Степанов А.Ф. (Шаман). Начало и конец эпохи эльфов (продолжение)
ИСПЫТАНИЕ НЕПОСЛУШНИКА
Утонутие
…Прошёл год с того дня, как я открыл свою маленькую страну. Теперь я уже не то что бы твёрдо верил в существование в нашей тундре эльфов – я просто это знал наверняка. Откуда? Может быть я, затянутый в сети “ужасной нетоталитарной сети толкинистов”, просто повредился в уме? Может быть – но тогда я и сейчас являюсь субъектом с поражённым психическим заболеванием мыслительным аппаратом – и могу признаться, что вряд ли поправлюсь. Потому, что не хочу рассудительного душевного здоровья, делающего из человека холодную машину для унылого выделывания зарплаты и не видящую вокруг себя ничего, кроме того, что укладывается в рамки разрешённого зрением спектра…
Ко мне пристало прозвище Шут Полярный – я уже утомил всех своим “коньком”. Да ещё и толкинист! Впрочем, на отношениях с друзьями это особо не отражалось – просто все знали, о чем я заговорю после третьей рюмки. Но и круг общения немного изменился – вокруг меня стало поменьше унылых прагматиков и подлецов, больше ребят, потенциально творческих – это не могло меня не радовать. А время текло себе в ему одному известном направлении – и наступило в тундре очередное лето. Меня ждало моё место.
Ещё в предыдущее лето я потихоньку натаскал туда кирпичей, соорудил плиту – чтобы не уродовать тундру кострищем. За зиму сшил чудо-палатку – она могла превращаться в баню. Я собирался поселиться в этом месте примерно на пару недель – и хорошенько обследовать все окружающие холмы, склоны и сопки, берега реки… Вдруг что-то да изыщется?
Мастеря детям игрушки, из остатка чурбака я вытесал небольшого идола – так, то ли в шутку, то ли для антуража мастерской. И к моменту похода в долину сто одной лиственницы я решил прихватить эту статуэтку с собой – на “моём” месте есть одна небольшая живописная сопочка, и мне подумалось, что на ней он будет смотреться вполне живописно.
Ещё когда я выстругивал свой “знак”, меня в какой-то момент охватило странное ощущение: внезапно я перестал ощущать своё тело, зато полностью ощутил кусок дерева, с которым работал. Словно бы оно – это я… Или, точнее – что мы с ним одно целое. Очень странное чувство, на самом деле: вдруг понять до конца деревяшку… Самым для меня удивительным оказалось ощущение симпатии, исходившей от казалось бы, мертвой древесины, ко мне. Я действительно нравился этому тотему!
Всё это продолжалось лишь какие-то мгновения – а потом вернулось в свою привычную колею, оставив мне изумление от произошедшего и какую-то задумчивость необычайную. Но не мог я тогда знать доподлинно, к чему это! В поход я пошёл не один: мы вышли втроём. Я, мой брат и котёнок. Кот в тундре – это уже само по себе что-то, а кот, которому от роду месяц – вообще. Но не оставлять же его в пустой квартире на две недели! Так что он отправился с нами – в рюкзаке. Вместе с идолом.
На этот раз путь занял гораздо меньше времени, чем в самый первый раз – эта трасса уже была мной исхожена достаточно, чтобы выбрать пусть не самый короткий, но самый ненапрягающий маршрут. Правда, вышли мы поздновато – но вполне успели дотемна добраться до долины – хотя “дотемна” полярным летом понятие более чем относительное. До места бивака оставалось лишь перейти речку.
Собственно, речкой-то это я называл лишь из уважения к самому месту – скорее это был ручей шириной метров пятнадцать и глубиной максимум в полметра. Прошлый год я переходил его, не закатывая штанов в некоторых местах. Были в нём и омутки, чтобы можно было искупнуться – но не глубже, чем по пояс. Так что я смело ступил в этот ручей с берега, не снимая рюкзака. Глубины впереди не было видно – переправа была погружена в тень от другого берега, и вода вся казалась одинаково тёмной. Но я-то знал, что тут воробью по колено.
