Самогон, часть 2

<Предыдущая часть

— Мля-а-а… — протянул Петрович.

— И не говори, — согласился сосед, — Почти не болит, вот в чём самая странность. Хотя рука вся горячая, как не знаю что.

— Знаешь, я вот думаю... Наверняка та бодяга, о которой Никодимыч, мир праху его, рассказывал, была радиоактивная…

— Думаю, ты прав, — протянул Леопольдыч, — Потому и мутируем… А радиацию лечат водкой!

— Серьёзно, что ли? — взглянул на него Петрович.

— Натурально! — подтвердил тот, — Спирт того, обеззараживает, я в книжке читал. Так что самое правильное дело, уж поверь!

Леопольдыч немедля притаранил откуда-то запотевшую бутылку и принялся разливать животворный напиток.

— А закусь? — возмутился Петрович.

Сосед попытался было возразить, что в чистом виде получится целебнее, но нарушить традицию не посмел.

Примерно пять минут они квасили вдвоём, а следующие полчаса — втроём.

— Слушай, Петрович, — неожиданно спросил Леопольдыч, — Откуда третий?

Мужики замерли, а потом синхронно повернулись к незнакомцу. Тот невозмутимо наливал себе очередной стакан. Он был высоким, нездорово толстым, в ветхом сером плаще и широкополой шляпе, скрывавшей лицо. Рука у него была нездорово бледная и какая-то откровенно неправильная. Незнакомец запрокинул голову и залил в себя содержимое стакана. Мужики, глядя на него, синхронно заорали.

Под шляпой скрывалась белёсая раздутая морда с многочисленными гнойниками и россыпью мелких глазок над здоровенной, в пол-лица, пастью. Вместо зубов рот чудовища усеивали ряды полупрозрачных студенистых отростков с кучей шевелящихся ресничек, а короткий иссиня-чёрный язык в нескольких местах пропарывали крохотные шипы. Склизкая конечность монстра снова потянулась к бутылке. При этом от неё отвалился клок кожи, обнажая серо-зелёное мясо и цепочку мелких переплетающихся рёбер. Петрович с Леопольдычем опрометью бросились из комнаты. Каким-то шестым чувством они поняли, кто к ним вернулся.

11

— Его там точно нет? — в сотый раз спросил Петрович.

— Точно, — вновь подтвердил Леопольдыч, — Блин, харэ спрашивать, возьми да посмотри сам!

Полчаса назад перепуганные мужики забились в дальний конец дома и даже начали баррикадироваться, но быстро сообразили, что за ними никто не гонится. Они с подозрением переглянулись и подождали ещё немного — однако утративший человеческий образ покойник не спешил появляться на пороге, протягивая к собутыльникам склизкие белёсые лапы. Осторожно выглянув в соседнюю комнату и убедившись, что страшный гость исчез, мужики немного успокоились.

— Ладно, тогда заходи, раз уж его там нет, — проговорил наконец Петрович.

Хозяин помялся, не желая признавать, что ему тоже меньше всего хочется переступать порог, однако всё же решился и вошёл внутрь. Гость последовал за ним. Миг спустя они синхронно скривились.

— Ну и вонища… — протянул сосед.

Петрович согласно кивнул. Вонь в комнате действительно стояла нечеловеческая, словно там несколько дней прела какая-то падаль. Однако было совершенно непонятно, что именно её вызывало — комната выглядела совершенно обыденно.

— Откуда ж так несёт?.. — пробормотал Леопольдыч, делая несколько шагов, и внезапно замер, — Ёма!!!

— Чего там?.. Ы!

Возле стула, на котором сидел чудовищный третий, валялись серые плащ и шляпа, стремительно пожираемые тленом. От распадающихся тряпок и исходил смрад, насквозь пропитавший всё помещение. В прорехах ткани стремительно прорастали кривоватые чёрные поганки зловещего вида. Петрович содрогнулся. Такие грибы он видел не далее как вчера — на гнавшемся за ним собачьем трупе.

— Ни хрена себе… — одеревенело пробормотал он.

— Ага, — ответил столь же шокированный сосед.

Затем он наклонился к разрастающимся грибам, практически скрывшим под собой серую ветошь. Те уже не просто увеличивались в размерах, но начинали приобретать причудливые, гротескные формы, переплетаясь между собой, будто клубок выбирающихся из-под земли червяков. Мужик аккуратно, обернув пальцы тряпкой, сорвал один из чёрных комочков, задумчиво повертел его перед глазами, а затем совершенно неожиданно отправил в рот и начал жевать.

