Собери кусочки

https://mrakopedia.net/wiki/Собери_кусочки

Моя бабушка обожала листать объявления. Знаете, эти тонкие газеты на грязно-серой бумаге, от которой на пальцах остаются темные пятна? Там еще целые полосы про выведение из запоя, возвращение мужей и услуги грузоперевозок. Возможно, где-то они уже сгинули безвозвратно, но в нашем городе до сих пор в ходу. Сам я никогда не понимал, кто и зачем их до сих пор выпускает, а главное – кто их читает. Наверно, люди возраста моей бабушки, которая нет-нет, да и выписывала оттуда какие-нибудь семена для рассады. Каждый месяц она неизменно ковыляла с палочкой до ближайшего павильона «Союзпечати», откуда возвращалась с газетой «Объявления», довольно мутненькой газеткой «Зодиак», реже с журналом «Сканворды», садилась в кресло и под мерное гудение телевизора тщательно и терпеливо прочитывала их «от корки до корки». На мои беззлобные шутки бабуля серьезно качала головой: «Молодой еще. Никогда не знаешь, что в жизни пригодится. Сам поймешь, когда вырастешь».Удивительно, но так в итоге и вышло.

После смерти бабушки моя жизнь круто переменилась и далеко не в лучшую сторону. Родители умерли еще раньше, а бабушка так и не оставила завещания – то ли не успела, то ли не знала, как все это делается. В общем, получилось так, что квартира, где я оставался жить, по закону перешла ее второму сыну, брату моего отца и моему дяде – дяде Игорю. Бабушка не любила о нем говорить и хмурилась при одном упоминании родственника, так что я вообще забыл о его существовании. Но дядюшка о свалившемся с неба наследстве забыть, конечно, не мог.

Сам дядя Игорь был тот еще персонаж.

Интересно, что ведомый им образ жизни так и не забросил его в какую-то крайность, опустив на самое дно. Он не был ни опустившимся алкашом, ни закоренелым уголовником, ни просто очень плохим человеком, а как-то умело лавировал между этими тремя состояниями. Однозначно лишь то, что дядя был человеком мерзким, злобным и жадным, влипавшим во множество нехороших историй, и вход в нашу семью ему был «заказан». Достаточно сказать, что бывшая дядина жена сбежала от него ночью, прямо в домашних тапках, прыгнув в междугородний автобус и скрывшись в каком-то кризисном центре.

И вот, в один из вечеров, вскоре после бабушкиной кончины, дядюшка завалился в квартиру. Потрясывая распухшей щетинистой рожей, хрустя кулаками, он начал требовать, чтобы я сию секунду «складывал манатки» и «уебывал куда подальше», а лучше «прямо туда, к сумасшедшей старухе». Он популярно объяснил мне, что квартира теперь его собственность, и я здесь больше нахрен не нужен, что мне следует «побросать свои институты» и «идти работать как настоящий мужик», а содержать какого-то там дармоеда он не собирается.

В тот период я был сопливым ботаном, еще не окончившим институт. Ну, а если говорить честно, просто слюнтяем, которого жизнь ни разу хорошенько не встряхивала. От вида бычьей дядиной шеи и его злобной рожи у меня натурально дрожали коленки. Я попытался как-то вяло сопротивляться, но после пары лещей… в общем, на утро, весь в соплях, я позорно ретировался в пугающую меня неизвестность. Не лучшие были деньки. Друзья и приятели обещали помочь, но в нужный момент оказались вдруг страшно заняты, и пару ночей мне вообще пришлось провести на вокзале. Что делать дальше я решительно не представлял. На остатки имевшихся денег снял однушку в захолустном районе у четы каких-то пенсионеров. Квартира была старенькая и крохотная, но после вокзальной ночевки грех было жаловаться.

