Собери кусочки

<Часть 1

Конечно же, я откладывал это мероприятие как только мог, пока меня не взбодрил нежданный звонок в дверь. От него я пулей метнулся к шкафу, откуда выхватил монтировку.

К счастью, это оказался всего лишь дядя Игорь. Не знаю, как он сумел выяснить, где я живу, но ушлости дядюшки я больше не удивлялся.

Он стоял на пороге, поигрывая желваками и всем своим видом давая понять, что ничего хорошего меня не ждет. С чувством и весьма убедительно – как дядя это всегда и умел, он начал мне объяснять, что после заезда неожиданно обнаружил то-то и то-то сломанным, то и то пропавшим, и что это, стало быть, виноват я – больше-то некому, а значит, я теперь ему должен. Вот только внушить мне тот трепет, что я испытал в прошлый раз, родственник уже не смог. Мои мысли давно занимало другое. Я взглянул на него как-то по-новому, увидев перед собой лишь дебошира и пьяницу, которому нравилось бить того, кто слабее. Не говоря ни слова, я захлопнул дверь, впечатав железное полотно в дядюшкину физиономию. Тот вывалился на лестничную площадку и долго катался по полу, обещая обрушить на мою голову все казни египетские. Заглянув в глазок, я с удовлетворением отметил, что крови было достаточно. Что-то внутри меня мерзко хихикало.

Этот случай придал мне решимости. Ведь даже если какой-то алкаш сумел меня отыскать, то владельцу шкатулки это точно не составит труда. Если он вдруг решит, что я ее прикарманил.

Ранним утром я сел на междугородний автобус, будучи почти что единственным пассажиром. И хоть в моем представлении все было предельно понятно, водитель долго не мог уяснить, куда же мне нужно.

– «Опятовка», – упрямо повторял я, не зная, что еще тут можно добавить.

– «Опятовка-Опятовка… «Весточка» чтоль? И не «Опятовка», а «Сохатовка». Это старое название», – после продолжительных раздумий сказал добродушный лысеющий дядька. – «Там остановки нет. До «Черемушек» довезу – там слезай».

– «Почему это там нет остановки?»

– «Да потому что одной новой вывеской деревню не поправишь. Все разъехались. Не живет там никто».

Я мысленно схватился за голову.

Водитель все же сжалился надо мной и высадил аккурат у поворота на грунтовую дорогу, уходящую в редкий подлесок. Если некогда здесь и стояла табличка с загадочным колдовским словом «Сохатовка», то от нее не осталось даже следа. Идти оказалось не очень далеко и спустя минут двадцать взору открылись посеревшие крыши деревенских домишек, деревянных полубараков. Я отметил про себя, что деревня заброшена сравнительно недавно, ну либо ютившиеся здесь домики оказались на редкость добротными и хорошо сохранившимися. По большей части, даже окна – все были целы. О запустении говорили только необъятные заросли бурьяна, пожравшего огороды, тропинки и все остальное. Все, кроме грунтовки, по которой я шел, и которая, судя по всему, являлась в Сохатовке единственной улицей.

На небе очень ярко светило солнце – я специально выбрал самый погожий денек. В лесу пели птицы, и теплый ветерок легонько трепал кроны деревьев. Будто в издевку над моими мрачными мыслями все окружающее приняло самый умиротворенный и доброжелательный вид, что делало мое смятение лишь глубже. Контраст между внешним и внутренним был настолько велик, что мне стало казаться, будто я сплю.

Наверное, единственное, что не давало мне повернуть назад – это упомянутая выше путаница с названиями. Я искренне надеялся, что неграмотный отправитель где-то ошибся, или что-то напутал я. Что, поплутав по заросшим огородам, я ничего и никого не найду и со спокойной душой отправлюсь домой – пить чай с печеньем, а лучше чего и покрепче.

К сожалению, моим надеждам не суждено было сбыться.

Широкий, монструозного вида домище было тяжело не заметить с дороги, и выглядел он настолько причудливо, что я поначалу не понял, что с ним не так. Только приблизившись, я рассмотрел его лучше и догадался, что это простой сельский домик, к которому понатыкана куча пристроек: спереди, сзади, с боков, даже сверху, где был выстроен целых второй этаж. Причем сделано это было явно человеком, неважно владеющим рубанком и молотком. К пристройкам, в свою очередь, примкнулись другие пристройки, сделанные в разное время, из разного материала, и все это соединялось в какой-то деревянный слоеный пирог. Выглядело, мягко говоря, чудно.

