Симбирск: отвергая Ленина, опровергая Обломова
Проект “Уютная Россия”. Фото Игоря Улитина и др.
0.
«Сообщая о развалинах города Арбухима, Олеарий приводит следующее загадочное известие. Здесь с реки Волги виден был выдающийся на берегу между двух холмов большой камень длиною в 10 локтей и шириною немного менее. На одной стороне этого камня была высечена следующая надпись: "Подымеши ты мя — добро тебе будет". Однажды русский струг должен был стать у этого места на якорь по причине противного ветра. Пятьдесят человек, прочтя на камне эту надпись (Олеарий приводит ее сперва по-славянски и славянскими буквами, а потом латинскими) и думая найти под ним большие сокровища, с большим усилием подкопали и перевернули камень, но ничего не нашли кроме следующей надписи, высеченной на другой стороне камня: "Что ищешь? Ничего не положено"».
— из описания села Криуши, расположенного чуть ниже Ульяновска вниз по течению Волги. «Археологическая карта Симбирской губернии», В.Н. Поливанов, 1900.
1. Уютность
Если принять за единицу уютности 1 котик, то по 10-балльной шкале Ульяновск можно оценить не более чем в 5 котиков.
Это типичный город средней полосы и тем более типичный поволжский город. На большей части своей территории он представляет собой вариацию Набережных Челнов — города, построенного при автозаводе, с бесконечными лентами забора ПО-2 вокруг промзон, районами в стиле посмотри-как-прекрасен-мир-без-наркотиков, где отдельные топонимы превратились в имена жестоких уличных группировок, а отдельные имена жестоких уличных группировок превратились в неофициальные топонимы. Ну и все это дело, понятно, усугубляется безобразными новостройками и безвкусными торговыми центрами. Короче, совершенно обычная история для провинции. Котиков мы за это не дадим ни одного, тут нам делать нечего.
Приятное исключение из грустных правил советской и постсоветской урбанизации представляет собой исторический центр Ульяновска, и не само его наличие (хотя у некоторых автоградов исторического центра в принципе нет), а удивительное для наших широт благополучное состояние — еще раз подчеркнем, благополучное лишь в сравнении с другими нашими городами.
Там, где кончаются «Набережные Челны», начинается старинный Симбирск. Симбирск сейчас называется Ленинским районом, но ленинского духа вы там почти не найдете, зато обнаружите дух старого провинциального города — милого и сонного, дворянского и купеческого, связанного с шедеврами классической литературы и почти-шедеврами архитектуры модерна; города, местами тонущего в мареве вполне деревенского быта. В этом антураже толпами снуют студенты, в модных барах не протолкнуться от айтишников, на стенах, площадях и в «креативных пространствах» бесчинствуют современные художники. Офисы высокотехнологичных компаний соревнуются в количестве с музеями, и регулярно появляются новые — как первые, так и вторые.
Наконец, с горы, на которой расположен Симбирск, открывается потрясающий вид на Волгу.
Все 5 котиков начисляются городу за исторический центр. Именно о нем пойдет речь в этом эссе, поэтому мы посчитали правильным использовать в заголовке историческое имя.
Ни в коем случае не претендуем на то, чтобы сделать сколько-нибудь полную в историческом смысле работу — за подробностями отсылаем к замечательным ульяновским краеведам. Вместо этого мы пытаемся в самых общих чертах понять сущность отдельно взятого города, глядя на него через призму идеи об уютной России, в текущем моменте и в исторической перспективе.
2. Дети против отцов
Приезжая в провинциальный город, словно приходишь в гости к старикам: на стенах висят фотографии детей, давно уехавших из дома и как-то преуспевших в столицах. Под портретами детей проживают свой век матери и отцы.