— Мля, Леопольдыч! — воскликнул Петрович, рефлекторно шагнув назад, — Ты что, бляха-муха, творишь?!

— Слушай, а ведь вкусно же! — удивлённо ответил тот, — На вот, сам попробуй!

Гость хотел было высказаться, что скорее сдохнет, чем прикоснётся к подобной дряни, а затем демонстративно проблеваться, но тут запах поганок приобрёл новые, поистине чарующие нотки, и рука сама потянулась к ближайшему грибу. Петрович попытался было воспротивиться, однако, повинуясь непреодолимому желанию, сорвал самый крупный гриб и с хрустящим чавканьем откусил от шляпки. По небритому подбородку потекла тёмная вязкая жидкость.

Рот заполнился жуткой горечью, которая мигом спустя сменилась сотнями тысяч оттенков непередаваемого вкуса. По ощущениям странный гриб был жёлто-зелёным, харрадным, тлашгальтным и много каким ещё. Петрович пустил слезу, ощущая, как мир вокруг него наполняется сочными красками гниения и распада.

Следующие часы прошли в экстазе и чревоугодии. Мужики насыщались грибами, бормоча невнятные тосты и наслаждаясь подлинным блаженством. Пульсирующие стены медленно истекали разноцветным гноем. Наросты на руке Леопольдыча отчётливо шевелились, через плечо переползая на шею. От поганок по полу во все стороны растекались дорожки бледного мха, образующие гипнотические узоры.

— Во славу Гнилого Господа и… — начал было Петрович, прожевав очередной гриб, но не договорил.

В его голове что-то щёлкнуло — или, скорее, раскололось, подобно уже ненужной скорлупе яйца, из которого, наконец, вылупился долгожданный детёныш. Ум прояснился, заполнившись восхитительно затхлым ветром, и с глаз спала пелена. Мужик увидел, как все окружающие предметы тускнеют и растворяются, уступая место кипящей огненной зелени — неизмеримо более реальной, чем что бы то ни было, созданное человеком. Впрочем, понятие «места» теперь было лишено даже намёка на смысл — порочная связь времени и пространства окончательно прервалась. Йаэзлои, вечное и неизбывное дыхание энтропии, наполнило исчезающую комнату, неся с собой бесчисленные сакральные знания. Взор просветлённого Петровича заглянул сквозь струящийся эфемерный огонь за пределы бесчисленных вселенных — туда, где сгинули эпохи, погибли ледяные светила и неуклюже двигались циклопические мертвецы, предаваясь нечестивым занятиям. Следуя за мерцающим потоком, он на долю секунды узрел даже исполинские органы Пирующего Провозвестника — но тут его сознание, наконец познавшее смысл бытия, судорожно вздрогнуло и провалилось во тьму.

12

Очнулся он в наимерзейшем состоянии — по сравнению с ним даже прежнее похмелье не казалось таким ужасным. Череп пульсировал, словно оттуда вынули мозг и затолкали внутрь с десяток здоровенных пауков. Конечности, раскинувшиеся под неестественными углами, затекли и теперь нещадно ныли. Во рту прочно поселился мерзостный привкус. Туловище же подавало сигналы столь странные, словно все внутренние органы превратились во что-то принципиально иное.

Подёргивая непослушными руками и ногами, мужик кое-как поднялся на колени, и его сразу же вывернуло наизнанку. Рвота оказалась тёмно-фиолетовой, с зеленоватыми разводами. Кое-как сфокусировав зрение, Петрович заметил плававшие в ней невнятные кусочки и два желтоватых, насквозь прогнивших зуба. Несколько мгновений он оторопело пялился на мерзкую лужу, как вдруг к нему вернулась память.

— Твою мать! Мы ж этими грибами вчера обожрались!.. А вчера ли?.. — тихо просипел он, практически не контролируя хаос мыслей.

Грузно рухнув на пятую точку и ощутив, как организм странно хрустнул там, где хрустеть в общем-то ничему не полагалось, Петрович огляделся. Все следы недавнего пиршества исчезли. Не осталось ни сочащегося прямо из воздуха зловонного гноя, ни разбегающихся дорожек мха, ни потустороннего сияния... Однако затем взгляд мужика упал на Леопольдыча, и он проблевался повторно — сосед выглядел ещё гаже, чем прежде. Вздувшиеся бугры оплели плечо, почти половину торса, отчётливо выделяясь под майкой, и захлестнули шею, вплотную подбираясь к голове. В некоторых местах стенки мерзостного лабиринта плоти хаотично пульсировали, создавая впечатление переползающих под кожей змей.