В окне второго этажа горел свет. Подрагивающий, неровный, как от лучины.

– Еще не поздно повернуть назад, дружище, – шепнул мне внутренний голос.

Я осторожно обошел дом кругом, не найдя ничего, кроме кучи мусора, сваленного во дворе. Несмотря на масштабы постройки, вход был всего лишь один. Я несколько раз глубоко вдохнул. Попробовал дверь – оказалось не заперто. Вошел внутрь.

Полутемные сени встретили меня спертым воздухом и множеством коридорчиков и дверей, разбегавшихся по всему дому. Сложно сказать, было ли это все обитаемо. На вешалке висела одежда, в основном спецовки и роба, под скамейкой стояли рабочие сапоги, на крючках – развешаны какие-то тазы и кастрюли. Обстановка не сильно отличалась от обстановки в других домах – может и этот давно заброшен? Но что тогда за свет наверху?

– Здравствуйте, – вслух произнес я и испугался от звука собственного голоса.

Ответом служила мертвая тишина. Только в столпе света, пробивавшегося из щели наверху, плясали пылинки.

– Бросай эту штуку где-нибудь здесь и уходим!

Но я сомневался. Прошелся по серому, мерзко скрипящему полу. Изнутри дом казался еще более нелепым и выглядел как лабиринт, сварганенный бухим минотавром. Узкие коридорчики, выходившие из прихожей, не внушали доверия, а большинство дверей оказалось закрыты. Зато имелась грубо обтесанная лестница, уходящая в открытый проем, на второй этаж. Туда я и пошел, стараясь лишний раз не шуметь.

Помещение наверху – сложно сказать, на что оно было похоже. На жилище сумасшедшего, кабинет детектива или агента Малдера из «Секретных материалов», а может, на все понемногу. Просторная комната, сделанная будто под рабочий кабинет, все стены которой были оклеены фотографиями, заметками, газетными вырезками, непонятными символами, какими-то схемами и чертежами. К стене был придвинут массивный стеллаж с книгами, у окна стоял заваленный бумагами письменный стол. На нем же горело несколько толстых свечей. Я подошел ближе, не веря своим глазам.

В углу стола был сооружен небольшой деревянный алтарь, на котором стояла фотография в треснутой рамке, окруженная полукругом свечей. Даже не фотография, а газетная вырезка, в красной рамочной окантовке, очень старая, однако я без труда опознал лицо изображенного на ней старика. Того самого старика с картины, за которую я в свое время получил порцию вырванных у кого-то зубов. Конечно, здесь он не выглядел настолько внушительно, но его сверлящий пронзительный взгляд не могли приглушить даже ветхость и сомнительное качество снимка. Никаких подписей и инициалов не было, но старик был водружен на алтарь, как икона, как некто очень значительный.

Внизу что-то громко упало и покатилось по полу. Я застыл на месте, прислушался, но, кажется, все было в порядке.

Тогда я поставил шкатулку на стол и начал рыться в бумагах. От обилия текста разбегались глаза. Исписанные чем-то тетради, альбомные вырезки, непонятные символы, неизвестные языки и письма, письма, письма… Кажется тот, кто здесь обитает, ведет очень оживленную переписку. Разные люди, разные почерки. Причем это явно не владелец абонентского ящика – в отличие от него, и хозяин дома и его собеседники были в ладах с грамотой. От мысли, что ко всему этому может быть причастен не один человек, а целая группа, какое-то сообщество, мне сделалось нехорошо. Я бегло просматривал исписанные листы.

«… путь оказался открыт. И если ты используешь эту хитрость, то в месте, где я указал, отыщешь дорогу на Белую Башню, но не ходи туда, не смотри на нее, потому что…»

«… всегда рады новым лицам в нашем союзе, но пусть будет осторожен, если пожелает посетить это место. Немногие выдерживают испытание огнем…»

«…поделюсь своей хворью во укрепление Духа. Дух силен, плоть же – немощна. Возьми себе и передай дальше…»

Я мотнул головой, пытаясь собраться с мыслями. Наверняка всему этому должно быть объяснение, близкое к разумному, но это потом. Надо бы забрать часть писем с собой. Внимание привлекли и предметы, лежащие на столе: аккуратное круглое зеркальце, расческа. Может ли быть, что владелец всего этого – женщина?

