков платком и сдвинув шляпу на затылок, Иннокентий Петрович разбирал чужие каракули, проникая в тайны зашифрованных ими спекулятивных сообщений. Кто-то продавал коляску. Кто-то — подержанные гантели. В нижней своей части объявления о продаже распадались на обтрепанные полоски с номерами телефонов. Значительный сегмент остановочной стены занимали оповещения о розыске пропавших людей с указанием возрастов и имен и кратким описанием внешнего вида. К некоторым из них даже прилагались поблекшие от времени фотоснимки. Уродливая надпись «Глядящий из стен», нанесенная красной краской, пересекала объявления о пропажах по диагонали. Вторая надпись, чуть поменьше, примостилась под первой, глася: «Эмман!».
Блуждая среди мира предложения и спроса, Иннокентий Петрович сделал небольшое открытие. Гуляя по окраинам «информационного поля», взгляд его замер на обрывке пожелтевшей газетной страницы. Массивные прописные буквы, выведенные синей авторучкой поверх отпечатанного текста, гласили: «СВЕКЛА. НЕДОРОГО».
Заинтересованный не столько недорогой свеклой, сколько самой газетой, Иннокентия Петрович придвинулся поближе, вчитываясь в едва различимый от времени шрифт. Выпуск был старым - почти годичной давности. Проставленная на обрывке дата отсылала аж к октябрю 1994. Доступный Иннокентию Петровичу абзац рассказывал о межконтинентальных баллистических ракетах, наносивших удары по столице, обрываясь на самом интересном месте. Разочарованно вздохнув, Иннокентий Петрович в последний раз скользнул взглядом по печатным строкам и вернулся к объявлению о гантелях.
∗ ∗ ∗
Рокот приближающегося мотора вырвал его из забытья, оторвав от «увлекательного» чтива. Высунув голову из-за стены, окинув проезжую часть взглядом, он с содроганием опознал квадратную морду ЛиАЗа, сползающего вниз по дорожному уклону.
Взбираясь по ступенькам внутрь, Иннокентий Петрович замер на полпути, нервно разглядывая салон. Холодный липкий пот каплями струился по его шее. Остатки шевелюры стояли дыбом под шляпой от испуга.
В автобусе сидели они. Сухая мумифицированная кожа плотно прилегала к безносым, лишенным плоти черепам. Жидкие островки волос, ломкие и седые как ошметки ваты, венчали бугристые лысеющие головы. Белесые глаза, впалые щеки, торчащие зубы. Автобус был заполнен живыми мертвецами, восставшими из небытия и наблюдавшими теперь за Иннокентием Петровичем с молчаливым интересом.
- Чего встал?! - рявкнул на него водитель. Могильные пассажиры действовали ему на нервы его не меньше, чем Иннокентию Петровичу, - заходи давай!
Быстро и спутано извинившись, Иннокентий Петрович забрался внутрь салона. Двери за его спиной захлопнулись с недовольным шумом. Раздраженно затарахтев, автобус тронулся с места. Выудив из кармана книжку с талонами и пробив один из них в компостере, Иннокентий Петрович отправился в самый конец - туда, где ютились малочисленные нормальные пассажиры.
Мертвецы сидели на своих местах, вытянутые, словно шпалы, колыхаясь и подрагивая в такт движению ЛиАЗа. Все как один беззвучно наблюдали за Иннокентием Петровичем, оборачиваясь ему вслед по мере того, как он двигался вперед по трясущемуся узкому проходу. Спертый воздух салона пропитывала бензиновая вонь, смешиваясь с запахом сырой земли и дождевых червей.
«Какого черта они начали пялиться? - родилась в его сознании мысль, холодная и мерзкая, как заползший под одежду мокрый слизень, - раньше ведь не пялились?»
Добравшись до последних мест, Иннокентий Петрович едва не застонал от безысходности. Задняя лавка была полностью оккупирована живыми — тщедушным старичком, с равнодушием глядевшим в окно; парой толстых недовольных женщин, занимавших вдвоем сразу три места, и стиснутым меж ними работягой, угрюмо взиравшем на Иннокентия Петровича из под козырька своей кепки-восьмиклинки. Следующий за ними ряд на три четверти облюбовали мертвецы, оставляя свободным лишь крайнее место слева.