Оставшись без дома, родных, планов на жизнь и почти что без денег, я занялся тем, что и можно было ожидать от оболтуса вроде меня – преисполнился бесконечной жалостью к себе. Подумывал даже выпилиться, но останавливал простой факт, что этого трагичного шага и оценить некому будет. Институт, естественно, пришлось бросить. Я нашел работу на ближайшей овощебазе, где платили копейки, и понимал, что это не лучший вариант. Нужно было чуть поднатужиться и заняться чем-то более оплачиваемым, нежели таскание тюков с картошкой и луком.

Искал, как и любой нормальный человек, в Интернете. Однако и тут мне как-то патологически не везло. Нет вакансий. Нет опыта. Занято. Не подхожу.

Тогда-то и пришли на память бабушкины газеты с объявлениями. Решил попробовать – с чем черт не шутит.

Купленную газету я забросил в ящик стола, куда полез только вечером – искать, чем откупорить бутылку портвейна. Несмотря на безденежье, бухал я почти каждый день. Странное дело, но листать провинциальную газету с объявлениями, будучи в изрядном подпитии, оказалось не так уж и скучно. Я даже немного повеселел, просматривая обещания гадалок и колдунов, оценивая качество свиного навоза и размеры какой-то циклопической репки, а также множество других потешных и откровенно двусмысленных объявлений. Последних было достаточно. Вот только газета оказалась прочитана, а ничего насчет работы я так и не нашел.

Ничего, кроме одного блока.

«СОБИРИ КУСОЧКИ»– черными жирными буквами гласила надпись, заключенная в такую же черную жирную рамочку. Именно так, с нарочитой ошибкой.

Я перевернул страницу, надеясь на продолжение текста, но там было уже что-то другое.

«Собири кусочки» и больше ничего. Я даже был готов позвонить ради праздного любопытства, но телефона и того не было. Ни адреса, ни телефона, только абонентский ящик.

Абонентский ящик – знаете, есть такая штука.

Ты арендуешь ячейку в почтовом отделении, и вся корреспонденция приходит не к тебе домой, а туда, на адрес почты, а ты приходишь и забираешь ее в удобном месте и в удобное время. Обычно так делают всякие юристы-адвокаты, которым по роду занятий положено, но иногда и некто, кто не желает указывать свой настоящий адрес. То есть, такой вот условно анонимный способ ведения переписки. Вкупе с содержанием объявления это выглядело более чем странно. Как бы там ни было, устраиваться на работу таким архаичным способом показалось мне абсолютной нелепостью. Я заключил, что объявление – чья-то шутка и выбросил это из головы.

∗ ∗ ∗

Каково же было мое удивление, когда две недели спустя, разложив на столе свежую газету объявлений, я увидел все те же «СОБИРИ КУСОЧКИ» в разделе вакансий. Как ни в чем не бывало, они затесались между поиском слесаря и повара горячего цеха. Информации не прибавилось, разве что стало понятно – желающих собирать кусочки так и не нашлось.

Наверно черт дернул меня, да и любопытно стало – что уж греха таить. На следующий день я отправил письмо точно по адресу, что был напечатан на рассыпающейся под пальцами серой бумаге. Хоть внятной информации объявление и не содержало, но было размещено в разделе вакансий, поэтому я не стал долго думать и просто вложил в конверт распечатанное на принтере резюме. В нем был какой-то шаблонный текст и необходимые контакты: адрес, электронная почта, номер телефона. Никто мне, естественно, не перезвонил. Зато через несколько дней по почте пришла бандероль.

Почему-то это известие не на шутку меня взволновало. Я прекрасно знал, что дальних родственников или далеко живущих друзей, что могли одарить внезапным подарком, у меня не было, а с какого-нибудь «Алиэкспресс» я себе точно ничего не заказывал. Следовательно, отправитель напрашивался только один. На почте я несколько раз просил оператора перепроверить, но все оказалось верно – с того самого абонентского ящика на мой адрес. Моя фамилия, мои инициалы. Среднего размера коробка.

– Получать будете? – уже раздраженно спросила девушка за стойкой.

Я молча кивнул.