Таков и Ульяновск. Местный пантеон состоит из фамилий людей, вся связь которых с городом исчерпывается одной фразой: они отсюда уехали. Революционер Владимир Ленин, революционер Александр Керенский, писатель Иван Гончаров, историк Николай Карамзин. Даже главный симбирянин-литературный персонаж — Петр Гринев из «Капитанской дочки» — начинает с того, что покидает отчий дом. Если смотреть с этой точки зрения, то Симбирск по сути — это отчий дом, из которого выдающийся человек уехал.
Именно поуехавших выставляют здесь на витрину (что вполне объяснимо, поскольку под эти имена могут дать денег из федерального центра). Но вопреки вывескам, это не город Ленина: Ленин никогда не знал того Симбирска, остатки которого видим мы; не город Керенского и не город Карамзина. Даже не город Гончарова, хотя последний создал наиболее полное и яркое описание Симбирска первой половины XIX века.
Нет, Симбирск — это не город выдающихся сыновей. Это город отцов выдающихся сыновей.
Поэтому, чтобы дать представление о городе, стоит рассказать не о тех, кто отсюда уехал, а о тех, кто сюда приехал. Или был да остался.
То есть, об отцах и матерях.
3. Определись: кто?
В городе, в настоящее время расположенном вдалеке от всяческих фронтиров и больших денежных потоков, нет внешних вызовов (например, межнационального напряжения) — тем острее чувствуются противоречия внутренние. Исторический центр и рабочие окраины, «интеллигенты» и «гопники», «белые» и «красные» — всё здесь, как засвияжская шпана, требует от тебя ясного ответа: определись, кто ты. Тем интереснее исследовать проблему нашей идентичности именно в этом месте. А историю города и края можно рассказать через историю противопоставлений и противостояний.
4. Славяне против ихтиозавров
Край земли находится чуть севернее Ульяновска, рядом с селом Ундоры. Здесь, в санаторной зоне, река времен подмывает реальность, и та потихоньку, кусками, сползает вниз. Деревья катаются на оползнях, как сноубордисты, иногда даже не падая. Волга тут совершенно несоразмерна человеку, не река, а пресное море — другого берега не видать.
Это созданное в 50-х Куйбышевское водохранилище, крупнейшее в Евразии и третье в мире по площади. Глядя на то, как толща вод разрушает берег, можно представить, будто это гигантский бездушный динозавр, никуда не торопясь, медленно пожирает весь мир и всю нашу жизнь — и однажды сожрет.
Это лучшее место, чтобы задуматься о ничтожестве человека и краткости его жизни. Помимо бесконечности пространства и непрочности всего материального, явлена здесь и невместимая в сознание грандиозность времени.
Когда монструозные телеса водохранилища по тем или иным причинам худеют, в зоне отлива обнаруживаются россыпи трилобитов, аммонитов и прочих мелких тварей. Водятся здесь чудовища и покрупнее — ископаемые рептилии. Их даже откапывать не нужно: окаменелые звери сами выползают из-под земли по мере обрушения берега.
Но человек обуздал древних ящеров, поставив их себе на службу. Так в селе Ундоры появился один из трех существующих в России палеонтологических музеев. Он самый маленький и самый уютный, расположен в избе площадью 60 кв. м.
На другом берегу, примерно напротив поселка Ундоры, находится Старая Майна. Там было найдено городище III-IV вв, которое впервые позволило археологам предположить, что здесь жили… славяне.
Ок, не славяне, потому что не существовало в то время еще такого имени. Но если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка. Именьковская культура — нечто, что выглядело, плавало, крякало, хоронило, обрабатывало землю и производило предметы материальной культуры как праславяне.
Главной «славянской» фишкой именьковцев был способ земледелия: в отличие от иноплеменных соседей, они не засеивали податливые поймы рек, а практиковали подсечно-огневой метод на поросших лесом возвышенностях. Это был более трудоемкий, но более надежный подход, позволяющий не зависеть от прихотей водной стихии. Правда, после такого «ландшафтного дизайна» осваиваемые территории превращались в ядерный пепел.