Тем временем, старый дом пугал непонятными звуками. Вот где-то скрипнула дверь, но это, наверняка, лишь сквозняк тянет по полу. Я продолжал перебирать письма, пока не почувствовал, как ноги приросли к половицам. Обманывать себя больше не получалось – в какой-то момент я отчетливо осознал, что там, внизу кто-то ходит. До меня явственно донеслись звуки каких-то судорожных шажков, даже шлепков. Непохожих на походку и слишком громких для животного. Они возникли непонятно откуда, затем стали ближе и сейчас раздавались в прихожей, прямо подо мной.

Я мигом потерял интерес к окружающему и закусил губу, чтобы случайно не вдохнуть слишком громко. Что-то внизу неловко шаркало по полу, переворачивая предметы, а я надеялся, что это всего лишь лисица, проскользнувшая через неплотно притворенную дверь. Я почти убедил себя в этом, но все на свои места расставил голос, скрипучий, какой-то старческий, но лишенный половых признаков – непонятно, мужской или женский:

– Все в порядке, голу-у-убушка. Я просто заблудилась и ищу свою комнату.

Пожалуй, в тот миг я на своей шкуре почувствовал, что это значит – оцепенеть от страха. Тело налилось свинцом, и я был не в силах повернуть даже голову, застыв, словно статуя посреди кабинета.

– Голубушка, не хотите ли чаю?

Я слушал, как нечто внизу копошилось, бродило туда и сюда, не желая покидать коридор и тем самым освободить спасительный выход. Иногда оно останавливалось и замолкало. Что-то искало? Принюхивалось? Прислушивалось? Я не желал этого знать. По звукам и характеру его перемещения у меня возникла нехорошая мысль-догадка, которая, я надеялся, была неверна. Что там внизу человек, ползающий по коридору на четвереньках. Оно опасно подошло к лестнице, ведущей на второй этаж. Снова затихло. Послышались звуки, похожие на сдавленные рыдания.

– Голу-у-убушка! Мое мясо хочет с костей… мое мясо хочет с костей. Голубушка!

Я начал бешено озираться по сторонам, ища какой-нибудь выход. Дверь справа, дверь слева, какой-то сраный люк наверху, окно, закрытое на сраный засов. Все эти старые деревяшки, ржавые петли – я знал, они предательски скрипнут, стоит мне сунуться, и если за ними ничего нет... Выход один, и он там, внизу.

– Мое мясо хочет с костей, голубушка. Пожалуйста! Съешь меня, голубушка! Съешь меня…

Мое воображение начало рисовать сцены – одна хуже другой. Я ясно услышал, как оно ступило на первую доску – ступеньки, по которым сюда поднимался и я. У меня подкосились колени. Рыдания снизу сменились утробным недовольным ворчанием. Я слышал, как доски скрипели и прогибались под тем, что карабкалось наверх, и знал, что вот-вот оно покажется из проема, застигнув меня в этой комнате, откуда некуда деться.

– Только без паники! Лучше спрячься! Оно уйдет, если будешь вести себя тихо. Не вздумай кричать. Пожалуйста, только не закричи. Главное, не подавай виду. Молчи. Молчи. Молчи!

И я закричал. Вырвал весь воздух из легких, обратив его в дикий пронзительный крик. Рванулся в ближайшую дверь и завизжал еще пуще, когда на меня обрушилась вешалка для одежды. Я выбежал, кажется, в глухой коридор без дверей, с единственным окошком на другом конце.

– ГОЛУБУШКА! Съешь меня! Съешь меня! СЪЕШЬ МЕНЯ! СЪЕШЬ!

За спиной раздавался бешеный топот коротких конечностей, но оборачиваться у меня не было даже в мыслях.

Со всех сил я метнулся вперед, будучи абсолютно уверенным – если сейчас поскользнусь или упаду, то просто окочурюсь от страха. Окно впереди. Маленькое, но мне должно хватить. Хвала богам – никакого ебучего пластика! Русское родное окошко в прогнившей деревянной раме! С разбегу я высадил его и полетел вниз.

– Какой же ты, сука, тупой долбоеб.