– Форсируем сходу! – весело крикнул я брату.
Следующий шаг меня слегка напряг – я был в воде уже по колено. “Вот, теперь придётся сушить джинсы!” – подумалось мне, и я сделал ещё один шаг.
Я не испугался, а удивился – теперь вода была мне по грудь! Здесь просто не могло быть такой глубины! Но она – была.
На самом мелком обычно месте вода вымыла яму в песке с поразительно крутыми склонами – и из-за этого я не мог дать задний ход. Мешал огромный рюкзак, тянущий килограммов на сорок. Мешало шустренькое течение. Я почувствовал, что не могу стоять и сползаю глубже и глубже.
– Не ходи за мной, подожди… – я крикнул это брату и решил: переплыву, если что – не должно тут быть глубже, чем мне по шею. Просто не может быть. Тем более, что берег – вот он, в трёх метрах…
Вас никогда не топили? Если вы когда-нибудь проходили через такие ощущения – значит, вы можете меня понять.
Плаваю я лучше, чем топор или утюг – гораздо лучше. Но до этого я никогда не пробовал плыть с сорокакилограммовым рюкзаком за спиной, объём которого – четверть куба. Удельный вес у него (плотность то есть) – это я потом уже посчитал – такой же, как у деревянной колоды.
…Ноги перестали ощущать донный песок, и я поплыл. Передо мной было всего три метра воды – но я почему-то совершенно не двигался вперед, как ни старался грести. Меня притопило рюкзаком так, что вода находилась на уровне глаз – и я не мог высунуть даже нос. Возникла вполне здравая в такой ситуации мысль: нырнуть, оттолкнуться от дна и вынырнуть уже на другом берегу. Но… Нырнуть не давал рюкзак – он был тяжёл, но непотопляем и, действуя как поплавок и грузило одновременно, удерживал меня на одном месте и в одном положении. Можно было бы попытаться его скинуть – но я был лишён и этой возможности: расстегнуть мою самодельную пряжку на поясном креплении было сложной задачей даже на суше. До меня дошло, что это – мой… скажем, каюк. Я просто тонул. Причём тонул глупо, утонуть здесь – всё равно, что утонуть в луже. Сейчас всё решало время, в течении которого я мог не дышать – хватит ли мне его, чтобы добраться до берега. Я понял, что не хватит, после нескольких попыток продвинуться вперёд. Почему-то не было страшно. Я отчётливо слышал, как брат с берега спрашивал: “Тебе помочь?”. Я с удовольствием бы ему ответил… но чем? Рот-то под водой.
Я уже несколько раз хлебнул воды – отвратительное ощущение, когда она заливается в лёгкие! – когда вспомнил о котёнке в рюкзаке. Если я тут утону – и он утонет тоже. Почему-то такая пустая мысль придала мне сил – по крайней мере, теперь мне нужно было спасать не свою жизнь – на неё я уже махнул рукой – а жизнь кого-то ещё, кто сейчас даже не имел возможности бороться и целиком зависел от меня. Так я и выплыл – хотя не понимаю до сих пор, как мне это удалось.
…Я стоял на берегу на четвереньках и выбрасывал из лёгких воду. Текло из меня, с меня, с одежды, из рюкзака… Подошёл брат – он перешёл ручей по щиколотку… в метре от того места, где я изображал подводную лодку.
– Ты как?
– Нормально – сказал я, откашлявшись.
– Ну ты, блин, даёшь! Надо же, такую яму найти… Я сначала не понял – думал, ты меня разыгрываешь… Потом смотрю – вроде не шутки, тонешь, блин! А у меня как назло, руки заняты – бросить всё надо, а я стою как дурак, шевельнуться не могу…
– Всё нормально, брось. – Я снял рюкзак и вытащил из него котёнка. Тот крепко спал, утомлённый дорогой – и совершенно сухой. Он открыл светло-зелёный глаз, недовольно посмотрев на меня. И снова захрапел.