Как бы то ни было, именьковцы — пока всего лишь интригующий археологический курьез, не более. После их исчезновения фрагмент нынешней Ульяновской области стал булгарской территорией. Или татарской. Или разбойничьей. Или ничьей. Но история в полном смысле слова начинается здесь только в XVII веке.
5. Родина Ленина против бунта
Симбирск (изначально — Синбирск) носит «индейское» название, означающее… да кто его знает, на самом деле. И это правда неважно. Вы прочитаете запутанную историю этого вопроса и тут же все забудете. То ли он назван в честь булгарского князя, то ли по монгольскому имени священной горы. Короче, обычное фронтирное имя типа Айовы или Огайо, подобранное в пыли русским языком, который в знак присвоения, как гербовую печать, поставил на нем топонимический суффикс -ск-. Все, теперь это часть нашей цивилизации, снабженная ярлыком, позволяющим отличать ее от других частей.
Как и подобает типичному русскому городу, с исторической точки зрения Симбирск — это ненужная крепость, форпост в тылу.
Если подъезжать к Ульяновску со стороны Саранска (этой дорогой вы скорее всего воспользуетесь, если будете ехать на автомобиле из Москвы), по левую руку местами до сих пор можно заметить старинные валы — это остатки оборонительных сооружений, известных как Засечная черта. Русский «адрианов вал» XVII века тянулся примерно от Белгорода до высокого холма на берегу Волги, местной господствующей высоты. Именно на этот холм московский боярин Богдан Хитрово в 1648 году возложил, как венец, деревянную крепость.
Нам неизвестно, пришлось ли сей фортеции оборонять Отечество от внешнего врага — крымских татар и «ногайских людей», для защиты от которых она и была создана. Фронтир укатился на юг слишком быстро.
Главный же, но, увы, не единственный в своем роде военный эпизод, случившийся в Синбирске, был связан с актом самоуничтожения нашего народа: в 1670 году к стенам города подошел Степан Разин в силе и славе. Но город выстоял, а бунтарь был разбит наголову, с чего и начался закат его блистательной смутьянской карьеры.
Впрочем, Разин, потерпев поражение, будто бы зарыл здесь, как клад, идею мятежа. И спустя ровно 200 лет, год в год, семя даст росток: в одном из домов на Венце родится бунтарь куда более удачливый, чье имя будет связано с разрушением многих вещей — и, парадоксальным образом, с сохранением старого Симбирска.
6. Гончарова против Обломова
Два с лишним века Симбирск оставался сонным захолустным городом, в котором из исторически значимых событий происходило чуть менее чем ничего. Чтобы поучаствовать в какой-то движухе вроде Отечественной войны 1812 года или восстания на Сенатской площади, отсюда следовало уехать. В силу того что здесь ничего не происходило, губерния стала идеальным местом для обустройства дворянских семейных гнезд. Иногда отсюда выпархивали птенцы, чтобы писать историю (поэт Николай Карамзин, декабрист Иван Анненков), иногда сюда приезжали на покой, вписав в историю свое имя (партизан Денис Давыдов).
Городок, лежащий в стороне от основных торговых путей (исключая водный, по Волге), был настолько сонным и захолустным, что это само по себе стало достопримечательностью. Чем и воспользовался купеческий сын Иван Гончаров, сформулировавший на местном материале один из наиболее известных стереотипов о русских как о бессмысленных лентяях и мечтателях (см. «Обломов»).
У Гончарова в центре города стоял гигантский дом, отгроханный его отцом-хлеботорговцем. К дому примыкал целый мир:
«Большой двор, даже два двора, со многими постройками: людскими, конюшнями, хлевами, сараями, амбарами, птичником и баней. Свои лошади, коровы, даже козы и бараны, куры, утки — все это населяло оба двора. Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня».