Наверное, в чем-то я все же везучий. Сиганув со второго этажа, я умудрился не насадиться на ветку, не переломать ноги и не раскромсать вены о битое стекло. Только в руке что-то мерзко и невыразимо больно хрустнуло, но меня это волновало в последнюю очередь. Не чувствуя ничего, кроме леденящего страха, я тут же вскочил на ноги и побежал в лес. Не помню, сколько я блуждал по тайге и как вышел на трассу. Весь грязный, взъерошенный, вываленный в земле, с огромной ссадиной на лице и с переломом руки. Первая осознанная мысль была весьма глупой: в автобус в таком виде, наверно, не пустят.

∗ ∗ ∗

Последовал период хождения по врачам, наложения гипса и моей продолжительной «реабилитации», как физической, так и моральной, в течение которой фотография, окруженная сонмом свечей, никак не выходила из головы. Если это газетная вырезка, скорее всего, на ней должен быть изображен кто-то известный, однако человека столь колоритной внешности я бы запомнил. В памяти упорно не желало ничего шевелиться.

Как это часто бывает, догадка пришла неожиданно и как-то сама собой. В какой-то из дней меня осенило, что по характеру и обрамлению снимок чем-то похож на объявления о поиске пропавших людей. Все мы встречали их на столбах и автобусных остановках. Они бросаются в глаза красной окантовочной рамкой и большим фото в анфас.

Я стал искать в Интернете, и вздрогнул, когда на экран выплыло знакомое лицо с тяжелым непроницаемым взглядом.

«Афанасьев Петр Прохорович, 1956 года рождения, ушел из дома и до настоящего времени не вернулся… глаза серые… был одет… если Вы обладаете информацией… пожалуйста позвоните…»

Объявление было старым, и я смог отыскать его на одном единственном сайте, посвященном поиску пропавших людей. Без особых надежд я набрал прилагавшийся номер, и к моей полной неожиданности на том конце взяли трубку.

– Алло, – донесся из динамика довольно приятный мужской баритон.

Я, конечно, был полностью не готов к разговору, а когда собеседник понял, что у меня больше вопросов, чем ответов, то просто положил трубку. К счастью, Интернет творит чудеса.

– Молодой человек, я понятия не имею, что связывает Вас и Петра Прохоровича, но, чувствую, что так просто Вы от меня не отстанете, так ведь?

Передо мной был высокий, интеллигентного вида мужчина, лет шестидесяти, в очках и с аккуратной козлиной бородкой, которого я подкараулил у входа в областную научную библиотеку. Я стоял перед ним полный дурацкой решимости, а он оценивал меня строгим внимательным взглядом. Наконец, человек сделал жест рукой, приглашая идти за ним. Мы вошли в здание, и он привел меня к двери с золотистой табличкой, на которую меня услужливо и вывел поисковик: «Заместитель директора Кузнецов Н.А».

В большом кабинете, обставленном довольно небедно, Николай Александрович немного смягчился, пододвинул мне стул, сам сел напротив и даже предложил чай или кофе, от которых я, впрочем, вежливо отказался. Он сам начал разговор:

– Уж не с картинами ли связан этот Ваш интерес? – спросил он, и, увидев, как я изменился в лице, плотно сжал губы.

Пару минут мы сидели молча, пока я не осмелился нарушить тишину.

– Можно сказать и… с картинами. Но главное, этот Петр Прохорович… Вы можете рассказать, кто он? Кем он вообще был?

– Он был моим другом, – коротко ответил Николай Александрович, выдержав паузу, – в первую очередь. Не знаю, слышали ли Вы о такой газете, ее вроде бы и сейчас выпускают, с названием «Зодиак»? Так вот, это мы с Петром Прохоровичем ее основали.

Мои брови, наверное, поползли вверх. Увидев это, Николай Александрович смущенно улыбнулся.

– Понимаю, как это выглядит. Но не судите строго – время было такое. Люди с ума сходили по подобным вещам, да и мы занимались этим не только ради корысти, как Вы, наверное, думаете. Кстати, как-то купил номерок, пролистал и не знал, куда от стыда глаза деть. У нас ведь по-другому все было. Мы по крупицам собирали и печатали живые истории, местные легенды, фольклор – по фольклору Петя большой специалист был. Он ведь историк, с ученой степенью, между прочим. Ну и традиционные гадания-гороскопы – куда же без них.