– Во даёт, блин! Следом за котёнком я вытащил бутылку “Киндзмараули” и … своего идола. Я уже знал, что надо сделать: полбутылки – в реку, идола на сопку… И теперь это уже не было для меня приколом – это было всерьёз.
Это – я, на своем священном месте. Прямо за моей спиной – сопочка с идолом, тем самым. Его как раз прикрывает лиственница. По ненецким поверьям, женщины не должны видеть идолов и прикасаться к ним, чтобы не навлечь на себя гнева духов и т.д.
А это – вид на ночную тундру из палатки, над горизонтом висит луна. Сопка с идолом – справа от выхода.
Разговор на улице
– Привет! Что-то тебя долго не видно было.
– Да так… То, сё… К родителям в тундру ездил, дела опять же…
– А я тут чуть не утоп месяц назад! И – представляешь, на ровном месте!
– Где, в тундре? – Ну да, где сто одна лиственница. Переходил ручей – и яма какая-то… Если бы котёнка в рюкзаке не нёс – тогда бы точно …
– А причём тут котёнок?
– Да я о нём подумал, когда уже на дно собрался.
– Вот как… Говорил я тебе, что ты дурак? Не послушал! Сихиртя даже в голове держать опасно. Как дело было, расскажи.
Мы присаживаемся на завалинку магазина, и я рассказываю всю историю своего утонутия со всеми подробностями. Он внимательно слушает, почти не задаёт вопросов – но если задаёт, то такие, словно он сам там присутствовал – как будто всё видел…
– Вот как, значит… Правильно мне дед сказал о тебе: дурак он, и пропасть может – но тундра ему ничего не сделает. И сихиртя его не обидят. К себе не пустят – но и от себя отпускать не захотят. Странный ты. Вроде русский – а думаешь как мы, временами. Знаешь, почему не утонул?
– Да повезло. И не утонул бы я на самом деле – брат рядом был, вытащил бы, откачал…
– Ерунда всё это. Труп бы он твой вытащил… Или сам бы там утоп вместе с тобой. Ты из реки живой вышел потому, что о коте своём в первую очередь подумал.
– Да ну…
– А почему, по твоему, ненцы в тундре могут жить, а? Они не о себе заботятся – об оленях! Ненец как говорит? Не олень для человека – человек для оленя живёт! А по другому бы думали – давно бы нас уже не было… Ты не обижайся – но ведь и не ненец ты. И не русский. Я не о том говорю, как ты выглядишь и какой язык знаешь – это всё пустое. Внутри у тебя что-то не так, другой ты. Может быть, потому тебе с сихиртя запрета нет.
– А как это: “к себе не пустят – и от себя отпускать не захотят”?
– Увидишь… Поймёшь со временем. А хибидя* свой ты правильно поставил. Теперь он это место охранять будет. Когда умрёшь, твой дух в него поселится. Это хорошо. И то, что тонул – не так просто. Это тебя проверяли – можешь ли ты быть тадибя*. Если бы не мог – не выплыл бы. Это мне дед сказал.
– Когда? – Да пару недель назад.
– А он-то откуда знает?
– Так я его о тебе спрашивал, вот и знает.
– Если бы ты ему обо мне рассказывал, я бы понял. Ты же спрашивал! – А это неважно. Он же тадебя. Ему всё равно – рассказываешь ты или спрашиваешь… Он просто знает.
Хибидя – тотем, идол, так же место, где он стоит.
Тадебя – шаман. (прим. Шамана).
… “На ненецком языке священное место – хэбидя я (букв.: хэбидя – священная, святая, я – земля) или хэхэ я, что означает земля духа-хозяина, духа. По представлениям ненцев земля – живая. Весной, когда появляется зеленая трава, ненцы говорят я илелъй – земля ожила, осенью, когда трава желтеет, я ханга – земля умерла. В это время проводятся обряды, входящие в цикл календарной обрядности. Особо примечательные элементы ландшафта – холм, сопка, река, озеро, море являются ервсавэй я – имеющие своего духа-хозяина. Почитание таких мест воспринимается как почитание их хозяев – я” ерв (букв.: земли хозяин).