Движимый неясной мыслью, мужик перевёл взгляд на свои руки — и хрипло выматерился. Кожа ладоней переродилась в какую-то скорлупу, а сами кисти заметно искривились, словно попали в мясорубку, после чего неправильно срослись. Собравшись с духом, он оглядел себя внимательнее и понял, что лучше бы этого не делал. Пугающие волдыри за время отключки существенно увеличились в размерах и стали отдалённо похожими на сосновые шишки. Было совершенно непонятно, как они не мешали лежать. Петрович осторожно потрогал один из бесчувственных наростов и понял, в чём дело — тот сгибался, словно резина.

— Мля-а-а!.. Теперь точно на улице не покажешься...

Теперь следовало привести в чувство соседа, который очевидно был жив. Собрав остатки сил, мужик принялся тормошить собутыльника.

— Леопольдыч! Леопольдыч, зараза, очнись!

Тот хрипло закашлялся, но глаза открывать не спешил. Петрович неуклюже пнул соседа, и Леопольдыч, наконец, пришёл в себя.

— Бли-и-ин, как хреново-то, — простонал он, — Мля, когда тебя так поуродовать успело?!

— Сам не краше, — буркнул в ответ Петрович, помогая собутыльнику подняться, — Не надо было жрать ту дрянь, однозначно…

— Какую? — искренне удивился Леопольдыч, поставив гостя в тупик.

Очень скоро выяснилось, что хозяин хаты воспринимал последние события совершенно иначе — во всяком случае, с определённого момента. Он точно помнил, как они бухали с мертвецом, убежали от него, потом вернулись в провонявшую комнату и нашли там гнилую ветошь, однако далее начались различия. По версии Леопольдыча, тряпки действительно стали распадаться, но не поросли никакими грибами, а стали ярко и разноцветно мерцать. Последним, что сохранила его память, был взрыв йаэзлои.

Петрович поскрёб затылок. По всему выходило, что кто-то сошёл с ума — то ли один из них, то ли оба сразу, то ли вообще весь мир. Более того, мужик с ужасом обнаружил, что отчётливо помнит и описанное собутыльником вплоть до мелочей. Два взаимоисключающих воспоминания были готовы закоротить мозг намертво. Судя по отстранённому взгляду соседа, тот тоже это заметил.

— Слушай, — вдруг проговорил он, — А может, это йаэзлои... И есть радиация? Зелёное, светится…

— А что, может быть, — подумав, подтвердил Петрович, — Облучило, вот и мутируем так быстро.

Покивав друг другу, мужики несколько успокоились, не обратив внимания, что пользуются словом «йаэзлои», воспринимая его как должное.

— Слышь, — через некоторое время начал Петрович, — Можно у тебя до темноты перекантоваться? А то хрена с два днём вылезешь.

— Не вопрос, — согласился Леопольдыч.

Время до вечера пришлось коротать разговорами — запас спиртного исчез в пасти мертвеца, а газет, чтобы отвлечься, не нашлось. Какое-то время они пытались смотреть телевизор, но там были лишь новости, и всё какие-то неправильные. Когда мужики заприметили, что в футбольном матче используется человеческая голова далеко не первой свежести, они поскорее выключили ящик, а затем и радио.

Когда достаточно стемнело, Петрович выглянул наружу, убедился, что рядом никого нет, и попрощался с соседом. В чёрном небе мутно мерцало созвездие Болотного Древа, раскинув свои кривые ветви над посёлком. Где-то вдали заливались протяжным воем собаки. Мужик дошёл до своего жилища, поскорее забежал внутрь и, забыв запереть дверь, поплёлся в спальню. Торопливо раздевшись, он улёгся в кровать и мгновенно уснул, созерцая то же, что и в предыдущие три ночи.

13

Сон не хотел отпускать, истаивал медленно, тяжело. Петрович возвращался в явь нервными рывками, с почти физической неохотой покидая омут мутной дрёмы. Через веки проникал тусклый свет, с каждой минутой становящийся всё ярче. В голове носились догорающие обрывки ночных видений и чуждые, невнятные мысли. Где-то на переделе слышимости угасал едва различимый шёпот, неведомым языком напевавший причудливые псалмы.

