Шестое объединение «Мосфильма» (Часть первая)

Часть 1 / Часть 2 / Часть 3 / Часть 4

Как-то году в 63-м прошлого столетия в квартире (на Ленинградском шоссе, 14) раздался звонок с Мосфильма: «Мы тут придумали новое объединение “Писателей и киноработников”. С Вами говорит Владимир Наумов. Не хотите стать членом редсовета?» Хочу! На первом же заседании оного Совета обнаруживаю — за столом сплошь мужское сообщество, я — единственная женщина…

Володя Наумов сегодня пишет:

«У нас было общее желание создать свой очаг сопротивления, ибо уже тогда надвигалась тень, не такая, может быть, густая, но все же ясно ощутимая тень времен застоя. Сейчас многие считают, что застой, подобно утюгу, подавил и выгладил все на свете, задавил все живое в кинематоженграфе. Это серьезное заблуждение, если не умышленная подтасовка. Конечно, ущерб, нанесенный кинематографу застоем, велик. Но сопротивление было. Причем сопротивление организованное, продуманное, сознательное. Наше Объединение стало одним из таких очагов сопротивления. И поэтому к нам шли».

Сохранилась фотография в американском журнале «Лайф», где запечатлен почти весь творческий состав первооткрывателей: Александр Алов и Владимир Наумов (руководители), Андрей Тарковский, Рустам Ибрагимбеков, Юрий Трифонов, Юрий Бондарев, Елизар Мальцев, Георгий Бакланов, Лазарь Лазарев, где-то между Михаилом Швейцером и Александром Борщаговским поместили и меня. Честь, оказанная продвинутым заокеанским изданием смелому кинообразованию, не случайна, американцы возлагали большие надежды на то, что молодое объединение прорвется к запретным зонам «империи зла». Попасть на страницы этого журнала было верхом престижности даже для американца. Если имя хотя бы мелькнуло в каком-то материале «Лайфа», это могло повлиять на взлет карьеры человека кардинально.

Планы Объединения были обширны. С ним сотрудничали самые звонкие имена, которыми позже был обозначен особый слой кинематографистов и писателей того времени. Имена были очень разными: Чингиз Айтматов, Валентин Катаев, Леонид Зорин, Борис Полевой, Анатолий Гребнев, Владимир Тендряков, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Михаил Шатров, Владимир Лакшин и, что вовсе невероятно, Александр Солженицын. Режиссеры: Борис Барнет, Андрей Тарковский, Андрон Кончаловский, Марлен Хуциев, Михаил Швейцер, Михаил Калик, Владимир Басов, Юрий Карасик, Олег Ефремов, Элем Климов, позднее Инесса Селезнева, Инна Туманян, Джемма Фирсова и другие.

Кому принадлежала идея вставить мое имя в столь продвинутое сообщество, могу лишь догадываться. Мы разбирали заявки, читали сценарии, отсматривали куски фильмов, оценивая пробы и готовый материал.

Впоследствии история развела по разные стороны баррикад первых бунтарей-единомышленников, некоторые вчерашние неразлучные сотоварищи стали злейшими врагами, кое-кто покинул пределы Родины. Но в начале 60-х все мы в Шестом были сообщниками в борьбе с цензурой, ограничениями «незаказной» тематики. Все мы мечтали о некой вольности изображения, отсутствии стереотипов в понимании современности и прочтении классики. Нам виделась уникальная лаборатория кино, новая волна как плацдарм для свободного эксперимента, кровно связанного с талантами современной литературы.

Руководство Объединения всячески помогало этому, подкармливая бедствующих гениев, выплачивая аванс неугодным и запрещенным.

Много лет спустя Василий Аксенов не без ностальгии вспомнит: «В то время не так легко было заработать денег, однако на Мосфильме существовало писательское объединение. Туда можно было прийти с заявкой на сценарий, подписать договор и уйти с 25 %-ным авансом. И, что самое приятное, если даже сценарий выбрасывали в корзину или запрещали, деньги оставались у тебя».

Новое сообщество быстро набирало авторитет. Идя по коридорам главной студии страны, мы ощущали себя элитой, с нами каждый хотел подружиться. Мы еще не ведали, что опасные, хитрые обходы установленной власти грозят расплатой, что раздражение начальства растет, и нам все труднее будет лавировать, отстаивая каждую единицу нашей продукции.