… Каждое из таких почитаемых мест имеет свою легенду. Место признавалось священным по указанию шамана, который объявлял, что оно должно почитаться всеми ненцами или только родом, семьей. Он указывал, где должно быть это место, какой образ должен иметь дух-хозяин данного святилища. Если же на этом месте имелся камень, то шаман мог “признать” в нем один из образов, принятый духом. Одновременно дух считается и духом той горы, холма, реки, озера, в честь которого было возведено данное святилище. Дух родового места является и хозяином родовой территории, и единым персонифицированным божеством, для которого предназначались обряды.
Материковые элементы священного ландшафта – это в основном высокие места: холмы, высокие берега рек, сопки, горы, камни, отдельно стоящие деревья. О почитании таких объектов кратко говорится в статье Л.В.Хомич [Л.В.Хомич, 1977]. Дух-хозяин места является невидимым, но может принимать облик различных зверей и птиц, являться в женской или мужской ипостаси, в различных одеждах. Духи некоторых святилищ имеют образ животных." <...>
Из истории вопроса. Проблема существования в Большеземельской тундре и на полуострове Ямал некоего загадочного народа, получившего в ненецких преданиях имя “сиртя”, в отечественной этнографии отнюдь не нова. Ее давно уже стремились обосновать, ссылаясь на неоднократные указания письменных источников о том, что в средневековье на Крайнем Севере, по обе стороны Полярного Урала, наряду с печерой, югрой и самоядью, присутствовал еще какой-то этнический элемент. Правда, в подобных сообщениях было много неясного и легендарного, но вместе с тем и интересного, не позволяющего попросту отмахнуться от нижеприводимых свидетельств.
На первом месте стоит известный рассказ Гюряты Роговича, услышанный летописцем от ладожан в 1114 г. (хотя в “Повести временных лет” он помещен под 1096 г.), в котором привлекает внимание такой отрывок: “Югра же рекоша отроку моему: дивно мы находихом чюдо, его же несмы слышали преже сих лет, се ж третьее лето поча быти, суть горы заидуче в луку моря, им же высота ако до небес, и в горах тех кличь велик и говор, и секут гору, хотяще высечися; и в горе той просечено оконце мало, и туде молвят, и есть не разумети языку их, но кажуть на железо, и помовають рукою, просяще железа; и аще кто даст им ножь ли, ли секиру, и они дають скорою противу. Есть же путь до гор тех непроходим пропастьми, снегом и лесом, темже не доходим их всегда” (Повесть временных лет…, стр. 227). (больше, правда, похоже на гномов – прим. Шамана).
“…летописный рассказ о людях неведомого языка, живущих в недрах гор, удивительно совпадает с ненецкими легендами об “ушедшем в землю” – в горы и тундровые сопки – народе сиртя, имевшем быт, во многом отличавшийся от быта ненцев-оленеводов.”
“Последним звеном в средневековой письменной традиции о несамодийском населении прибрежий Ледовитого океана принято считать информацию П. Ламартиньера (1653 г.) о “борандайцах” – охотниках и рыболовах большеземельского побережья Баренцева моря (в районе мыса Варандей), которые жили в хижинах, сложенных из костей морских животных и дерна и заметно отличных от тундровых оленных ненцев (Ламартиньер, 1912).
Академик И. Лепехин, зная распространенные на Европейском Севере легенды о “чудском народе”, стремился найти его реальные следы в виде археологических памятников. Благодаря сообщениям информаторов И. Лепехин смог сделать примечательную запись: “Вся самоедская земля в Мезенском округе наполнена запустевшими жилищами некогда древнего народа. Находят оные на многих местах: при озерах, на тундре, в лесах, при речках, сделанные в горах и холмах наподобие пещер с отверстиями, подобными дверям. В сих пещерах обретают печи и находят железные, медные и глиняные домашних вещей обломки” (1805, стр. 203).