Все это, думается, создавалось принципиально по-другому устроенными людьми, нежели барин Обломов. Такими, как Александр Иванович Гончаров, отец писателя, умерший, впрочем, когда писателю было семь лет. С тех пор обширное хозяйство вела мать, Авдотья Матвеевна, человек в романах и мемуарах Гончарова хотя и несомненно присутствующий, но скорее в качестве фона для других персонажей. «Она была строгая, но умная воспитательница детей; прислуга уважала ее “за справедливость” и распорядительность», как вспоминают о ней биографы Гончарова. Еще одно качество – безапелляционная религиозность и принуждение к таковой детей, что также отразилось в романах на «О» в виде болезненных флешбэков героев. Когда старушка умерла, Гончаров писал:
«Жизнь ее, за исключением неизбежных человеческих слабостей, так была прекрасна, дело ее так было строго выполнено, как она умела и могла, что я после первых невольных горячих слез смотрю покойно, с некоторой отрадой на тихий конец ее жизни и горжусь, благодарю Бога за то, что имел подобную мать».
Писателям, даже самым лучшим, легче объяснить, как устроен симпатичный, но никчемный барин в халате или полный душевных терзаний студент, нежели человек, строго выполнявший свое дело по обустройству жизни дома, семьи, города. Такой человек, как Авдотья Матвеевна. Но писать и читать о подобных ей людях почему-то считается безнадежно скучным делом. Давайте лучше про Ленина.
7. Ульянов против Ленина
Есть определенная ирония в том, что город назван по родовой фамилии вождя — фамилии, от которой тот де-факто отказался. Получается, что топоним скорее относится к отцу Ленина, нежели к нему самому. И если представить, что город назван в честь Ильи Николаевича Ульянова, то все встает на свои места.
Уроженец Астрахани Илья Николаевич Ульянов получил назначение в Симбирск в качестве инспектора народных училищ, позже возглавил соответствующий губернский департамент. Это был деятельный, ответственный чиновник, православный, семьянин, занимался наукой (писал научные труды по метеорологии). Крайне положительный персонаж, с какой стороны ни посмотри. Государственник. Ни разу не обманывающий себя относительно качества государственного аппарата, но самим собой оправдывающий его существование. Видимо, умеренно левый по убеждениям.
Рисуется идеал, к которому, похоже, стремятся все провинциальные передовые чиновники — по крайней мере, демонстрируют это стремление в публичной плоскости. С одной стороны, полная лояльность верховной власти, с другой — намек на то, что не чужд современным веяниям и даже некоторому свободомыслию. Это важно для провинциала — демонстрировать, что не «отстал». Только Илья Николаевич не демонстрировал и не притворялся — он таким и был.
Нам кажется несправедливым ни винить, ни благодарить (в зависимости от вашего отношения к вопросу) отца за то, кем стали его сыновья — казненный за терроризм Александр и присвоивший себе право казнить Владимир.
Ульянов-отец умер в 1886 году. В 1887 году его старший сын, учившийся в Петербурге, был пойман и повешен за подготовку покушения на царя. Семья уважаемого в Симбирске чиновника превратилась в семью террориста и, видимо, испытала на себе прелести «культуры отмены». В том же году выпускник симбирской классической гимназии Владимир Ульянов уехал из города и больше никогда в него не возвращался. Вслед за ним Симбирск покидают остальные члены семьи. Это было похоже на бегство.
Директором классической гимназии в то время, когда в ней учился Владимир Ильич, был Федор Керенский — отец другого революционера, подчиненный и близкий соратник Ильи Николаевича. Федор Михайлович, видимо, приложил руку к созданию действительно достойного учебного заведения. Помимо двух революционеров там выучилось немало заметных государственных деятелей, включая последнего главу имперского МВД Александра Протопопова. Сейчас расположенная в старом здании гимназия — наполовину музей, наполовину действующая школа. К посещению обязательна.
Симбирск, конечно, не город Ленина. Он до такой степени не-ленинский город, что его стоило бы назвать антиленинским. Симбирск воплощал все то, что Ленин решил отменить. Это был город дворянский, купеческий, мещанский, патриархальный. Местами, наверное, уютный. А местами — затхлый, душный, излишне консервативный. Таким нам его показывает Гончаров, и нет оснований ему не верить. Но – ни Гончаров, ни Ленин не видели Симбирска на пике развития города.
