Глава 4. Куриный врачеватель

​Хорошим людям заниматься делами ночью, без присмотра Светлого Бога, не след. Но очень уж было мне жаль упущенного времени, поэтому в общей комнате я взял пива, спросил хозяина, кто из местных кто, и принялся поглядывать да послушивать, подсев в верный угол.​ В свой черёд, пузатый дядька, охочий до рассказов, который в том углу верховодил, спросил и меня, кто таков, откуда иду и какие вести слыхал.

Тут я и сказал, как есть, что зовусь Хёфилем, ремеслом врачеватель, бывал на западе, бывал и на юге, и на севере бывал, а за реку на восток давно не хаживал, да и не зачем; на что все согласно покивали. Тут я и спросил:

— А что, почтенные, не шлялись тут у вас полокане, тувлы или ещё какой сброд?

Расчёт мой оказался верен — эти всё время где-нибудь да шатаются, и хорошего от них никто не ждёт. Местные покивали опять, а как же мол, были давеча тувлы, норовили стойбищем стать, только их не пустили, за реку спровадили и поделом.

— А откуда те тувлы двигались, — спрашиваю, — не с заката ли, да не на восток ли? — а сам знаю, что и тувлы, и полокане этим временем года стекаются завсегда к востоку, да по заречным дорогам правят на юг зимовать.

— Так и есть, отвечают мне, — с западу и на восход.

Тут я возьми, помрачней, да и сплюнь в солому, парой ругательных слов их, проклятых, покрываю. Ну, торговые люди, ясно, спрашивают, чем мне те тувлы насолили. А я и отвечаю:

— Мне-то ничем, а вот только слыхал, что тувлы с запада завезли птичью заразу, от которой почитай никакого спасения нет.

Мужики так и обомлели, повскакивали, кричат, что за заразу, отвечай скорей, а пуще всех — мой пузатый дядька разоряется, что неудивительно, поскольку я его, по рассказу хозяина, знаю за главного птичника в округе. Я им и говорю:

— Зараза страшная: берёт куру, а как возьмёт, то ровно через луну кура один день хромает, другой день моргает, а третий день падёт и уж не встанет, а только вонью изойдёт и растечётся в лужу, что одни кости и перья останутся. Слава богам разве, что есть от этой напасти одно средство — и что берёт она куру не всякую, а только пёструю — рыжую или чёрную. 

И вот здесь почему-то народ вокруг успокоился, вопреки всякому моему ожиданию — а у меня, стало быть, наоборот, на душе заскребло. Пузатый, тот даже расхохотался и вместе с ним пара других:

— Ай, Свитюху свезло, лопне его брюхо!

Постепенно смех разошёлся по всему питейному дому. Мужики трясли вихрами, хлопали по столу, один поперхнулся пивом, так что пришлось его всем вместе откачивать. Не смеялся один только мрачный человечек, который во время общего веселья подошёл ко мне и заговорил настоятельно:

— Ты, видно, не знаешь местных дел, и потому недоумеешь. Богам было угодно так, что в здешних краях заводят из кур либо приречную белую, либо смолянку...

Сердце моё упало, и я мысленно распрощался с кошелем серебра и уютной зимовкой, без слякоти и белья, в то время как человечек продолжил:

— Что до пеструх, то их тут никто не держит кроме скряги Свитюха, меня, невезучего заезжего торговца, и той одной бабули, которой только и удалось мне сбыть четыре клетки во всей этой треклятой округе. Я намеревался теперь двинуться на восток и попытать счастья в Заречье, но твои вести не сулят моим пернатым красавицам пережить следующую луну. Однако, скажи, ты упоминал, что есть какое-то средство. Можно ли их спасти?

Он жадно впился в меня глазами, а заодно и пальцами в рукав, хотя и чего-то одного было бы достаточно. Справиться с заданием мне как будто теперь не светило, но и останавливаться было нельзя.

— Средство есть, — успокоил я купца, — и есть у него ещё побочное свойство, которое твоей торговле выйдет аккурат на пользу. Видишь ли, от моего лекарства куры не только избавятся от заразы, но потеряют и пеструшки. Станут белыми, как местная приречная.

Эта новость весьма приободрила моего собеседника, мы быстро сошлись на цене, и я обещал навестить его клетки завтра же на рассвете, сразу как запасусь маслом и бутылями.

Тем временем, веселье, запущенное неприятностями Свитюха продолжалось, подтянулись музыканты, зал поплыл в дыму и незамысловатых мелодиях. Мой новый знакомец вскоре ушел, но успел рассказать, что свои клетки продал древней бабуле, хозяйство которой находилось ниже по реке, чуть в сторону от Корочей Пристани. За дальнейшей выпивкой удалось узнать, что до хозяйства Свитюха можно добраться по дороге от той самой пристани, если держать на запад — и что по той же дороге, поближе к реке, отстроился старший Свитюхов зять, у которого также должны найтись пеструшки. Об этом мне рассказал изрядно захмелевший юноша с робкими усами и коварным блеском в глазах. Как пить дать, к той же дочке Свитюховой сватался, да усом не вышел.

По всему выходило, что какая никакая, а надежда есть. Дюжина бутылей это сурово, но чем Рогатый не шутит — может с торговца, да с бабули, да со Свитюха с зятем и удастся собрать. А если завтра сплавиться по утру до Корочей, да по-быстрому к бабуле, а от ней до зятя, где заночевать, а потом к Свитюху — и оттуда взять на юг, то к вечеру акурат выйду к «Позорной Ступке», где будет ждать заказчик. Ступка, это так холм по-местному у них называется, а на том холме рядом с двором ещё застава и башня, с которой государевы люди за реку смотрят, не несёт ли кого. Я перебрал свои склянки, проверил пеструшки (полный порядок) и отправился спать. Оставалось два дня до сроку.