А. Шренк, совершивший в 1837 г. большую поездку по Большеземельской тундре, существенно уточнил и дополнил эти сведения. “Чудские пещеры” с остатками материальной культуры (к сожалению, безвозвратно погибшими для науки) он обнаружил в низовьях р. Коротаихи, впадающей в Баренцево море к востоку от Варандея и к западу от Югорского полуострова и хребта Пай-Хой. Здесь же Шренк впервые записал подлинные ненецкие предания о сиртя – кочевых охотниках тундры и морского побережья, промышлявших диких оленей, рыбу и морского зверя, говоривших на языке, отличном от ненецкого, и в конце концов скрывшихся навсегда под землей (Schrenk, 1843).
Ненецкие рассказы о большеземельских сиртя не миновали и наблюдательного миссионера Вениамина, писавшего: “Река Коротаиха замечательна обилием рыбных промыслов и чудскими земляными пещерами, в которых, по самоедским преданиям, когда-то в древности жила Чудь. Пещеры эти в десяти верстах от устья, на правом берегу, на косогоре, который издревле по-самоедски назывался Сирте-ся – “Чудская гора” (1855, стр. 89).
В советское время интересующая нас проблема плодотворно разрабатывалась В. Н. Чернецовым (1935), который, побывав на Ямале, не только собрал разнообразные сказания о сиртя, но и обнаружил памятники древнейшей культуры, оставленные скорее сиртя, чем позднейшими ненцами. Согласно опубликованным им преданиям, ненцы, пришедшие на Ямал, встретили там население, обитавшее на побережье в земляных домах и промышлявшее морского зверя. Это и были сиртя, не знавшие оленеводства, с которыми ненцам приходилось воевать, а иногда и вступать в браки. Ненцы были убеждены, что последние сиртя еще за четыре – шесть поколений до наших дней, встречались кое-где на Северном Ямале, а затем окончательно исчезли.
В. Н. Чернецов дважды опубликовал важный археологический материал из землянок на мысе Тиутей-сале при слиянии рек Сер-яха и Тиутей-яха (на западном побережье Ямала под 71№30′ с. ш.), который он датировал VI-IX вв. и не без оснований приписывал сиртя (1957). Новые археологические материалы. В поисках следов сиртя наше внимание на восточном побережье Ямала привлекала бухта Находка, где с давних пор кочующие ненцы занимались весенним морским промыслом (Житков, 1913). В конце 1950-х годов на возвышенном берегу при впадении в бухту тундровой речки Харде-яха, возникла оседлая база колхоза “Красный рыбак”.
На северо-восточной окраине поселка на сопке Харде-седе (“имеющая жилье сопка”) нами было обнаружено заброшенное “священное” место, с которым связано представление о сиртя. Многие местные жители всерьез рассказывают, что в этой сопке некогда скрывались диковинные маленькие люди, но уже давно они “ушли” в другую более удаленную сопку, оставив на прежнем месте только “сядеев”- изображения богов и различные вещи. Старухи и сейчас не разрешают детям бегать по сопке: “Вытопчите, мол, сядеев, а это – грех”. По другой версии, внутри сопки спрятан “богатый товар” погибшего купца, но никому этот клад не дается в руки. Само название сопки указывает, что на ней когда-то было не только жертвенное место, но и жилье. Она не столь высока (от подошвы до вершины немногим более 3 м), культурный слой, начинающийся от глубины 1,5 м, выражен отчетливо: в его основе залегает серо-песчаный горизонт, на одном участке с горелыми прослойками, выше, более чем на 0,5 м,- торфяная подушка. Слой вечной мерзлоты начинается на глубине всего несколько десятков сантиметров. Поэтому большинство предполагаемых остатков материальной культуры находится именно в мерзлоте, преодолеть которую нам при зачистке не удалось. Вместе с тем мерзлота способствовала сохранению многих деревянных предметов, кожи, бересты, кости.