Затем сходил в магазин, решив, что без бутыля тут не разобраться, и вскоре на столике передо мной оказалась полторашка «Жигулевского» и замотанная скотчем коробка. Пиво я откупорил моментально, а вот с посылкой долго тянул. Странно все это было. Ненормально. Подумывал даже выкинуть, но из-за собственного малодушия внутри, наконец, стала закипать злость. Что такого там может быть? Бомба что ли?

Под скотчем оказалась картонная коробка без рисунков и надписей, а в ней: куча маленьких цветных фрагментов, складных картинок, тех самых кусочков. Пазл – детская игрушка-головоломка. Вот что там было.

В детстве, казавшемся ныне таким далеким, мама покупала такие, хотя не сказать, что это занятие очень мне нравилось. Я озадаченно пошарил рукой в груде картинок и выудил смятый бумажный листок. На нем черным дрожащим маркером было выведено одно только слово: «СОБИРИ». Я высыпал мозаику на стол, стал шарить в куче, но более в коробке не было ничего: ни документов, ни инструкций, ни (если уж на то пошло) каких-то условий об оплате. Нашлась только сборная деревянная рамка для готовой картины, сделанная немного небрежно. К слову, сами пазлы были тоже деревянными, но сделаны наоборот, качественно, отлично покрашены и крепко держались при сцепке.

Подперев рукой подбородок, я стал натужно соображать, что все это могло значить и что мне теперь с этим делать. Очевидно, что это либо какой-то розыгрыш, либо дурацкая городская игра. Ну, наподобие тех, где нужно колесить по городу, отыскивая разные знаки, и я по незнанию в нее вляпался. Выходило логично, учитывая, что к пазлу не прилагалась картинка. То есть, нужно собрать пазл, и на нем окажется какое-то слово, знак, дальнейшие инструкции – что-то такое. Я наполнил стакан до краев и начал без особо энтузиазма ковыряться во фрагментах мозаики. Собрать ее оказалось непросто. Отсутствие образца сильно усложняло задачу, к тому же сам пазл оказался выполнен в какой-то унылой, черно-серой гамме цветов. Мне пришлось разработать целую схему. Я разделил пазлы по цветовым оттенкам, собрав в отдельные кучки, пытался собрать каждую по отдельности, потом присоединить к чему-то еще, то есть медленно, но методично нащупывал композицию.

Вот, «светло-серый»– пепельное тяжелое небо, закутанное в сигаретную дымку.

«Темный» и «черный» – земля. Острые камни, песчаник, пыль и зола, гранит и обсидиан.

«Белое» – что-то огромное, возвышающееся громадой по центру, и я пока не мог понять, что это.

Занятие настолько меня поглотило, что я и не заметил, как за стенкой сначала замолчал телевизор, потом в доме напротив один за другим стали гаснуть огни. Стихли соседские шорохи, топот детских ножек наверху. Дисплей телефона показывал два часа ночи, когда я вставил в картину последний пазл, а после, оглядев результат, залпом осушил последний стакан.

Картина была мрачной, почти лишенной цветов.

Белое нечто оказалось круглой башней, без дверей и окон. Она возвышалась над мертвой, безжизненной пустошью и упиралась в такое же мертвое, серое небо. Башня была исполинской, занимавшей весь фокус картины. У ее подножия замерло несколько человеческих фигур, в благоговении склонившихся перед монструозным сооружением. Кто-то распластался на земле ниц, кто-то стоял на коленях, сцепив руки в молитвенном жесте. Фигуры были размытыми, нечеткими, как и иные детали, будто подчеркивающими величие башни и незначительность всего остального. Больше на картине не было ничего примечательного, только камень и песок и пепельная дымка вместо облаков. В ночной тишине комнаты я всматривался в картину, будучи в каком-то оцепенении, и вскоре до меня дошло, что люди поклонялись не самой башне, а чему-то, что располагалось на самой вершине. На широкой плоской площадке, венчавшей строение, действительно что-то было. Я не мог этого видеть, потому что «оно» выходило за границы картины. Краешек захватывал только массивное «основание» чего-то большого, аморфного, подобного телу слизня или улитки. Чего-то живого. Насчет живого – я не мог рационально объяснить эту догадку, она возникла будто сама собой и казалась единственно верной. Я пытался лучше разглядеть хотя бы этот кусочек, но от выпитого алкоголя меня стало мутить. Пришлось выйти на кухню за стаканом воды.