Его будущий сосед — обтянутый пергаментной кожей скелет - повернув голову вправо, разглядывал Иннокентия Петровича взглядом пустующих глазниц. Округлый череп мертвеца венчала мышино-серая рыбацкая панама. Лишенный губ рот щерился двумя рядами зубов, часть из которых заменяли железные протезы. Черный дождевик обволакивавший иссушенное тело, придавал своему владельцу образ смерти, сменявшей свою косу на пару резиновых сапог и хозяйственную сумку.
Ехать стоя не хотелось — впереди был долгий рабочий день. Обреченно вздохнув, Иннокентий Петрович уселся на свободное место и выудил из портфеля справочник по бухучету. Мертвец провожал каждое его движение взглядом, плавно смещая голову на костлявой шее. Полые глазные впадины тонули во мраке, игнорируя тот факт, что в салоне ЛиАЗа было уже достаточно светло. Несмотря на отсутствие зрительных органов у ожившего трупа, Иннокентий Петрович был твердо уверен, что тот прекрасно его различает и безмолвно составляет о нем свою мертвенно-верную оценку.
Раскрыв справочник на месте закладки, Иннокентий Петрович уткнулся носом в пожелтевшие страницы и сидел так вплоть до нужной ему остановки, стараясь не замечать своего соседа, взгляд которого чувствовал на себе непрестанно.
∗ ∗ ∗
Дверь на входе в здание скрипела как несмазанное колесо, давая намек на ржавеющие петли. Грузный краснолицый вахтер, сидевший за фанерной стойкой, ответил на его «Доброе утро» приветственным кивком, шевельнув седыми чапаевскими усами. Сверившись по поводу ключей и увидев в журнале изящную подпись Алевтины, Иннокентий Петрович направился вглубь здания, помахивая на ходу своим портфелем.
Пол первого этажа блестел от влаги. Смуглая черноглазая Есуман отжимала тряпку в заполненное грязной жидкостью ведро, негромко напевая во время работы. Ее голос - мягкий и глубокий, пронизанный горячими степными ветрами - слагал песню из чужеземных слов, в которой безошибочно угадывались восточные мотивы. При виде Иннокентия Петровича и его заляпанных грязью ботинок, Есуман умолкла и недовольно свела брови. Не желая вступать в конфликт с техничкой, Иннокентий Петрович внес легкие коррективы в свой курс, старательно избегая покрытых влагой мест.
Взойдя по лестнице на второй этаж, Иннокентий Петрович двинулся вперед по коридору, чеканя шаг, до тех пор, пока не оказался у двери с надписью «Бухгалтерия». Потянув изогнутую ручку на себя, он ступил внутрь кабинета и нарочито-бодро произнес:
- Доброе утро, Алевтина Львовна. Как Ваше здоровьице?
Худенькая седая Алевтина, пившая чай в уголке у окна, подняла на него серые, не по возрасту ясные глаза.
- Здравствуйте, Иннокентий Петрович. Спасибо, что спросили. И Вам не хворать.
Одарив счетовода приторной улыбочкой, которую приберегал для детей и пенсионеров, Иннокентий Петрович оставил портфель рядом со стулом и начал стягивать с себя пальто и шляпу. Убрав верхнюю одежду в шкаф, он уселся за рабочий стол и тщательно протер его поверхность вынутой из ящика салфеткой. Пыль Иннокентий Петрович не любил, стараясь избавляться даже от малейшего намека на сей природный казус. Ручки и карандаши выглядывали из ячеек органайзера, стоявшего рядом с бухгалтерским калькулятором. Нетронутые ведомости и прочие бумаги возвышались стопкой в стороне, белея в сером утреннем свете, льющемся из запертого на шпингалеты окна.
- Что-то Вы сегодня припозднились, - сказала Алевтина, убирая в стол мешочек с сухарями, - не желаете ли чаю?
- Да, спасибо. Два кусочка сахара, будьте добры, - ответил Иннокентий Петрович, задумчиво разглядывая ведомость. Немного помедлив, он нехотя добавил — проспал сегодня маленько.
Маленький обеденный столик примостился у стены бухгалтерии, заставленный вскрытыми упаковками со сладостями, коробочками с сахаром и чаем, а также нехитрой утварью для чаепития. Разбавив заварку кипятком из электрочайника, Алевтина опустила в янтарную смесь пару кубиков рафинада и отнесла дымящийся напиток Иннокентию Петровичу.
- Спасибо, Алевтина Львовна! Что бы я без Вас делал? - рассыпался тот в благодарностях, принимая от нее пышущий жаром стакан в никелированном подстаканнике.