Наконец, мужик разлепил глаза. Всё было видно приглушённо и размыто, словно сквозь водную толщу. Безуспешно попытавшись проморгаться, Петрович зевнул до хруста в челюсти и предпринял попытку сесть... Однако с ужасом обнаружил, что попытка не удалась, будто он приклеился к кровати.

Поражённо матюгнувшись, мужик принялся изо всех сил рваться прочь, но всё было тщетно. Как он ни извивался и ни брыкался, ничего не удавалось. Постепенно до него начало доходить, что ощущения были крайне необычными. Прекратив на время попытки освободиться и отдышавшись, Петрович решил оглядеться, дабы понять, что же его держит.

Севшее зрение не сразу позволило распознать даже находящееся прямо перед глазами пространство, однако в конце концов приподнявший голову Петрович сумел разглядеть свой торс, прикрытый одеялом. Прямо над его грудью в ткани красовалась внушительная дыра, из которой выползало нечто вроде зеленовато-серого шланга, спускавшегося куда-то на пол. Присмотревшись внимательнее, мужик понял, что ещё несколько таких штуковин торчат с разных сторон, прорвав одеяло или просто вылезая из-под него. Одни свешивались с края кровати, другие исчезали в щели между ней и стеной, третьи же просто лежали свёрнутыми кольцами.

В их расположении угадывалось нечто смутно знакомое, и Петрович напряжённо попытался понять, что именно. А затем вспомнил, и эта мысль прошлась по всему телу ледяным холодом. Загадочные образования торчали аккурат из тех мест, где появились мерзкие шишковидные наросты. Значит, за ночь эти болячки проклюнулись... Но чем они стали? Мужик с нечеловеческим трудом сумел повернуть голову, а затем несколько минут отказывался верить тому, что видит. Жуткие щупальца доходили до самого пола, исчезая в промежутках между вывороченными досками паркета.

Петрович пустил корни.

Взвыв, он утроил попытки освободиться, но результат по-прежнему был равен нулю. Мужик не ощущал никакой боли, однако проклятущие отростки напрочь отказывались рваться — только растягивались, как резиновые, а затем сокращались до исходной длины. Слабо подёргивать конечностями и вертеть головой — всё, что удавалось.

Наконец, силы иссякли, и мужик сдался, в изнеможении уронив голову. В раздувшемся брюхе понемногу зарождался голод, язык пересох от жажды, а он не мог даже покинуть кровать. Петрович тихо взвыл на одной ноте. Невыносимо захотелось плакать. Он был полностью беспомощен, ничего не мог поделать в этой ситуации — и теперь его нервы, изрядно потрёпанные событиями последних дней, окончательно сдали. Мужик всхлипнул, и по его щекам покатились едкие желтоватые слёзы.

Долгие часы он провёл, то проваливаясь в тягостный бред, то возвращаясь к реальности. Ему постоянно мерещились какие-то гнусные твари, шныряющие по стенам — вроде голых крыс, но гибких, как слизни. Порой он замечал в воздухе паутинки зелёного свечения, которые пропадали, стоило лишь сморгнуть. В ушах то и дело возникал назойливый шёпот, из которого Петрович, впрочем, не мог разобрать ни единого слова. Голод и жажда усиливались, и порой мужик мечтал, чтобы одна из склизких крыс свалилась с потолка ему в рот. Однако те лишь гнусно хихикали, перекатываясь туда-сюда, а порой и вовсе пропадая в пространственных язвах.

В очередной раз мужик очнулся, когда за окном показались первые звёзды и начала прорастать луна. Издалека слышался смутно знакомый звук — кто-то стучал в дверь дома. Затем послышался резанувший уши скрип — неведомый визитёр обнаружил, что вход не заперт.

— Петрович? Э-эй, Петрович!..

Голос был очень знакомым. Леопольдыч! Появление соседа обрадовало, и мужик попытался крикнуть, что он здесь, но из пересохшей глотки вырвался лишь тихий булькающий хрип. Тогда он принялся метаться по кровати и стучать в стену, пытаясь привлечь внимание. Это сработало — шаги стали приближаться, и через некоторое время собутыльник переступил порог спальни.

— Петрович! Ты чего это? Совсем хреново, да?.. — начал было Леопольдыч, но осёкся, заметив ещё сильнее разросшееся сплетение корней.