Когда я вернулся и снова взглянул на картину, мне сделалось сильно не по себе. Она вызывала неприятное чувство, которое я бы назвал сдержанным отвращением. Подобное тому, когда видишь на тротуаре дохлую кошку – «свежую», еще не начавшую разлагаться. Я ясно почувствовал, что больше не хочу ее видеть, не хочу, чтобы «это» находилось в моей комнате. Появилось настойчивое желание выбросить ее в окно, но я сдержался и просто обернул ее в покрывало, а потом спрятал в шкаф.

Наутро я приближался к картине с опаской. При дневном свете полотно уже не выглядела настолько отталкивающе, но от него по-прежнему веяло чем-то мрачным и неприятным. Я не нашел решения лучше, как в тот же день запаковать ее и отправить обратно. Глупо, жаль было потраченных денег, но все-таки это было не мое, и я должен был это вернуть.

Произошедшее дальше окончательно сбило с толку.

Через несколько дней я получил по почте конверт, из которого дрожащими пальцами вытащил ворох помятых купюр. С того абонентского ящика на мой адрес – все верно. В беспорядке в нем были сложены деньги различного номинала и несколько монет. Даже не почтовый перевод, а просто деньги в конверте. Купюры были затертыми, старыми, местами рваными, но все-таки настоящими. Не до конца веря в происходящее, я пересчитывал их снова и снова. Сумма не была какой-то огромной, но конкретно для меня – очень значительной.

Весь вечер я провел, меряя шагами квартиру и ведя с собой внутренний диалог. Голос разума взывал, соответственно, к разумному и логичному:

– Это мутная тема, приятель. Ты ведь не веришь, что кто-то будет платить тебе деньги за сбор этой хуйни. Тут что-то нечисто. Ты же хороший парень, соскакивай, пока можешь.

Он был полностью прав, с одной стороны. С другой – передо мной лежали настоящие живые деньги, а не абстрактные размышления, которыми не залатаешь штаны. На них я мог оплатить аренду квартиры, купить пожрать что-то, кроме промерзших сосисок и залежалой картошки, которые я за бесценок скупал на оптовке. Сходить, наконец, в парикмахерскую. Может, даже в кафе. Кто и зачем заплатил мне за сбор жутковатой картины, я понятия не имел, но какое это имело значение? К тому же, сколько бы я не перебирал вариантов, в упор не получалось разглядеть тут ничего криминального. Странного – да, незаконного – нет. В общем, решение я принял задолго до того, как себе в этом признался.

Тем же вечером я сел за стол и настрочил довольно глупое письмо, наподобие: «Здравствуйте! Я сделал ваш последний заказ и хотел бы…». Что-то в таком роде. Запечатал и отправил на следующий день.

Ответом пришла бандероль. В ней – все та же мозаика, обрывок бумажки, криво выведенное маркером слово. «СОБИРИ».

В этот раз я обстоятельно подошел к делу. Внимательно осмотрел каждый сантиметр коробки, изнанку каждого пазла, проверял на просвет, поливал водой, расклеил сам короб и снова собрал. Не знаю, что ожидал там обнаружить, вот только не было там ни черта – хоть убей. Я даже набрался смелости и позвонил в редакцию той самой газеты объявлений, надеясь хоть что-то узнать о составителе. Однако девушка на том конце провода лишь «развела руками»: «Такой информации не даем. Что-что? У нас и не такое печатают, знаете ли».

Мне оставалось только заняться мозаикой, рассыпав по старой столешнице пазлы.