Улыбнувшись в ответ, Алевтина направилась в свой угол. До пенсии ей оставалось меньше года. На полпути к своему рабочему месту, она как бы невзначай бросила через плечо:
- Тоже выходите пораньше, чтобы не ехать на работу вместе с этими?
Резко вскинув голову, Иннокентий Петрович одарил счетовода свирепым взглядом.
- Алевтина Львовна! - яростно прошипел он, понизив голос, - я попрошу Вас!
- Все! Молчу-молчу, - в знак капитуляции Алевтина вскинула к груди ладони.
Рабочий день потек своим чередом. Иннокентий Петрович барахтался в рутине, словно муха, увязшая в клее. Скрипел шариковой ручкой по бумаге, жал калькуляторные кнопки, вычитал, складывал и умножал, сводил баланс. Воздушная и невзрачная, словно пылинка, Алевтина сидела в своем уголке, отбивая дробь на пишущей машинке, прерываясь изредка для того, чтобы свериться с записями в бухгалтерской книге. Недопитый чай остывал на столе: остатки сахара карамелизировались на дне стакана.
В какой-то момент, оторвавшись от очередного документа, дабы посмотреть на часы, он осознал, что наступило время обеда. Отложив в сторону дела, Иннокентий Петрович полез в свой портфель. Выудив из его недр сверток с бутербродами, он переместился за обеденный столик и пригласил Алевтину присоединиться к своей скромной трапезе.
Еда улучшила настроение, скрасив эффект гадкого утра. Откинувшись на спинку стула, Иннокентий Петрович размял затекшую шею. Его потянуло на разговоры.
- Ну-с, Алевтина Львовна. Как у Вас дела? Что у Вас нового?
Сидевшая на другом конце стола Алевтина на мгновение отвела глаза, разглядывая затянутый обшарпанным линолеумом пол. Покусывая нижнюю губу, она словно тщательно обдумывала ответ. Наконец Алевтина решилась:
- Вы знаете, Иннокентий Петрович, дела мои в последнее время не очень.
- Да? И в чем же беда?
- Меня мучают кошмары.
Иннокентий Петрович похолодел от страха. Стараясь не показывать виду, он доложил в стакан с чаем кубик рафинада и принялся размешивать его ложечкой, пытливо вслушиваясь в каждое слово счетовода.
- Каждую ночь — один и тот же сон, - продолжила та свою исповедь, - я открываю глаза, а все вокруг меня горит. И этот голос — ужасный, громкий — словно сам черт кричит мне в ухо. От него у меня каждое утро раскалывается голова.
Отложив чайную ложку в сторону, Иннокентий Петрович нарочито небрежно произнес:
- Не пробовали к врачу сходить? Он Вам успокоительное выпишет.
- А! - Алевтина раздосадованно махнула рукой, - что толку? Ходила я в поликлинику. Захожу в кабинет, а там вместо врача — один из этих. Так и ушла ни с чем.
Встав из-за стола, она подхватила опустевшие тарелочки и стаканы и понесла их к раковине, продолжив рассуждения на ходу:
- Видит Бог, Иннокентий Петрович, до чего же они мерзкие! От одной мысли, что меня будет осматривать одна из этих тварей, мне стало даже хуже, чем было.
Кровь прильнула к лицу Иннокентия Петровича. Тлеющий в его душе страх разгорелся с новой силой, переродившись в едкую злость, ищущую козла отпущения.
- Алевтина Львовна! - прошипел он в спину пожилому счетоводу - пожалуйста, следите за словами! Надеюсь Вам не нужно напоминать, что сказал Кулябин. Эти, в кавычках, «твари» - такие же жители нашего города, что и мы с Вами. Вы же не хотите проблем с администрацией?
Поставив грязную посуду в мойку, Алевтина включила кран и принялась за мытье, не оборачиваясь к Иннокентию Петровичу лицом.
- Такие же, такие же, - недовольно ворчала она себе под нос, ополаскивая в струе теплой воды намыленную тарелку, - да вот только не такие же...
Поднявшись из-за стола, Иннокентий Петрович двинулся к своему рабочему месту. Страх и раздражение боролись в его душе друг с другом .
- Попейте пустырника от нервов, - буркнул он, усаживаясь в кресло, - и не забудьте - все отчеты должны быть перепечатаны к концу недели.
Хорошее настроение растаяло словно дым. Помрачневший Иннокентий Петрович зарылся носом в бумаги в надежде просидеть так до конца рабочей смены и не разговаривать более о всяких неприятных для него вещах.