Тот, в свою очередь, уставился на него. Бугры топорщились под клетчатой рубашкой, оплетая шею, грудную клетку и большую часть левой руки. Комнату заполнил ощутимый запах тлена — за прошедшее время он заметно усилился. Те опухоли, которые не удалось прикрыть одеждой, налились нездоровыми оттенками, навевая мысль о болезненной радуге.

— Мля-а-а… — проговорил Леопольдыч, — Ты как это ухитрился?

В ответ мужик просипел нечто неопределённое. Сосед моментально догадался, что от него хотят, вышел из комнаты и вскоре вернулся со стаканом ржавой воды. Петрович, вцепившись в холодное стекло набором торчащих прямо из плеча кривых, узловатых отростков, некогда бывших пальцами, принялся жадно пить, едва не захлёбываясь. Жажда отошла на второй план, зато голод вспыхнул с новой силой — но это всё же было лучше, чем ничего. Теперь мужик хотя бы мог нормально говорить.

— Пророс, как видишь, — констатировал он очевидное, — Ни попить, ни пожрать… Лежу и глючу. Хрень полнейшая.

— Хрень… Я вон тоже, как видишь, цвету и пахну, — сосед невесело усмехнулся.

Они помолчали.

— Леопольдыч, сделай доброе дело... Принеси чего-нибудь пожрать, а? С утра голодный, как собака.

Тот вздохнул и снова отправился на кухню. Петрович увидел на его спине несколько кривых рогов, прорвавших рубашку.

14

Впервые за сутки утолив голод, он расслабился, и его сморил сон без сновидений. Эта передышка оказалась очень кстати — проснулся мужик бодрым и отдохнувшим, пусть даже преисполненным странными ощущениями. Изменилось что-то ещё, и с привычной обречённостью Петрович стал соображать, что именно.

Постепенно в дремлющий мозг стало проникать осознание. Сегодня он ощущал кровать, как часть собственного тела — корни наконец подключились к заражённому организму. Петрович взмок от ужаса. Граница между сном и явью стёрлась, исчезла, и он остался в каком-то неясном зыбком состоянии. Разум, как зрение днём раньше, размылся, лениво клубясь внутри черепа сгустком миазмов.

Эмоции тоже потускнели, притупились, и страх быстро угас, сменившись спокойным равнодушием. Мужик наблюдал за колышущимися белёсыми тельцами крысоподобных стражей тнахадда, по-прежнему бегающих по потолку, и ощущал медленный рост корней. Те медленно торили путь сквозь пол и понемногу оплетали изнутри ближайшие стены. Восприятие то расплывалось по всему разрастающемуся конгломерату, то вновь собиралось в одной точке, и Петрович снова становился прежним собой. В такие моменты он сознавал трагичность своего положения — больной, беспомощный, прикованный к кровати... Но снова распадался, уходя прочь от тревог.

Голода больше не было. Ему на смену пришли новые чувства, не предназначенные для куска примитивной плоти, именуемого человеком.

В комнате становилось всё светлее. Дело было не в солнце — окошко спальни помутнело и заросло паутиной. Причина крылась в мерцании, понемногу заполняющем комнату изнутри. От стены к стене одна за другой протягивались нитки зеленоватого сияния, спокойного и умиротворяющего. Йаэзлои чертило в воздухе удивительные узоры, мерцающей лозой спускалось по стенам, согревало животворным теплом щупальца и наросты. Стражи тнахадда, довольно хихикая, грелись в его изумрудных лучах.

Танцующие в воздухе пылинки попали внутрь этого вихря и неожиданно соткали нечто вроде человеческого силуэта. Петрович, согнув голову, присмотрелся. Среди комнаты дрейфовало бесплотное изображение, безликое и абстрактное, но тем не менее узнаваемое. Мужик понял, что скоро придёт Леопольдыч, хотя понятия не имел, почему так решил.

Тем не менее, догадка подтвердилась — фигура становилась всё более чёткой и твёрдой. В отдалении послышался пронзительный скрип дверей, затем шаги, и вскоре на пороге показался сосед, слившийся с собственным призрачным двойником. Впрочем, не слишком удачно.

На первый взгляд это был всё тот же Леопольдыч, что и вчера, хотя заражение продвинулось значительно дальше. Оно наполовину оплело ноги и изуродовало лицо, превратив его в какую-то невообразимую маску. Всё в морщинах, рытвинах и ухабах, переплетённое сетью жил, оно сделалось совершенно непривычным. Желтоватые глаза едва просматривались из запавших глазниц. Покрытый язвами череп в нескольких местах пропороли изогнутые шипы, а волосы большей частью выпали.