«Вот же и вляпался ты», – с укоризной шептал внутренний голос.

Картина по-прежнему была мрачной и тяжело поддавалась, но сюжет был уже совсем другим, хотя и таким же абсурдным.

Это была широкая тропинка в лесу, по которой степенно шествовали три человека. Посередине – седой косматый старик, справа женщина с бледным, каким-то кукольным лицом, наполовину скрытым вуалью, а слева мужчина в костюме с замотанной в холщовую ткань головой. Сюрреалистичности картине добавляли две полные луны, висящие в вечернем либо утреннем небе. Отсутствие листвы на деревьях говорило о ранней весне или поздней осени. Женщина на картине имела вид безучастный, почти скучающий. Она шла чуть в стороне от своих спутников, не смотря на них, а кидая взгляд куда-то в темные заросли. О человеке в костюме было сложно что-то сказать, кроме широких плеч и его высокого роста. Наибольшее внимание привлекал старик. Обросший и дикий, с кустистыми бровями и нечесаной седой бородищей, он шел, опираясь на скрюченную деревянную палку. Его образ как-то сразу бросался в глаза. Наверное, из-за взгляда. Взгляд у него был тяжелый, пронзающий, какой-то острый и жгучий. Очень неприятный. Не знаю, кем был художник, но он определенно знал свое дело, очень красочно подчеркнув именно эту деталь. Вся композиция как будто и строилась вокруг старика, а два других персонажа выглядели второстепенными. В целом, как и первая, эта картина производила отталкивающее впечатление.

Я рассматривал ее и так и этак, но не мог уловить каких-то скрытых посланий. Наверняка это творчество в духе всяческих направлений, где старик символизирует одно, мужчина и женщина – другое, а луны на небе – те тоже что-нибудь значат. Однако в картине не имелось каких-то подсказок.

В любом случае, подобное творчество на стену я точно бы не повесил. Я с нетерпением ждал утра, когда, наконец, смогу от нее избавиться.

∗ ∗ ∗

Уже после второй по счету «зарплаты» меня озарила простая и ясная мысль – я делаю что-то плохое. Внутренний голос так и забил в набат.

– «Пиздец. Чувак, это просто пиздец. Вот мы и приехали. Конечная».

Из маленькой коробочки, что я получил на почте, высыпались и разбежались по столешнице, поблескивая на солнце, золотые зубные коронки. Их было не меньше десятка. Вмятые, местами поблекшие, сломанные. Чьи-то. Чьи-то чужие. Явно не от завода изготовителя. В одной из них ясно белел обломанный зуб.

– «Какой-то тип убивает людей, – продолжал твердить внутренний голос. – Проламывает им головы, выдирает коронки и отправляет тебе. Чтобы ты собирал ему пазлы с башенками. Вот что творится, чувак. Такие дела».

– «Надо звонить в полицию…»

– «И не совершать глупостей. Ты ведь не собираешься делать то, о чем думаешь?»

– «Давай так, ты сейчас сядешь и успокоишься. Не будешь делать тупых вещей. Соберешь эти сраные зубы, отнесешь в полицию и там все расскажешь. Так все и будет. Хорошо? Мы ведь договорились? Ты ведь все сделаешь правильно. Правда? Ведь правда?...

Хмурый дядька в ломбарде и бровью не повел, отсчитывая купюры, которые я взял трясущимися от волнения пальцами. Из ломбарда я выходил, воровато оглядываясь, сжимая в потном кулачке свою месячную зарплату. Меня не отпускало ощущение, что я сделал что-то плохое, как будто это я сам, пусть не убил, но ковырялся во рту мертвеца, снимая щипцами золотые коронки. Это, может быть, даже хуже. Ведь у убийцы хотя бы есть смелость, а у мародера – что? Всю дорогу я с тупым безразличием ждал, когда от толпы отделится невзрачный мужчина и с дежурным: «Пройдемте» сунет мне под нос красную корку. И хоть его не было, я был уверен – это лишь потому, что он ждет меня где-то дальше: на остановке, в переходе или во дворе, где мне сложнее будет сбежать. Может, стоит на подъезде, а может, дежурит у самых дверей. А если его нет и там, то он прямо сейчас барабанит в дядину дверь: «Такого-такого-то знаете? Кем приходится? Адрес? Телефон?».