∗ ∗ ∗
С работы домой он возвращался пешком. Отужинав по пути в кафе, Иннокентий Петрович шел вдоль проезжей части, разглядывая нечастые силуэты проезжающих мимо него автомобилей. Бело-синий пассажирский КАвЗ — остроносая горбатая махина, движущаяся по шоссе в лучах угасающего солнца — с рокотом обогнал его из-за спины, забитый до отказа возвращающимися домой со смены. Подняв свой взгляд на автобус, Иннокентий Петрович невольно похолодел от страха при виде скалящихся желтых челюстей и черных словно ночь глазниц, пялящихся на него через заляпанные грязью окна.
Поросшая жухлой травой земля сменилась серым полотном асфальта, а затем уже тот — выложенной тротуарной плиткой мостовой. Петляющая дорога вывела его на безлюдную городскую площадь. Округлый фонтан в ее середине давным-давно пересох и взамен воды был наполнен обломками камней и пыльной мраморной крошкой. Обезглавленная статуя горниста возвышалась на пьедестале в центре — маленькая скульптура в озере строительного мусора. Мраморный горн, из раструба которого в прежние годы летом били струи воды, замер в воздухе, поднесенный каменной рукой к пустующему пространству на месте рта.
Ступив на выложенную плиткой мостовую, Иннокентий Петрович сделал крюк влево. Миновав фонтан, он шел по полукругу, придерживаясь границы площади и искоса поглядывая на дальний ее край, где в свете багрового заката возвышалось здание городской администрации.
По ту сторону ограды из длинных заостренных пик, мрачный пятиэтажный фасад отбрасывал тень на площадь, подобно средневековому собору. Маленькие башни по его бокам тянули свои шпили в небо — два черных силуэта на фоне багряно-красных облаков.
Мертвецы в черных касках и серой милицейской форме охраняли внешний периметр забора. «Тупорылые» АКСУ свисали с ремней на их плечах. За прошедший год здание администрации обрело новый вид, сменив свой цвет с желтого на темно-серый и медленно, но верно обращаясь в подлинную крепость. Парадный вход сменился стальной бронированной дверью с узкими бойницами - подходы к нему были прикрыты баррикадой из сложенных друг на друга мешков с песком. Во всем здании был выключен свет. Оконные проемы — черные квадраты в сгущающейся вечернем полумраке - были закрыты досками, нижние из них - усилены решетками от нежелательных гостей. С другого конца площади Иннокентий Петрович разглядывал сумрачный замок городской администрации, гадая в уме о том, как удается Кулябину и его замам проникать внутрь и выходить за его пределы незамеченными. Ответ на этот вопрос для многих стал загадкой, ввиду того, что в живую мэра, его помощников и даже его супругу жителям города не приходилось видеть уже давно.
Через пустующую площадь, по ту сторону, где шел Иннокентий Петрович, возвышался православный храм, выполненный в неовизантийском стиле. Брошенный на произвол судьбы коммунальной службой, храм медленно разваливался и ветшал, требуя капитального ремонта. Его некогда побеленные стены выцвели и посерели, покрывшись островками черной плесени после затяжных октябрьских дождей. С врезающихся в неба куполов осыпалась виридиановая краска. Демонтированные кресты был спущены с вершин вниз, покоясь у стены храма позолоченным металлоломом.
Иннокентий Петрович брел вдоль украшенной чугунными листьями ограды, разглядывая здание собора через прутья. Храмовый дворик, усыпанный пожелтевшей листвой, не пустовал: толпа из дюжины живых трупов стояла на паперти перед входом. Алый свет, струящийся из распахнутых дверей и окон, падал на толпу, окрашивая лица мертвецов в огненно-красный цвет.
Внутри храма проходила служба. Из его недр на улицу лилось пение. Высокий нежный голос доносился из-за стен собора, слагаясь в чарующий иноземный распев, лишенный музыки и слов. Каждый раз проходя мимо храма в это время суток, Иннокентий Петрович вслушивался в божественное звучание, тщетно пытаясь разобрать, женщина ли это поет или мужчина, но раз за разом терпел в этом деле неудачу. Голос — лишенный половых оттенков — как будто и не был человеческим вовсе, словно хозяин его не принадлежал к свойственному людям миру.
Толпящиеся на паперти мертвецы смотрели в распахнутый дверной проем, слегка покачиваясь в такт неземной молитве, будто пребывая в трансе, вслушиваясь останками своих ушей в переливающиеся звуки. Мимолетный, едва заметный запах дыма, окутывал толпу, достигая границ ограды. Иннокентий Петрович пришел к выводу, что внутри храм переполнен, и на крыльце стоят лишь те, кому не хватило места.