Но в свете йаэзлои выявлялись и другие детали. Петрович видел ужасающую карикатуру на человека — но вместе с тем и прежнего соседа, каким тот был всего-то около недели назад, с бакенбардами, в неизменной клетчатой рубашке. Созерцал он и нечто непередаваемое, рядом с чем нынешний облик собутыльника казался воплощением красоты — или же грубым уродством, поскольку его омерзительные черты вместе с тем обладали каким-то непостижимым изяществом. Одновременно с потусторонним созданием проявлялся и полуразложившийся труп, покрытый чёрными поганками. Йаэзлои стирало границы времени, высвечивая минувшее и грядущее, причём в разных вариантах.

— Ага, у тебя тоже всё светится, — прокомментировал сосед, осмотревшись.

— Тоже?..

— У меня на кухне вылезло. А у тебя и над крыльцом, и здесь… Рассадник какой-то. Голодный?

— Не-а, — вяло ответил Петрович, — Ни жрать, ни пить не хочу, один туман в башке. Или не в башке, хрен поймёшь...

— Я-асно… — протянул Леопольдыч, — Слушай, я тут спросить хотел… К тебе Никодимыч больше не заходил?

— Чего?!

— Значит, нет, — понял гость, — А меня сегодня напугал до усрачки. Ну ты помнишь, какой он теперь. Бледный, многоглазый, в пасти срань непонятная… Вылез прямо из нужника и что-то сказал. Как там... «Ничего, прилив только начинается, всё впереди» или вроде того. Потом ушлёпал куда-то, бормоча всякие имена. Вот хрена ли он имел в виду?..

Мужик призадумался. Из глубин перемешанной памяти некстати всплыл обрывок пугающего сна — затопленный некрополь, могилы и несуразные эпитафии. Почему-то казалось, что между загадочной фразой немёртвого самогонщика и видениями была прямая связь.

— А что за имена? — вдруг спросил Петрович.

Леопольдыч призадумался, а затем, побледнев, прошептал единственное слово — странное, ни на что не похожее, но вместе с тем знакомое, как своё. Будто в ответ, йаэзлои вспыхнуло ярче, а мерзостные крысы, потускневшие и притихшие настолько, что Петрович мог бы счесть их глюком, вдруг принялись бешено носиться туда-сюда. Одна из них внезапно спрыгнула прямо на соседа.

— Мля-а!!!

Вопль был оправдан — сразу за прыжком последовал укус. Брызнула кровь вперемешку с разноцветным гноем. Студенистая тварь подняла испачканную морду, оканчивающуюся чем-то вроде жвал в обрамлении колышущихся усиков, предупредительно взвизгнула о риске нарушения распада и вцепилась вновь. Леопольдыч заорал ещё громче и бросился прочь из комнаты, разбрызгивая сукровицу. Там, куда попадали капли, пол чернел и трескался.

Вскоре топот и вопли затихли вдали, а призрачное изображение соседа растаяло. Петрович вновь остался один.

15

Ночь прошла беспокойно. Уснуть по-прежнему не удавалось — мужик всё ещё дрейфовал где-то между сном и явью, смутно осознавая всё вокруг, но одновременно находясь в плену галлюцинаций. Йаэзлои перестало прибывать, но его и так было достаточно. Тлетворное мерцание закручивалось вихрями, делая предметы полупрозрачными и искажая геометрию пространства. Порой внутри стен можно было заметить нечто вроде извилистых змеиных тел, которые раз от разу становились ощутимо длиннее. Корни продолжали расползаться, и Петрович всё отчётливее ощущал дом, как стены самого себя, понемногу теряя связь с некогда человеческой оболочкой.

Те немногие щупальца, которые до сих пор не укоренились, порой принимались хаотично дёргаться, приводя в негодность и без того хрупкое одеяло. Оно ветшало не по дням, а по часам, распадаясь в пыль, невесомыми спорами наполнявшую комнаты. Повсюду росли плесневые узоры, образующие странную гармонию с толстой крысиной паутиной. Порча расползалась по дому. В серой дымке тут и там возникали призрачные тени, но быстро исчезали. Леопольдыча среди них не появлялось — стражи тнахадда хорошо знали своё дело.