Я, никогда раньше не имевший даже маломальских проблем с законом, основательно подсел на измену и чувствовал себя как горе-преступник, потерявший на месте преступления паспорт. В квартире я задернул все шторы и провернул ключ на два оборота. Уселся в тени и с обреченностью ждал выпуска вечерних новостей, в которых расскажут про изувеченного бедолагу, оставшегося без зубов. Представлял, как ломбарщик, тоже сидя перед телевизором, озадаченно поднимет бровь и что-то припомнит.

Ровно в девять посинел экран монитора, предвосхищая выпуск вечерней программы. В ней рассказывали про зоопарк и каких-то слонов.

∗ ∗ ∗

Осмысленного письма не требовалось – я скоро это понял. Позже я отправлял чистый листок бумаги, вложенный в конверт, и в ответ приходила неизменная коробка с мозаикой. Отправить хоть что-то требовалось обязательно, иначе таинственный арендатор абонентского ящика меня не тревожил.

Я наливал себе термос кофе, садился за старый деревянный столик – весь в круглых отметинах от горячих чашек, и под тусклым светом люстры собирал картинки. У меня не было никаких догадок по поводу их назначения. Они все были разные, не связаны общим сюжетом и не похожи друг на друга. Пожалуй, единственное, что их объединяло – они были немного зловещими. Да, пожалуй, так. Зловещими. Ничего откровенно ужасного не было, но почти всегда присутствовал какой-то мрачный подтекст. Что-то ночное, чуждое, я бы даже сказал, религиозное.

Вот, например. Убранство деревенского дома или избушки. За столом сидит семья из четырех человек: родители и двое детишек – мальчик и девочка. Время, наверно, вечернее, потому что на грубо обтесанных полках расставлены свечи, а на столе горит ладанка. На лице каждого члена семьи звериная маска. Родители – это волк и лисица, ребятишки – два зайца. Все они сидят неподвижно, выпрямившись, будто по стойке смирно, и перед ними разложена какая-то настольная игра. Вот только игра непонятная, вместо фигурок ряды каких-то темных геометрических фигур, какие-то ромбы и треугольники. Однако люди не притрагиваются к ним, а просто сидят, как будто ожидают чего-то. А справа к стене прислонен топор. Думается, стоит он там не для красоты интерьера.

Или вот. Ночь, лесная поляна, в центре которой горит огромный костер. Вокруг костра водят хоровод какие-то гротескные существа, напоминающие живые циркули – с длинными ногами, тощими телами и рудиментарно свисающими лапками. На другой стороне расположено что-то наподобие пьедестала, на котором восседает очень высокая худая фигура, склонившая голову. Темно и не получается разглядеть, что это – просто тотем или живое существо. А слева, из-за огромного валуна выглядывает пепельного цвета лицо. Вопреки логике композиции, оно смотрит не на поляну, а прямо на «зрителя», на меня. Без него картина производила бы даже чарующее впечатление, но последняя деталь кардинально меняет акценты, делая рисунок довольно жутким.

На заснеженном поле человек тянет в сторону леса сгорбленную старуху. На вид она совсем древняя, кажется, даже слепая. Старуха упирается и кричит что-то, но некто, чье лицо скрыто меховым капюшоном, не оборачивается. На заднем плане светятся огоньки какой-то деревни.

Убранство храма, наверное, католического, о чем можно догадаться по огромным цветным витражам. Посреди него на коленях стоит человек, воздев руки к небу. Вот только крест лежит на полу, алтарь грубо выворочен, а на их месте подвешен какой-то механизм на ремнях, похожий на двигатель, но не совсем. Очевидно, ему человек и молится. Свет, пробивающийся сквозь витражи, окрашивает картину в невероятные, космические цвета.