Николай Александрович выдавил печальную улыбку, а я внимательно слушал, внимая каждому слову.

– Я не сильно этим горжусь. Но такие времена были, молодой человек, и Вам, к счастью, не повелось их застать. Когда нужда заставляла ученых бегать за лешими и домовыми. С тех пор, как видите, я несколько сменил профиль деятельности, – он развел руками, показывая свой кабинет. – А Петр был хорошим человеком, очень умным, но своенравным, к тому же под конец стал относиться ко всему слишком серьезно.

– Слишком серьезно, это что значит? – я навострил уши.

– Перестал отделять работу от прочего. В первую очередь это была работа. Но он увлекся. Начал грезить об экспедициях то в Тибет, то к бабушкам в деревню. Я бы и не против, если бы это не мешало делам, но он мог исчезнуть без предупреждения на неделю-две-месяц, а потом объявиться, как ни в чем не бывало. В общем, вести с ним дела стало тяжело. Недопонимания возникали все чаще.

– Понимаю. Извините, что лезу в это, но что случилось потом?

– А потом он исчез надолго. Не было его, наверно, месяца три – точно не вспомнить. Человеком он был одиноким, а я хоть и привык, но сам начал всерьез беспокоиться. Хотел уже заявлять, куда следует, когда он объявился в свойственной ему обычно манере. Ввалился ко мне в дом ранним утром – ни свет ни заря, весь грязный, обросший, в нестиранной рваной одежде… С совершенно безумным взглядом. Да, после того случая, взгляд у него как-то переменился.

– И что же?

– Да что? Начал нести околесицу. Сказал, что мы занимаемся полной ерундой. Что все нужно менять. Что он нашел или кто-то ему дал – этот момент я точно не понял, что-то «уникальное» и «прекрасное».

– Это он про картины в мозаике?

– Да, про них. Настаивал, чтобы мы печатали эту мазню. Естественно, я отказался. С тех пор дружба наша потихоньку стала охладевать, газету я продал, а Петр начал общаться с какими-то личностями, которых приличный человек и на порог не пустил бы. Ну а потом он исчез насовсем. Как уже говорил, человеком он был одиноким, вот я и заявил о пропаже – для успокоения собственной совести, так сказать. Его не нашли, а Ваш звонок – первый за много лет, если честно.

Он замолчал, и в кабинете повисла тишина. Казалось, Николай Александрович мыслями погрузился куда-то в прошлое, а я сидел и пытался переварить то, что услышал.

– С этими картинками все-таки интересная вещица, – продолжил он, сняв очки и принявшись протирать их бело-синим, в полоску, платком. – Петр не раз порывался мне их, простите, впихнуть. Они все были сделаны в виде пазла-головоломки, как помню, – я еще подумал: ну что за глупость такая?

– И вы их собирали, эти пазлы? И что там было?

– Сюрреалистический бред – только и всего. Хотя могу рассказать историю, которая меня, честно сказать, напугала. Не помню ни сюжета, ни изображения той картины, но вроде это была поляна с людьми, которые занимались на ней чем-то странным. Но это не важно. На той же поляне росло дерево, и на дереве было вырезано человеческое лицо. Деталь в том, что это лицо было… как же это правильно называется… переливной картинкой. Когда смотришь на него с одного угла – лицо улыбается, смотришь с другого – лицо хмурит брови, повернешь еще немного – оно уже скалится, косясь на тебя злым нехорошим взглядом. Забавно, да и сделано, должен сказать, довольно искусно, но суть не в этом. Волею случая я оказался в другом месте, даже в другой стране и, можете себе представить, нашел в парке поляну с точно таким же деревом. То есть, я, конечно, не могу утверждать, что это была та самая поляна и то самое дерево, но сходство было поразительное, а главное, лицо на дереве обладало тем же эффектом. Когда я смотрел на него с разных углов – лицо менялось. Если с картинкой все было понятно, то объяснить этот фокус я, честно сказать, не могу до сих пор, если только не пенять на гениальность резчика. Помню, я в тот день куда-то спешил, но забыл про все и, как загипнотизированный, ходил по поляне до самого вечера, рассматривая дерево то с одной стороны, то с другой. А оно то смеялось мне, то злобно скалило зубы. У меня тогда возникло очень странное чувство, чем-то похожее на дежавю – не то предчувствие, не то озарение. Я почувствовал, что имею с этим местом какую-то трудноуловимую связь. Что я за него даже ответственен. Что ни дерева, ни поляны, ни даже самой сцены, изображенной на картине, и не было бы, пока я не собрал это все по кусочкам.