Время близилось к утру, когда последние клочья одеяла перестали существовать. За это время оплетённое коконом тело Петровича переменилось ещё больше, окончательно перестав походить на что-то земное. Больше всего оно напоминало странную корягу — кривую, шершавую, покрытую гнусными наростами, похожими одновременно на древесные грибы и нарывы.

Изнутри сильно отощавшей грудной клетки послышался шорох. Мужик, однако, не смог туда заглянуть, и это настораживало. Шебуршание стало отчётливее, а потом кожа с сухим треском разошлась, пропоротая изнутри острым изогнутым шипом. Из раны начали обильно изливаться тонкие струйки дыма и желтовато-зелёная грязь.

Петрович в ужасе захрипел. Боли он не ощущал, но подобная перемена напугала даже его притуплённый рассудок. Дыра расширилась, и из неё стало медленно выползать... Мужик предположил, что это сердце. Орган явственно поменял форму, поразительно соответствуя той дряни, которую Никодимыч пустил на самогон. Подёрнутая гнилью плоть местами расслоилась. Со шматка мяса свисали обрывки кровеносных сосудов — некоторые из них уже переформировались во что-то вроде коротеньких щупалец. Перебирая ими, беглое сердце вылезло из раны целиком, проползло по груди и шмякнулось на пол.

Мужика разобрал смех. Он не обратил никакого внимания на сороконожку препаскудного вида, которая, разрывая студенистое мясо, выбиралась следом. На глаз в мерзкой твари было сантиметров сорок. За нею из разрыва полезли полупрозрачные черви, набитые какой-то слизью, и невнятные многорукие твари, слишком быстрые, чтобы их рассмотреть. Орда голодных чудищ перебралась на потолок и стены, отвоёвывать экониши у теперь уже ненужных белёсых крыс.

Примерно через полчаса вспучился и живот. Он расползся, как гнилая ткань, и оттуда полезли свитые кольцами ветвистые кишки, колючие и слегка мерцающие. Огромный клубок понемногу раскручивался, явно намереваясь сползти на пол и присоединиться к беглому сердцу, которое уже скрылось в глубинах дома. В последний раз изнеможённо хихикнув, Петрович наконец-то вырубился.

16

Дальнейшие дни слились в одну нескончаемую череду бессвязных мгновений. Мужик постоянно проваливался в короткие периоды беспамятства, чтобы очнуться и обнаружить новое изменение внутри себя — а «собой» он считал весь дом. Иногда он сосредотачивался на укоренённом мешке с внутренностями, большая часть которых давно разбежалась, но ломота в потолке и чердак, который напрочь просквозило, возвращали его к реальности. Ныли перекрученные кости, немилосердно чесался бок... Примитивные ощущения возвращались, и это утомляло.

Вообще, теперь утомительным было очень многое — даже самые простые вещи стали тяжелы, как накхрасс. Мысли, грузные и бессмысленные, словно трупы планет, без толку ворочались, не принося никакой пользы. Пересохшими губами Петрович бормотал всякую невнятицу, приходившую будто извне.

— Ааррргх… Как же всё болит… Э ганрах енванг эра!.. И скриплю я весь сверху донизу… Дах йаэзлои — грлиоран. Пути птнаггоических перерождений! И кругом плесень... Плесень-плёнка-пламя-племя, полупеснь-полуплач, перемены, переворот…

Бормотание текло непрерывным потоком, покуда заволакивающий сознание туман не пресекал его — а когда морок вновь рассеивался, возникали новые искажения. Комнаты расползались, перетасовывались и поворачивались под самыми странными углами, порой крайне неудобными — страшно хотелось сменить позу. В какой-то момент мужик обнаружил, что уже не лежит, а свисает на корнях с наклонной поверхности и теперь обладает чуть большей свободой действий. Некоторое время он с любопытством рассматривал, как его бывшее тело качается туда-сюда, потом ради интереса немного подёргал его конечностями, дотянулся до кухни, удивлённо поглядел на оказавшуюся в руках упаковку изрядно подпорченных сосисок, неуклюже бросил её — и окончательно забыл о старом вместилище.