Дореформенный Симбирск Гончарова и даже Симбирск 1887 года с одной стороны и Симбирск 1914 года с другой — это довольно разные миры как по облику, так и по внутреннему содержанию. То же самое можно сказать обо всей стране. Для современников эти изменения, возможно, были не так очевидны.
Если считать, что этот город стал воплощением всего того, что Ленин понимал как вредное, то можно сказать, что Ленин хотел уничтожить один «Симбирск», а уничтожил уже совершенно другой.
Симбирск 1914 года — хоть и маленький (около 60 000 жителей), но современный развивающийся город, здесь строятся крупные промышленные предприятия и объекты инфраструктуры. Здесь трудятся талантливые люди, не отделяющие свое собственное благо от блага города и региона: они развивают торговлю, архитектуру, строительство, сельское и лесное хозяйство, создают частные музеи, проводят археологические изыскания.
Если Симбирск не был городом Ленина, то чьим же тогда?
8. Барин против Обломова
Если проехать на машине примерно 100 верст от Симбирска в направлении небогатого городка под названием Барыш, окажешься внутри одной из главных дорожных достопримечательностей губернии: сосновой аллеи. Два ряда старинных деревьев по бокам от дорожного полотна встречают путников, как почетный караул, составленный из былинных богатырей. Это в тесном лесу сосны вытягиваются вверх, как мачты. На приволье они становятся похожи на мощных кряжистых великанов. Максимально эпичное зрелище, не хуже, чем столпы Аргоната из «Властелина колец».
В народе устоялось твердое мнение, что аллея — «екатерининская»: якобы деревья остались тут со времен путешествия императрицы. На самом деле, нет. К царице они никакого отношения не имеют.
Определенно, Симбирск начала XX века был городом Владимира Николаевича Поливанова (1848 — 1915), человека, который являлся полной противоположностью своего тезки-революционера. Крупный землевладелец, монархист, деятельный член «Союза русского народа», лютый враг всего революционного (например, он требовал максимально жестко подавлять мятеж 1905 года). По этой причине даже сейчас на родине Ленина о Поливанове говорят с некоторым стеснением и экивоками. Нам неизвестно, сколько погромов учинил этот черносотенец, зато мы точно знаем, что он высадил сосновую аллею.
Аллея — торжественный въезд в Акшуат, родовое село дворян Поливановых. Сейчас это лесной край, лесом поросли окрестные холмы, и даже многие бывшие поля захвачены сорными сосенками. Так было не всегда. В XIX веке вотчина Поливанова подверглась наступлению песков. Опустынивание происходило в результате «хищнических инстинктов населения», как выражался барин: «без всякого расчета и заботы о будущем» оно выкорчевывало леса, в результате чего «рыхлая, песчанистая почва, лишенная своего верхнего покрова и не сдерживаемая корневыми разветвлениями дерев, под влиянием зимних морозов и палящих лучей солнца летом настолько высыхала и делалась неспособной к какой-нибудь растительности, что становилась крайне опасной соседкой для примыкающих к ней полей с производительным грунтом. При малейшем «суховее» песок приходить в движение и, поднимаясь в воздух, засыпает хорошие земли иногда на далекие расстояния». Так писал сам Поливанов в своей брошюре «Двадцатипятилетие акшуатского лесоразведения в Симбирской губернии (1883-1908)».
Короче, со времен именьковцев у славян особо ничего не изменилось.
Чтобы остановить запесочивание, Поливанов начинает заниматься лесоразведением. В результате в Акшуате возникает большой дендропарк с множеством редких пород деревьев.
Полюбоваться им можно до сих пор. Упорядоченность посадки и некоторая заброшенность вкупе с почтенным возрастом деревьев создают неповторимую атмосферу эльфийского леса.