Отдадим должное бдительности цензуры: верно служа хозяевам, она старалась отслеживать любую недосказанность, запрещая фильмы еще на стадии сценария, особо выискивая пессимизм, секс, упадничество, каленым железом выжигая «карамазовщину», «достоевщину», «толстовство», страшным приговором звучало клеймо «декаданс». Не в чести было вообще изображение интеллигентов. Героями должны были быть персонажи волевые, несгибаемые, не сомневающиеся ни в чем. Такими изображались защитники родины (лучше павшие в бою) и ударники труда. Даже военная повесть Эммануила Казакевича «Звезда», «Спутники» Веры Пановой впоследствии, после прочтения лично Сталиным, к удивлению цензоров, удостоенная Сталинской премии первой степени, и некрасовские «В окопах Сталинграда» (по повести был снят фильм «Солдаты») вызывали шквал критики. Ленты, созданные по этим произведениям, не вписывались в схемы стратегически спланированной победоносной войны. Позднее Сергей Довлатов, сетуя на резкое падение интереса к серьезной литературе, ерничал: «Раньше нами хоть ГБ интересовалось, а теперь до нас вовсе дела никому нет».

И все же парадоксальным образом сквозь заградительные решетки пробивались и высококачественные фильмы. Случалось и так: образованный цензор, оставшись наедине с творением художника, отличенного богом или популярностью у публики, хотел выглядеть перед будущим поколением человеком, понимающим в искусстве, а вовсе не душителем талантов. Таковые водились и в руководстве «Мосфильма». Глядя на экран, они не могли не осознавать, что присутствуют при рождении фильма, за которым, быть может, мировое признание, и старались тайно облегчить его прохождение. В те годы негласное покровительство высоких поклонников сопутствовало даже Любимову, Окуджаве, Евтушенко, Высоцкому, Вознесенскому, Ахмадулиной, Твардовскому, Краснопевцеву, Гроссману, Солженицыну и другим. Кроме того, «Мосфильму» необходимо было хоть как-то выполнять план, давая художественные результаты. Движение наших картин на Запад, на международные фестивали порождало спрос на качество. Победа фильмов Михаила Колотозова «Летят журавли» (лауреат «Золотой пальмовой ветви» Международного Каннского кинофестиваля 1958 года), «Иваново детство» Тарковского (удостоен «Золотого льва» 23-го Международного кинофестиваля в Венеции), «Баллада о солдате» Григория Чухрая (множество наград) поначалу вызывала растерянность властей. Прорыв в мировое кино спустя три десятилетия после первой волны 20-х–30-х фильмов Эйзенштейна и придуманного им «Монтажа аттракционов»1, ФЭКСов2, фильмов Пудовкина, Довженко, Козинцева, Ромма не был предвиден и осознан.

И все же мало кто из нас предполагал, что оттепель захлебнется так скоро, что эти «наезды» — лишь первый, поверхностный слой тех трагических событий, которые стоят уже на пороге. Жестокость, беспредел в отношении художников иного стиля, рискнувших отстаивать собственное видение искусства, несовпадающее с официальной концепцией, еще были неведомы постсталинскому поколению — тогда казалось, что история нашей культуры будто писалась наново.

Прежде чем войти в круг волшебства и забот, творимых в Шестом объединении, отвлекусь, чтобы мы, сегодняшние, вдохнули воздух того времени.

Начало 60-х, впоследствии высокопарно названных «легендарными», сразу же взорвалось бумом новой литературы, затем живописи, театра и кинематографа, и, конечно же, неограниченной свободой «авторской песни». На пике популярности Окуджава, Галич, Визбор, Ким, ставший всенародным идолом и братом Высоцкий, изменившие сознание нескольких поколений. В литературе — публикации у Александра Твардовского в крамольном «Новом мире» прозы, которая ошеломила читателя лагерной темой ГУЛАГа Александра Солженицына в его первой повести «Один день Ивана Денисовича»; параллельно вал «деревенской» литературы Бориса Можаева, Владимира Тендрякова, Василия Белова; рассказов о «непридуманной» войне Виктора Некрасова, Василия Гроссмана, Валентина Распутина. Чуть позже вспыхивает зеленая лампа нового журнала «Юность», который возглавляет Валентин Катаев. Именно он, этот метр комсомольского романтизма в «Белеет парус одинокий», рискнул опубликовать «непричесанных» молодых людей, возникавших в разных литературных жанрах. Будучи блестящим стилистом, писателем беспощадно острого зрения, абсолютно советский и компромиссный Катаев в своих поздних повестях «Святой колодец», «Разбитая жизнь», «Алмазный мой венец», «Трава забвения» породил совершенно новый пласт прозы, получившей восторженное признание современников. Этот новый Катаев и как редактор оказался человеком, безоглядно чтившим талант непохожих сочинителей. Удостоенный всех высших наград сталинской эпохи, порой подписывая письма репрессивного толка, он с трудом спасал свое непохожее искусство позднего периода. «Я все делаю, как они хотят, чтобы оградить свою музыку», — с горечью признавался Дмитрий Шостакович, чья подпись тоже стояла под официальными разгромами. Это подходит и к Валентину Катаеву.