Этот бурдюк из мёртвой ссохшейся плоти понемногу ветшал, зато переменчивый дом ощущался всё лучше и лучше. Бесконечная сеть корней вылезала из стен и вилась, подобно грибнице. Тут и там на ней прорастали глаза, и Петрович, успевший отвыкнуть от зрения, круглосуточно рассматривал ими многогранные комнаты, затянутые гнарастной дымкой. Затем его сознание снова померкло, а когда мужик очнулся, то обнаружил, что смутно видит даже двор — отростки начали оплетать наружную стену. Улица была затянута колышущейся мутной взвесью, и лишь озерцо йаэзлои освещало небольшой пятачок вокруг крыльца. Туман вспучился, булькнул, и в мягком зелёном свете возникла пошатывающаяся фигура Никодимыча, от которого отваливались куски мяса.

— Уже совсем скоро... — просипел он и вновь растворился в клубящейся хмари.

Йаэзлои становилось всё больше. Огромный очаг над крыльцом, два небольших, недавно возникших под фундаментом, и ещё шесть, раскиданных по всему дому, стремительно крепли, закручиваясь в священные узловатые знаки. Теперь было совершенно ясно, что прилив действительно только начинается. Нет, не прилив — грлиоран! Кусок мяса, некогда считавший себя Петровичем, хрипло расхохотался, осознав это. О да, грлиоран! Благословенный потоп, выдох безбрежной энтропии, смывающий границы упорядоченного бытия, несущий благие дары Гнилого Господа и Провозвестников Его в мириады слепых миров... Бесчисленные дары, один из которых Никодимыч, ничтоже сумняшесь, пустил на самогон… То был лишь первый из подарков, вброшенных прибоем — а их будет в сотни, в тысячи раз больше, и многим предстоит пережить то, что пережили они трое, и не будет конца метаморфозам, ибо зоны застоя захлестнут земли, и тогда грядёт...

Сознание померкло снова, а затем вспыхнуло с ошеломляющей яркостью, наполненное драгоценным дыханием древних истин. Все сгустки йаэзлои расширились, запульсировали и теперь с беззвучным рёвом исторгали бескрайние потоки зелёного огня. Тысячи пылающих нитей слились в единый орнамент, пронизывая насквозь стены и корни, уничтожая барьеры, смешивая воедино прошлое с горизонтом, настоящее с окрестностями, а будущее — с гниющим остовом Луны, заражая души, свобождая вселенную от...

17

Когда время вновь обрело смысл, он открыл глаза — десятки новых глаз внутри и снаружи себя, равнодушно созерцающих находящееся перед ними. Вдоль стен роились тысячи воспоминаний — порой любопытных, но не имеющих никакого подлинного значения. Плоскости медленно плавились и переползали на другие позиции, медленно перетекая одна в другую.

Через несколько минут, растянутых и перекрученных, он осознал присутствие, а вскоре заметил странного гостя. Его никак не удавалось нормально рассмотреть — пришелец постоянно смазывался, расплывался, ускользал от взгляда в каком-то пульсирующем ритме, словно был нематериален... Или находился здесь не полностью.

Наконец визитёр проявился достаточно чётко. Он словно бы состоял из бесчисленного множества конечностей, растущих друг на друге, сопрягающихся и разделяющихся в самых неожиданных местах, напоминая чудовищный иероглиф. Его чёрно-фиолетовую морщинистую шкуру усеивали горсти торчащих шипов и когтей, истекающих тягучей слизью. Пара фасетчатых органов, расположенных примерно на уровне человеческой головы, пристально изучала оплетающие стену корни. По гротескному существу суетливо бегали какие-то мелкие букашки с огромным количеством ног, а рядом вспыхивали бледные галактики.

Ничего более завораживающего Пкертовиид ещё не видел.

Пришелец стоял и молчал, но от него густыми волнами расходилось понимание, заполнявшее последние пробелы. Понимание того, что сквозь дом прошёл один из мощнейших потоков грлиорана, поэтому строение оказалось между инфицированной планетой и ближайшей зоной застоя. Осознание того, что эта связь делает Пкертовиида превосходным мостом, через который, когда наступит срок, смогут ступать ряды служителей, дабы нести слово «Горы Гнилого Господа» и её дивные дары. Знание о том, что всякая из дверей способна вести как в одну из комнат или внешний мир, так и к вратам царства под сенью благого разложения.

Доставив это послание, вестник замерцал и растёкся в затхлом воздухе. Пустой зачумлённый дом, помнящий весёлые попойки и мрачные галлюцинации, минувшие эпохи и грядущие события, тихо засмеялся всеми перекрытиями, после чего задремал в ожидании первых гостей.