От этого слова «кусочкам», произнесенного не нарочно и совершенно естественно, меня передернуло, а по спине пробежал холодок.

– Вы хотите сказать, что эти картины…

– Я хочу сказать, что в этих картинах нет ничего хорошего, молодой человек, – неожиданно резко перебил меня Николай Александрович. – Я понятия не имею, где в свое время побывал Петр и откуда он их притащил и уж тем более не желаю знать, как с этим всем связаны Вы. Однако раз Вы пришли сюда добровольно и можете задавать осмысленные вопросы – думаю, человек Вы еще не пропащий. Из своей прошлой, так сказать, профессиональной деятельности я уяснил одну мудрую вещь – Нечистый не заявится в дом, пока ты сам же его и не пригласишь. Если Вы понимаете, о чем я. Я ведь очень надеюсь, что Вы не собирали головоломки, так ведь?

∗ ∗ ∗

Писем по адресу я больше не отправлял. Поэтому испытал смесь страха и удивления, когда на мое имя снова прислали посылку. В ней оказалась все та же коробка с мозаикой. Я бы никогда не стал ее собирать – честное слово, если бы не записка, оказавшаяся самой осмысленной за все время. Соблазн был слишком велик.

На той картине был изображен человек, лежащий на больничной койке. Он или спал или находился в беспамятстве, а перед ним сидел незнакомец. Точнее не незнакомец, а тот мужчина в костюме, с замотанным тряпкой лицом, которого я видел на пазле с тропинкой. Он раскладывал на груди у лежащего знакомую мне настольную игру с ромбами и треугольниками. И хоть «перемотанного» я видел уже второй раз, у меня отсутствовали предположения, кто это. Никаких отличительных черт, даже прорезей для глаз в маске. А вот черты лица второго показались мне смутно знакомыми.

«НГРАДА ЗА РАБОТУ – У НАС ВСЕ ЧЕСНО» – так гласила вложенная записка.

Через месяц дядю Игоря положили в больницу. Говорят, что под конец анальгетики не спасали, и состояние его было не слишком завидным. Мне стали звонить врачи, уговаривая срочно пойти сдать анализы. Даже московские профессора приезжали. «Какой-то новый вид рака», – так говорили они. Я отмахивался, зная, что ни черта они не смыслят. На похороны родственника я не пришел. После его смерти бабушкина квартира досталась единственному наследнику – мне.

Жизнь устаканилась и потекла понемногу, и, несмотря на то, что подсознательно я ждал каких-то глобальных событий, их так и не произошло. Разве что иногда, совершенно незнакомые люди делают вид, будто очень хорошо меня знают. На улице или в подземном переходе некто может помахать мне рукой или бросить многозначительный взгляд, хотя я понятия не имею, кто он. Не знаю, как на это реагировать. Стараюсь не обращать внимания.

«СОБИРИ КУСОЧКИ» в газете объявлений я более не встречал. Пробовал поискать их в смежных изданиях, шарил в Интернете, но – ничего, ровным счетом. Возможно, я уже сделал все, что требовалось, а может быть, этим сейчас занимается кто-то другой. Есть еще чувство какой-то незавершенности, недосказанности, невыразимой тоски почему-то. Абсурдно звучит, но временами я скучаю по одиноким вечерам, которыми собирал картины, хотя ничего уютного в них никогда не было; прокручиваю в памяти виденные изображения. Пожалуй, Николай Александрович был прав – если оно прикоснулось к тебе, то ты теперь с этим связан. Наверно поэтому я все чаще возвращаюсь к мыслям о деревне «Сохатовка». Единственное известное мне место, которое связывает меня с этой историей, и куда я знаю дорогу. Хотя, еще некоторое время назад, ни за какие коврижки бы туда не вернулся. Странное, навязчивое желание, которое пугает, и временами я думаю: не выложил ли я случайно из «кусочков» свою собственную судьбу? Пока еще страх перевешивает, и я не готов возвращаться.

Может, потом как-нибудь?