В те же 60-е из насыщенного раствора вольницы время от времени выпадали и новые общественные структуры.

Параллельно с «Мосфильмом» и «Шестым объединением писателей и киноработников» в 1961 году случился переворот в Московской писательской организации, которая под светлым руководством поэта Степана Щипачева избрала новое правление из вчера еще разруганных, аполитичных и полузапретных молодых литераторов. Все они почти сплошь были авторами «Юности». В тот раз вместе с Аксеновым, Евтушенко, Вознесенским, Гладилиным, Шатровым, Амлинским, Рощиным, Щегловым была избрана и я.

Вопреки расхожему мнению, в 60-х даже более беспощадно, чем с идеологией, власть боролась с инакомыслием художественным. «Уничтожалось все непохожее, — скажет впоследствии Михаил Ромм, — можно было делать только заданное, привычное». Блюстителям режима часто удавалось замаскировать, смикшировать идеологию, по иному расставляя акценты. Они могли заставить автора, к примеру, изменить финал. А вот индивидуальный стиль, почерк таланта, самобытность перекройке не подлежали. Любая особость художника вызывала ярость, шлифовать стиль, не разрушая саму ткань фильма, не получалось.

У катаевской «Юности» была маленькая предыстория. Василий Аксенов (впоследствии реализовавший свою идею в альманахе «Метрополь») носился с проектом нового журнала. Катаев придумал название «Лестница». Мы все были помешаны на этой идее. Кто-то вместе с метром пошел к министру культуры Петру Ниловичу Демичеву, чтобы озвучить необходимость создания молодежного журнала. Демичев название не одобрил, обещал подумать, и все застопорилось. Как обычно, когда начальство хочет уйти от решения, идея погрязла в дебрях бюрократических инстанций и канула в лету. А через два года тому же Катаеву, но уже с «гертрудой» в петличке (званием Героя соц. труда), классику, чье влияние на комсомольское поколение ассоциировалось с Пашкой и Гавриком3, легко разрешили открыть новое издание для молодежи. Его предложили назвать попросту: «Юность».

Появление в журнале романа «Звездный билет» Василия Аксенова имен Булата Окуджавы, Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Евгения Евтушенко, повестей и рассказов Юрия Казакова, Анатолия Гладилина, Юлиана Семенова, Владимира Войновича, Фридриха Горенштейна, Георгия Владимова, Новеллы Матвеевой, Юнны Мориц, Венедикта Ерофеева, Бориса Балтера было воспринято поколением советских хиппи на ура. Чуть позже «Юность» опубликует и мою повесть «Семьсот новыми». Разгром за формализм в ЛГ «Такова авторская манера»4 только усилит успешность публикации. А впоследствии и вовсе чрезвычайно лестно о ней отзовутся высокие авторитеты. Будучи запрещенной к изданию отдельной книгой, повесть мою переведут и опубликуют сначала во Франции, и только через четыре года в России. Инициаторами французской публикации станут Лиля Брик и Натали Саррот, а во Франции она — гуру «Новой волны», прозаик и драматург, перевернувший сознание поколения наряду с Жан-Полем Сартром и Симоной де Бовуар. О разразившемся по этому поводу скандале я поведаю чуть позже, он стал знаковым в моей судьбе.

Итак, сродни битломании, джазу, рок-н-роллу литература насыщалась дерзостным сленгом, шоковым поведением героев, вступавших в любовь с невиданной легкостью, начисто сметая привычные нормы приличия. Гулянка набирала обороты, и нам казалось, что настает полная свобода стилей, образа мыслей, и все зависит только от нас. Об этом времени Владимир Войнович много позднее напишет: «…Это был колоссальный сдвиг в душах людей, похожий на тот, что произошел за сотню лет до того — после смерти Николая I. Может быть, если прибегать к аналогиям, во время «оттепели» людям ослабили путы на руках и ногах, но это ослабление было воспринято обществом эмоциональнее и отразилось на искусстве благотворнее, чем крушение советского режима в 90-х годах» («Портрет на фоне мифа», с. 19).