Долговязая фигура — сутулая, с лысой шишковатой головой — возвышалась в центре группы, с макушки до ног залитая алым светом. Ее хозяин, одетый в темный кожаный плащ, внезапно повернул свое лицо - по-старчески морщинистое и бледное, скрытое наполовину маской респиратора - в сторону глазеющего из-за ограды Иннокентия Петровича. Вздрогнув под пристальным взглядом холодных, не по-мертвому пронзительных глаз, тот спешно отвернулся и заспешил прочь, вдоль литого забора, подальше от багряного богослужения, в которое только что осмелился сунуть свой нос.
Достигнув края чугунной ограды, он миновал раскидистое дерево, простирающее свои ветви над навершиями ее пик. Оскверненный лик Христа с замазанный черной краской глазами был прибит гвоздями к морщинистой коре. Под ним - на укрытой палой листвой земле - покоились иконы, вынесенные из храма и сложенные в кучу рядом с портретами Генеральных секретарей ЦК КПСС. Святые и вожди, Богородица и Сталин удрученно взирали на темнеющее небо в просветах меж шелестящими ветвями, словно забытые божества, утратившие последние нити, связывающие их с этим миром.
∗ ∗ ∗
Лифт в общежитии не работал. На лестнице раздавались пьяные голоса и дребезжание гитары. Несколько молодых людей, облюбовавших площадку между первым и вторым этажами, стояли, прислонившись, у грязно-зеленых стен, либо сидели на корточках на заплеванных подсолнечной шелухой ступенях. По кругу ходила трехлитровая банка из-под компота, заполненная темным разливным пивом. Лузгая семечки, гогоча и разговаривая под музыкальный аккомпанемент, парни коротали последние деньки перед неизбежной встречей с военкоматом.
Виталька Сомов, семнадцати от роду лет, восседал на узком подоконнике у окна, удерживая инструмент на своих коленях. Высокий и худой, одетый в черную куртку поверх спортивного костюма, он меланхолично водил пальцами по струнам, рождая на свет мелодию, в котором с трудом угадывался полузабытый блатной мотив. Компания его состояла из таких же раздолбаев-одногодок, числившихся вместе с Виталькой в последнем пока еще действующем в городе ПТУ.
При виде Иннокентия Петровича, нехотя поднимающегося по ступеням, разговоры медленно утихли. Гитара смолкла, полдюжины голов - все как одна без исключения - переключили свое внимание на непрошеного гостя, осмелившегося потревожить их вечерний отдых. Иннокентий Петрович замер, нервно оглядываясь по сторонам и чувствуя как подступает к горлу тяжелый ком. Молодые парни - каждый ростом с него или выше - занимали весь межлестничный проход, преграждая ему дорогу вверх. В воздухе витали ароматы курева и паленого алкоголя. Несколько пар глаз рассматривали его лицо и одежду, оценивающе скользя по карманам и портфелю, словно раздумывая над тем, насколько ценным может быть их содержимое. Пустая бутылка из-под водки, замеченная в углу лестничной площадки, не сигнализировала ни о чем хорошем. Слишком много, чтобы парни сохранили трезвость. Слишком мало, чтобы не искали денег на вторую.
- Ребята, можно я пройду? - наконец выдавил из себя Иннокентий Петрович. Голос подвел своего хозяина, вырвавшись из недр гортани гораздо тоньше и писклявее, чем он привык его слышать. Малолетки самодовольно заржали, словно гиены, почуяв страх в его пришибленной просьбе.
По-прежнему держа гитару на коленях, Сомов разглядывал Иннокентия Петровича осоловелыми глазами. Тот, знавший Виталия еще с пеленок и десять лет назад подкармливавший его конфетами, схватился за соломинку и уставился в ответ; заискивающе улыбаясь, произнес.
- Виталя, это же я.
Обдумав услышанные слова в течение нескольких секунд, Виталька наконец равнодушно пожал плечами и вернулся к гитарным струнам.
- Дайте ему пройти, - бросил он своим товарищам, утратив к Иннокентию Петровичу всякий интерес, - это мой сосед.
Музыка зазвучала снова. Разочарованно ворча и сплевывая себе под ноги, парни расступились, пропуская Иннокентия Петровича вперед.