Второе важное направление работы Поливанова — археология и история. Он первым в губернии начинает раскопки археологических памятников, добивается создания Симбирской губернской ученой архивной комиссии. Составляет археологическую карту губернии. Вынесенная в эпиграф этой статьи цитата из Олеария о тяжелом камне — из соответствующей брошюры.
В Акшуате Поливанов создает первый в истории края частный музей, где экспонировались как произведения искусства, так и археологические находки.
Как пишут современные местные журналисты, Поливанов превратил культурное и историческое наследие в административный ресурс. А административный ресурс, добавляем мы от себя, превратил в средство сохранения культурного и исторического наследия.
В 1898 году Владимир Николаевич становится губернским предводителем дворянства — этот пост останется за ним до конца его жизни. Поливанов был формально вторым (после губернатора, коих за тот период сменилось несколько), но на деле — первым в политическом смысле человеком в губернии.
Все успехи, достигнутые городом в течение 20 предреволюционных лет, можно смело связывать с именем Поливанова — хотя бы в силу того, что он не мешал многочисленным добрым инициативам подконтрольного ему земства.
Поливановский Симбирск дошел до нас в виде приятной архитектуры того времени — модерна Августа Шодэ, Феофана Вольсова, Федора Ливчака. Последний с одобрения и при поддержке земства организовал изучение и производство передового строительного материала — бетонных блоков, возвел из них несколько зданий, в том числе выдающиеся образцы неорусского стиля.
Шодэ перестраивает дом Гончарова, создает музей-памятник в честь писателя — самые заметные здания города.
Все эти архитекторы — “понаехавшие” из Петербурга и Одессы. Поздний Симбирск привлекал своими возможностями специалистов в том числе из столиц и богатых мегаполисов. Такие люди не просто приезжали сюда «поднять» денег — они приезжали развиваться и жить. И делали это не в административном порядке, а по собственной воле. В истории провинциального города насчитывается немного периодов, когда такое явление было скорее нормой — в начале ХХ века и, как ни странно, в отдельных отраслях в начале ХХI-го (но об этом позже).
В политическом смысле Поливанов являлся полной противоположностью Ленину, а по образу жизни — полной противоположностью Обломову, ходячим опровержением его.
На самом деле, нет никаких оснований считать выдуманного Обломова более правдивым национальным и локальным типом, чем в действительности существовавшего Поливанова.
У нас есть полное право (и ведь это гораздо приятнее!) думать о типичном представителе общности, к которой мы себя возводим, как о человеке с прекрасным образованием, амбициями в науке, со вкусом к искусству; как о человеке, который принимает на себя ответственность за клочок территории, с которым оказывается связан, и посвящает жизнь его благоустройству и благоукрашению, не отделяет личный успех от развития этого клочка, стремясь заботиться обо всем, что на нем растет, строится и по нему перемещается.
И если кого-то конкретная персоналия смущает по идеологическим причинам, то этот образ легко от нее отделяется: даже в ходе подготовки этого номера “Уютной России” мы встретили столько подходящих под это описание людей, что с полным правом можем говорить: Обломов как тип — грязный поклеп. Люди, определяющие облик и внутреннее содержание наших городов, — это буквально анти-Обломовы.
***
Поливанов умер «вовремя», не дожив до революции полтора года. В годы смуты его имение и музей в виде античного храма были полностью уничтожены.
Для слишком большого количества людей революция оказалась чем-то вроде криушского камня с манящей надписью: «Подымеши ты мя — добро тебе будет». Напряглись, подняли (некоторые надорвались), а под камнем «ничего не положено».
Сейчас Акшуат — село на полторы тысячи человек. В нем мало осталось от того центра искусств и ремесел, каковым оно было при живых господах. К счастью, есть еще дендропарк, а стараниями местной активистки Веры Фоминой в Акшуате создан милый деревенский музей. И барина в селе кое-как помнят.