Из пьес Виктора Розова, Александра Володина, Михаила Рощина, Александра Вампилова, Юлиу Эдлиса, Эдварда Радзинского в театре «Современник» хлынули на улицы пламенные споры о жизни, началось расшатывание трона В. И. Ленина в драмах Михаила Шатрова. Сленгом наших тусовок говорили на улицах в молодежных компаниях. «Кадриши», «чувихи», «снять девочку», «трахаться», «я ее поимел», «поужинаем и позавтракаем одновременно?» Так стали обозначать наш быт, отношения, как в свое время грибоедовским «Служить бы рад, прислуживаться тошно», или по Ильфу и Петрову «Может, тебе еще ключ от квартиры, где деньги лежат?», «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» и тому подобное. Конечно же, большой вклад в советский интим внесло всеобщее помешательство на Хемингуэе.

Где-то с 64-го театральные переаншлаги перемещаются на Таганку. Каждый новый спектакль Юрия Любимова встречают на ура, сам режиссер становится кумиром. Первое его открытие — поэтические спектакли. Постановка «Антимиров» Андрея Вознесенского вызвала небывалый ажиотаж, люди ходили на спектакль по многу раз, уже зная стихи наизусть. Выдержав около тысячи представлений, он по-иному высветил таланты Владимира Высоцкого, Аллы Демидовой, Валерия Золотухина, Вениамина Смехова, Зины Славиной, породив новых фанатов стихотворно-театрального жанра и поклонников Вознесенского. (Второй бум театральной популярности Андрея случился почти 20 лет спустя в Ленкоме, после спектакля Марка Захарова «Юнона и Авось» на музыку Алексея Рыбникова).

Потом на Таганке были «Павшие и живые» — одно из самых сокровенно-исповедальных сочинений режиссера на стихи поэтов, ушедших на войну (многие из которых с нее не вернулись — Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров). Затем — есенинский «Пугачев»5. «Пропустите, пропустите меня к нему…», — кричал Высоцкий на разрыв аорты.

Второй этап жизни Таганки, по замыслу Любимова, определят инсценировки современной прозы Федора Абрамова, Бориса Можаева, Юрия Трифонова, поднявшие острейшие проблемы существования страны. Спектакли «Дом» по Абрамову, «Кузькин»6 по повести Можаева, почти все написанное Трифоновым и, как высший аккорд, булгаковские «Мастер и Маргарита» взрывали зал, превращали сцену в трибуну. Все, что звучало шепотом на кухнях, произносилось прилюдно, открыто. Имя Юрия Любимова, а вскоре и Давида Боровского становится в ряд мировых величин современного театра. А мы, вчерашние студенты ГИТИСа, что поклонялись Галине Улановой, Николаю Хмелеву, Майе Плисецкой, Марии Бабановой, Вахтангу Чебукиани или Ольге Андровской, ощущаем «Современник» и «Таганку» своими единомышленниками.

Сами мы начинаем печататься в толстых литературных журналах, нас читают. А я попадаю в самые известные компании, вожу дружбу с кумирами: Булатом Окуджавой, Володей Высоцким, Олегами Ефремовым и Табаковым, Микаэлом Таривердиевым, Леонидом Зориным, Михаилом Ульяновым, Лилей Толмачевой, Игорем Квашой, Валерием Золотухиным, Вениамином Смеховым, я — часть модных посиделок после громких литературных вечеров, головокружительных балетов, рискованных постановок и концертов. В нашей квартире на Котельнической Высоцкий будет петь свои новые песни, которые записывает мой тринадцатилетний сын Леонид, шумные сборища кончаются далеко за полночь, а когда мы празднуем Новый год, то и утром.

Наступает пора расцвета клубной жизни. Песни Галича, Высоцкого, Булата, Алешковского из подполья перемещаются в ЦДЛ, Дом актера и Дом кино. Именно здесь теперь регулярны вечера поэзии, чтение новых рассказов, пьес. Часов в шесть-семь мы идем в ЦДЛ или Дом Актера, не сомневаясь, что без всякой договоренности там уже найдется десяток знакомых, а клубная жизнь уравняет нас, начинающих, в правах со знаменитостями. «Гамбургский счет» ведется только в творчестве, быт общий: «Ты гений. Я гений. Что делить? Места хватит всем».