∗ ∗ ∗
Ольга Степановна стояла на третьем этаже рядом с входом в собственную квартиру. Длинный залитый блеклым светом коридор тянулся от нее в обе стороны, одним концом упираясь в окно, другим — в лестничную площадку. Одетая в пальто и шляпку, женщина средних лет испуганно переминалась с ноги на ногу, явно не решаясь ступить внутрь своего жилища. Входная дверь была приоткрыта: связка ключей свисала из замочной скважины. Внутри квартиры был погашен свет — узкая полоска между косяком и створкой была залита мраком, из недр которого доносились едва уловимые поскребывающие звуки, словно кто-то водил в темноте острием гвоздя по обоям.
Дверь дальней квартиры напротив была распахнута настежь. Желтый электрический свет лился из прихожей в коридор, разгоняя тусклый полумрак общаги. Валентина Геннадьевна Орлова — низенькая сухая пенсионерка — стояла на пороге, с задумчивым видом наблюдая за происходящим. Внуки Валентины Геннадьевны — третьеклашка Лида и ее маленький братик - шестилетний Ваня — высунув русые головы из-за бабушкиной спины, глядели на представление любопытными глазами.
Приблизившись к семейству Орловых, Иннокентий Петрович остановился и вежливо спросил.
- Здравствуйте, Валентина Павловна. Что тут у вас стряслось?
- А, это ты, Кешка... - оглянулась на него пенсионерка. Внуки ее подались назад, переключив свое внимание на новоприбывшего соседа, - здравствуй, здравствуй. Вон, погляди. К Ольге сын ее Тарас из армии вернулся.
Ответ Валентины Геннадьевны сбил Иннокентия Петровича с толку.
- В смысле, Тарас?! - изумленно воскликнул он, - его же больше года назад призвали!
Валентина Геннадьевна саркастично, по-стариковски усмехнулась и подняла на него усталый взгляд.
- Дурачка из себя не строй, Иннокентий. Будто ты не знаешь, что сейчас в городе творится.
Махнув на него рукой, она вновь развернулась в сторону Ольги Степановны и продолжила, бормоча себе под нос:
- Оленька, бедная, пришла вечером с работы, а этот уже в квартире. Только вот уходил-то в армию Тарас. А кто назад вернулся, Ольга и сама понять не может...
Обескураженный услышанным, Иннокентий Петрович медленно двинулся вперед. Ольга Степановна была его соседкой через стену. Когда он шел мимо, она обернулась и одарила его умоляющим взглядом. Выдавив из себя кисленькую улыбку, трусливо отводя глаза, Иннокентий Петрович проскользнул между Ольгой Степановной и стеной, и почти бегом ринулся к входу в родное жилище. Провернув в скважине ключ, он юркнул в темное нутро своей квартиры и быстро заперся на цепочку и все замки. Когда он закрывал за собой дверь, в коридоре за его спиной Валентина Геннадьевна звала испуганную Ольгу остаться у нее на ночлег.
Переводя дух, Иннокентий Петрович нащупал в темноте выключатель. Люстра над его головой вспыхнула светом сорокаваттных электроламп, озаряя бесхитростный антураж. Маленькая комната, на четверть занятая раскладным диваном. Полка с книгами, платяной шкаф, телевизор. Узенькая кухня рядом с санузлом. Он наконец был дома.
∗ ∗ ∗
Умывшись и сменив одежду на домашнее, Иннокентий Петрович сидел на диване и пялился в происходящее на экране кинескопа. По ту сторону широкая, обрюзгшая от водки физиономия Кулябина, с трудом выговаривая слова, рассказывала дорогим горожанам об открывающихся перед ними безграничных перспективах. За окном накрапывал дождь. В черных как деготь небесах отсутствовали луна и звезды.
Иннокентий Петрович устало взирал через линзы своих очков на заплывшую жиром морду. В его руке дымилась чашка с чаем, в которую была добавлена крохотная порция коньяка, дабы понизить артериальное давление. Телевидение его раздражало. Из универсального развлечения, способного вытеснить книги и газеты, театры и кино, оно все сильнее превращалось в занудную шарманку, утомляющую не меньше, чем работа. В эфире чудом сохранялся всего один канал, показывающий одни лишь выпуски местных новостей, старенькое советское кино и латиноамериканский телесериал «Богатые тоже плачут».
Допив свой чай, он встал и выключил телевизор, щелкнув переключателем в углу «коробки». Разложив диван, достал из шкафа и постелил белье. Раздевшись, Иннокентий Петрович погасил свет и лег спать.