Глава 3. Первые куры

​ На следующее утро я поднялся ранёхонько и по дороге к нужнику заглянул в курью загородку. Две пеструшки клевали землю, окруженные черными и белыми товарками. Вот и первый улов! Убедившись, что вокруг никого, я откупорил склянку масла, обхватил горлышко кольцом большого и безымянного пальцев и принялся за заклинание. Слова-то простенькие, так, а вот манипуляции потребны замысловатые. Пальцы левой руки помогают пятнышку открепиться, для чего отбивают известный ритм подушечками большого, указательного и мизинца, ни в коем случае не касаясь безымянного. Правая рука, тем временем, свой ритм отбивает по стенкам сосуда, ловит, загоняет, стало быть. Бывают пятна, что на каждое отдельная процедура нужна, но пеструшки, как и всякий звериный узор, сходят скоро — дело нехитрое. Вот и эти поддались на самый простой постук и сошли в склянку сразу с обеих куриц, не успел я приступить. Склянку в пояс припрятал и отправился в сортир, оставив в загородке новоявленных белячек. Теперь надлежало поразмыслить.

Пара кур, это хорошо, но тут нужен подход, система. Пробираться по курятникам как тать не годится. Времени мало, да ещё поймают, побьют. В тех краях я был человек новый, никому не знакомый: едва спустился из долины Поделы, что за Кряжем, где летом хороший торг по нашим делам. Стоило сочинить какую сказку для местных птицеводов. Положим, сочиним. Так. Осталось вызнать, где птицеводов искать, чтобы не месить дороги попусту — это к хозяину двора, для начала. Кроме того, потребуется масло и дюжина бутылей. Вроде и всё, план готов.

Поразмыслив в таком духе, я вернулся в дом и застал хозяина в общей комнате. Человечек он был совершенно плюгавый, ростом мне едва по плечо, и тощий как грибок, но с неуютным глазом; холодные такие зенки и глядят дерзко, с вызовом. За стойкой был у него устроен помост, чтобы не стоять подбородком на стол — а его помощник зато торчал оттуда как каланча. Помощника, впрочем, по раннему часу видно не было.

— Хозяин, — говорю, — надобно мне на три дня оставить у тебя короб где. И вот ещё дело, хочу закупить кур порядочно. Кто у вас тут в округе по этой части силён? — и кладу монету на стол.

Он монету сгрёб не глядя, а сам призадумался:

— Это тебе, мастер, в Потицы надо, что с холма на восток по тракту, день ходу. Там через три дни ярмарка под день Больших Костров. Нынче как раз год крысы Чух, которую издревле в Потицком Круге чтут, так что будет людно. Но у брода и вообще торг неплохой. Птица есть, у нас в краях птицу много кто держит. Там не возьмёшь, так люди подскажут. Лучше конечно до ярмарки обождать. А короб давай, уложу в чулан, небось не пропадёт. Три монеты вперёд и три как вернёшься. Только смотри — долго держать не буду, место самим надо. А в Потицы придёшь, ночуй в «Быке на переправе», скажи от Сули. Доброе место.

Сошлись на четырёх монетах. Бутылей и масла у него не нашлось, но раз идти на торг, то уж как-нибудь раздобуду. Распрощался я с Сули, взял сумку с необходимым, короб отдал в чулан — и двинулся со двора.

***

Дорога сперва нырнула в лес, но к полудню выпросталась в поля. По правую руку зажурчала река, которую тут кличут Вылей. Эта Выля потом на много дней пути идёт к северу, до самого Пымень-озера, всех приморских рек матери. Сорок потоков из него льёт, а впадает одна только река — эта самая Выля вот. Но здесь, в верховьях, её переплыть раз плюнуть; и не скажешь, что где-то в озёрном краю ходят по ней пузатые лодьи. Встречать Вылю такой тоненькой девчушкой мне до того не приходилось.

На опушке перекусил хлебом и молоком, да куском сыра и двинулся дальше, без приключений. Река разлилась пошире, замедлила ход. На полях где рожь в снопы увязана, где бредёт стадо, стрекочут кузнечики на последней жаре, с дорожной пыли саранча скачет. Недурной край, приветливый. Места-то новые, а люди наши и обычаи свои, понятные — это всякий про Приречье говорит, и я иначе не скажу. На большие костры пляшут в круге, богов чтут как положено — новых с уважением, старых — с осторожностью; а Рогатому на краю поля из соломы бурёнку ставят, чтоб с нею тешился, а нас не трогал.

Шёл я в удовольствие, по сторонам глядел, хоть и не мешкал особенно. Добрые места, добрые. Тут и там хуторки дымят, и на дорогах спокойно — хоть с заречными нынче и мир, а всё по границе государевых башенок тьма стоит, тамошняя стража и насчёт разбойников полезна. Для ремесла нашего это не всегда хорошо, но перезимовать тут и впрямь можно бы недурно.

На отдыхе, заполдень, взял из сумки основательное родимое пятно, да приладил на пол-лица. Кто приметит, так и будет описывать — рыжий мужик, пятно на роже вот такое, назвался Хёфилем. А надо будет, сниму пятнышко, и Уфиля не видал никто. На самый крайний случай, это беспутный брат его проходил, и впрямь похож, и уши те же, малость оттопыренные, только вот лицом не уродился.

Когда солнце склонилось к холмам за спиной, река повернула круче, совсем разлилась, а впереди уж давно поднялись дымки — хозяйки в Потицах ужин стряпают. Я вошел в деревню с вечерними стадами и в сумерках добрался до «Быка». Весь первый день пропал в дороге, но Сули говорит, край птичный. А всё-таки у меня были большие надежды на торг — но на торг я опоздал.