Почти невероятным сегодня кажется, что в те годы вовсе не существовало публично-компроматной агрессии. Грязные разоблачения осуждались, были неэффективны; драки, конфликты возникали на почве сплетен, ревности, без особых поводов. «И тот, кто раньше с нею был, он эту кашу заварил вполне серьезно, он был не пьяный…»7. Чаще рукоприкладством выясняли отношения сильно напившись, перемирие обычно наступало легко, через день «противники» могли мирно сидеть за общим столиком, и кто-то один платил за двоих.

И еще. В эти годы небывало возрастает роль общественного мнения. Когда начинаются громкие процессы над писателями, их сажают на длительные сроки, то нам кажется, что наши возмущенные письма в защиту Бродского, Синявского и Даниэля остановят новые репрессии и гонения… Этим иллюзиям тоже придет конец.

Но вернемся в Шестое объединение. Теперь и здесь после радужной победности климат резко меняется. На порядок усиливается давление на руководство, даже картины Александра Алова и Владимира Наумова, несмотря на данный им Мосфильмом зеленый коридор, подвергаются все более жесткой цензуре. Сквозь колючую проволоку продираются фильмы «Мир входящему» по сценарию Леонида Зорина и «Бег» по Михаилу Булгакову.

***

…Ко времени съемок «Мир входящему» (1961) Леонид Зорин был уже очень знаменит. Мы тесно дружили со времен ГИТИСа, становясь свидетелями взлета его редкого таланта и трагических сломов судьбы, выпавшей ему поначалу столь счастливо8 Первая книга стихов Леонида Зорина вышла в 1934 году в Баку, когда ему не было еще и десяти лет. Его пригласил к себе познакомиться сам Максим Горький. С высот своей известности он спустился в наше «пятибабье» (как назвал нас, пятерых подруг, Борис Слуцкий9), влюбившись в Риту Рабинович10. Рита и стала впоследствии первой женой Зорина, страстно им любимой. Она была искусствоведом, глубоко понимавшим искусство. Трагически внезапно, в сорок лет, цветущая жгучая брюнетка, царственно носившая полную грудь и широкие бедра, сгорела от рака в жестоких муках. Зорин, этот жизнерадостный бакинский мальчик, с благословления Горького попавший в 16 лет на самый пик оттепели, потерпел сокрушительное поражение в борьбе с болезнью жены. Как и мы все, Зорин после удач первых пьес легко поверил, что ему позволено рисковать больше, чем другим, и с размаху сочинил комедию «Гости» (1954). Здесь впервые в советской литературе был жестко обозначен водораздел между творцами и хозяевами жизни — циничными и беспощадными. Скандал случился невиданный. Со времен постановлений ЦК о Зощенко и Ахматовой (1949), о пьесах Леонида Леонова «Метель» и «Волк» (1940) такой репрессивной реакции на сочинение молодого драматурга не было. Попадание было точным — иные власть предержащие персонажи в «гостях» узнавали себя. Доведенный до нервного срыва, Зорин попадает в больницу с кровотечением, мы по очереди навещаем его. Быть может, творческая энергетика, неостановимо влекшая его к письменному столу, да безмерная любовь к сыну Андрею (впоследствии ставшему блестящим лингвистом мирового уровня) спасли писателя от тяжелой депрессии после улюлюканья вслед его «Гостям» и ранней смерти жены.

Часть 1 / Часть 2 / Часть 3 / Часть 4

1 Режиссерский метод, разработанный Сергеем Эйзенштейном, в котором образы и идеи показываются в фильме в столкновении для того, чтобы оказать сильное эмоциональное и интеллектуальное воздействие на зрителя.

2 Фабрика эксцентричного актера — творческое молодежное объединение, основанное в 1921 году Григорием Козинцевым и Леонидом Траубергом в Петрограде.

3 Герои повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий»

4 Негативная статья о творчестве Зои Богуславской, которая была опубликована в Литературной газете в 1970 году

5 Спектакль вышел в 1967 году.

6 Был поставлен в 1968 году, но сразу запрещен как пасквиль на советскую жизнь. Его премьера состоялась только в 1989-м

7 Строка из песни Владимира Высоцкого «Тот, кто раньше с нею был».

8 Первая книга стихов Леонида Зорина вышла в 1934 году в Баку, когда ему не было еще и десяти лет. Его пригласил к себе познакомиться сам Максим Горький.

9 Поэт, переводчик.

10 Театровед Генриетта Рабинович.