Харде-седе в верхних слоях – типичное жертвенное место, на котором принадлежности культа накапливались в течение долгого времени, и к тому же слои перемешаны недавними кладоискательскими поисками. Все это чрезвычайно затрудняет четкую стратиграфию слоев и их относительную датировку. Однако ясно, что это капище в позднюю пору было связано с промысловым культом, о чем, например, свидетельствуют массовые скопления костей северного оленя, песца, тюленя, крупных рыб, кусок обработанной кожи морского животного и т. д.
Среди находок в верхнем торфяном слое наряду с костями промысловых животных и костяными поделками обильно представлены деревянные предметы: масса оструганных, заостренных с зарубками палок, носок лыжи, сломанное древко простого лука, дощечки с круглыми и квадратными отверстиями, плоские личины богов с прорезанными “глазами” и “ртом”, деревянные сосуды и ложки, модели гарпунов (в одном случае воспроизводится железный гарпун – “носок”, в другом – более сложный костяной модели каких-то киркообразных орудий, обыкновенного ножа, иглы для вязания сетей. Обнаружены также остатки круглого сосуда, сшитого из бересты.
Законченные изделия из кости представлены трехлопастным наконечником стрелы из трубчатой кости, кольцом “тынзяна” – аркана для поимки оленя, ритуальными ложками из оленьего рога и массивной моржовой кости предметом неизвестного назначения с кольцеобразной выемкой на конце. Весь этот инвентарь датировать трудно. Основная масса вещей относится, конечно, к позднему времени. Но некоторые из них имеют типологическое сходство с находками в землянке на мысе Тиутей-сале, существовавшей до X в. В частности, это – костяные ложки и деревянная модель ножа (Чернецов 1957).”
ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ
…Я тупо сидел на склоне среди кустов, вытирая пот со лба. Чушь какая-то! Склон – всего ничего, в бросок камня уложится, кусты – не выше двух метров, ориентиров – хоть отбавляй. А я заблудился… Уже час пытаюсь выбраться – и никак. Брожу по склону между кустов и всё никак не могу выбрести наверх. Правду мне сказал Егор: не хотят меня отпускать… Тем более – с их вещью.
…На дне реки, рядом со своим местом, я всё-таки нашёл что-то. Это оказалась небольшая глиняная чашечка в форме сердца – размером такая, что как раз помещалась посередине ладони. Довольно грубо сделанная, она всё-таки несла на себе отпечаток какой-то древней красоты и гармонии. Чашечка не могла служить для питья – для этого она была слишком мелкой. Скорее всего, в ней что-то сжигали – какие-нибудь ароматические курения или нечто подобное. Вряд ли она могла служить в бытовых целях – для отпугивания древних комаров, например, или ароматизации отхожего места. Вероятнее всего – принадлежала когда-то шаманке. Мужская вещь была бы крупнее, да и сама форма как бы подсказывала мне: для любовных заклинаний.
Это – место утонутия, оно слева от предыдущей точки съёмки сразу за кустами, которые видны на ночном снимке. На месте, отмеченном крестиком, я тонул, а в месте, отмеченным стрелкой нашёл ту самую ‘чашечку’.
И сейчас, блуждая в кустах, я ощущал каким-то уголком сознания: не хотят меня отсюда отпускать – особенно с этим трофеем. Может быть, я и был неправ – не моя эта чашечка… Но – моя находка! В конце концов, я потратил три года на то, чтобы найти её здесь – а стало быть, имею на неё некоторые права. И подлинные хозяева этого места знали о моих намерениях – и вроде бы, не возражали против того, чтобы я что-то нашёл для себя. Да и сама по себе такая вещь в руки не даётся – это я тоже знал. Может быть, нужно просто договориться?
Я снял рюкзак, сел поудобней и расслабился. Всё, что мне нужно – это перестать отделять себя от окружающего мира, раствориться в нём – если хотите, перестать быть собой на какое-то время – и дать возможность Силе сделать всё, что необходимо.