Детская площадка стоит в запустении. По разбитой дорожке идет высокая женщина в черной одежде, черной широкополой шляпе и с зонтиком. Она ведет за собой вереницу детей, построившихся в шеренгу. Вид со спины, и ни лица женщины, ни лиц детей не получается разглядеть, но видно, что все они идут к одиноко стоящему баскетбольному щиту. Идет дождь, даже ливень, и видно как капли разбиваются об остов ржавых качелей и тонут в бурьяне.

Расплачивались со мной все тем же: истрепанными купюрами, поломанной ювелиркой или… или зубными коронками. Осколков чужих зубов я в них более не встречал – и на том спасибо. Зато один раз из конверта вывалилась видавшая виды банковская карта. От греха подальше я изрезал ее на кусочки и в тот же день выкинул. Это и напугало меня и дало кое-какое представление об отправителе. Скорее даже догадку, но выводы запутали меня еще больше. Как бы это сказать… Кем бы он ни был, этот владелец абонентского ящика, он, похоже, имел смутное представление о назначении вещей, которыми расплачивался. Ему была невдомек разница между наличкой, которой я был всегда рад и чужой банковской картой, от которой я имел шанс «заехать» далеко и надолго. Он понимал смысл мены, но без нюансов. Он был как ушлый конкистадор, дающий аборигенам стеклянные бусы, просто потому, что для него – это всего лишь стеклянные бусы. Нравилось мне это все меньше.

Я стал плоховато спать, хотя это было небольшой платой за денежный сверток, который я старательно заворачивал в полиэтилен и прятал в широкую щель под подоконником. Странно признавать, но в каком-то плане эта история даже хорошо на меня повлияла. По крайней мере, я в кое-то веки перестал упиваться жалостью к себе. Даже пить почти бросил. Жизнь, конечно, изменилась. Отпали старые увлечения, вроде компьютерных игр, а друзей и приятелей я растерял еще раньше. Я остался в каких-то собственных сумерках, наедине с собой, картинами и странными мыслями, которые непрерывно меня посещали. Они были незнакомыми, какими-то «внешними», но одновременно моими же, которые не расскажешь в компании – никто не поймет.

Как и любой преступник, я был уверен, что могу закончить, когда захочу. В один прекрасный день просто не идти на почту, не отправлять конверт. Поэтому бандероль, чуть тяжелее обычного, поначалу не вселила тревоги. Однако дома я впал в состояние, близкое к ужасу, когда, вместо привычного пазла, обнаружил металлическую шкатулку, запертую на замок.

«АТНЕСИ» – гласила надпись на вырванном альбомном листе, где схематично была нарисована карта и путь к какой-то точке назначения.

Это окончательно сбило с толку.

Это было уже слишком.

Одно дело заниматься этой жутью, сидя в надежных четырех стенах, другое… я вдруг задумался о том, как добываются все эти мятые деньги и золотые коронки, которыми меня так щедро одаривают.

Я легонько потряс шкатулку. Внутри что-то глухо стучало – мелкие предметы, обернутые во что-то мягкое. Наверное, в ткань. Чем это могло быть, я не представлял себе даже примерно. Первым и естественным желанием было попытаться открыть и посмотреть, что внутри, однако я не был уверен, что смогу аккуратно вскрыть замок. Не был уверен, что мне это можно. Не был уверен, что обрадуюсь, увидев, что там.

Я внимательно изучил посылку, дабы удостовериться, что ключа от шкатулки точно нет, а затем взял в руки альбомный листок и понял, что мои худшие опасения оправдались. Изображенная на нем схема оказалась перерисовкой дорожной карты, выполненной коряво, но довольно точно. Путь пролегал к окрестной деревушке с замысловатым названием «Опятовка». Сердце с жалобным стоном ухнуло вниз. Отправиться с непонятным грузом в глухую деревню – что тут может пойти не так?

Продолжение>