Если встать на предыдущую точку съёмки и развернуться на 1800 , то и возникнет пред глазами сей чудный уголок.
Я не всегда могу запомнить, что происходит в то время, когда начинает работать Сила. Насколько я понимаю, воспоминания о событиях остаются лишь в том случае, если сила действует в этом мире. Когда же она соприкасается с миром, находящимся за гранью нашего – то у меня остаются в результате лишь самые общие выводы типа правильно-неправильно. Слепки эмоций, что ли. Так и сейчас: я почувствовал, что часть моего сознания находится совсем не здесь – и она мне сейчас недоступна. Та же часть, которая никуда не уходила, наслаждалась тишиной и покоем этого места, получая от него Силу и делясь Силой своей. В момент, когда слияние меня и места дошло до высшей точки – мы как бы растворились друг в друге – ко мне пришло осознание, которого я не видел раньше: у Долины сто одной лиственницы два хозяина – в том и этом мире. В том мире – беседовавший со мной во сне эльф, в этом мире – я. Так что мы с ним коллеги. И с этого момента уже не важно, где я буду находиться – я всё равно буду здесь. И пока я буду помнить это место таким, каким оно предстало передо мной впервые – оно моё. И всякий, кто посмеет его осквернить – он будет тогда в моей власти. Мне не нужно будет читать заклинаний или колотить в бубен – мне достаточно просто пожелать ему… Чего? А что мне будет угодно. И рано или поздно это произойдёт – так или иначе. Но ответственность за всё – моя…
Я ощутил своё возвращение из другого мира. Я снова был здесь – весь. И теперь я знал: можно идти дальше. Моё блуждание по кустам – всего лишь прощальная шутка сихиртя. Но это – так же и моё последнее посещение долины… По крайней мере, в ближайшие годы. Теперь у меня – другие задачи, о которых мне пока ничего неизвестно. Их подскажет и покажет дальнейшая жизнь – и всё, что я сделаю на этом пути, будет служить какой-то конкретной цели. Сихиртя отпускали меня от этого места – но для чего?
Это вид, который открывается на “мою” долину при подходе к ней.
Я снова шёл по бесконечной плоскости тундры – но теперь уже не было того солнечного буйства. День был хмур, душен, а воздух звенел от мошки, радостно обгрызавшей на мне всю кожу, до которой она могла добраться. Лёгкий ветер дул мне в лицо – и это было ещё одним знаком, что возвращаться мне не надо – при ветре в спину через километр хода лицо может превратиться в обглоданную до мяса маску – мошка действует нагло, быстро и неотступно, пока её не сдувает ветром. Летом в тундре всё спешит жить – и травы, и ягоды, и мошка с комарами… И я.
Общая панорама местности, снятая с точки в трёхстах метрах левее предыдущей.
Анонс:
Легендарные «сокрытые народы» сихиртя и эльфы ушли «в холмы» практически одновременно и в Британии, и в Западной Сибири. Представители этой особой расы отличаются маленьким ростом, пользуются магией, умеют находить месторождения драгоценных металлов. Ныне они живут под землей или даже в параллельном мире, где течение времени отлично от земного. В ненецких легендах они иногда вступают в связь с обычными людьми, от таких союзов могут рождаться дети. Также ненцы приписывают сихиртя способность становиться невидимыми и обладание тайными знаниями, позволяющими управлять пространством и временем. Согласно легендам, сихиртя ранее обитали в тундре, но с приходом туда ненцев покинули свои территории и скрылись «в сопках». Как же народы, подобные сихиртя и эльфам, обладающие необычными знаниями и умениями, позволили изгнать себя с исконных территорий? Возможно, причина неспособности противостоять нашествию «нормальных людей» крылась в разобщенности «сокрытого народа». Другая возможная причина угасания цивилизаций эльфов и сихиртя - гомеостаз, или этническая старость.
Окончание здесь